Андрей Посняков - Новая Орда
Эх, Яндыз, Яндыз… Жаль, конечно, что так все вышло – без сведущего в здешних делах помощника все-таки трудно. Хотя… может, поспешный отъезд царевича еще и к лучшему? Ощущал Егор в новом своем приятеле что-то тщательно скрываемое, скорее всего – властность и стремление интриговать в свою пользу, что было, в общем-то, и понятно – ну, какой же чингизид откажется от борьбы за трон?
Вечером нарядно освещенное многочисленными светильниками палаццо богатейшего предпринимателя, банкира и уважаемого всеми работорговца синьора Амедео Феруччи сверкало не хуже Зимнего дворца мокрой питерской осенью! Все так же лил дождь, к вечеру даже усилившийся, большая часть гостей воспользовалась крытыми носилками-паланкинами, привязанными к паре, а то и к четверке лошадей, рабы-носильщики здесь что-то были не в моде. Кое-кто, правда, по степной привычке прискакал верхом, не обращая никакого внимания на непогоду – да и что с того, что дождь? Ну, льет себе – так ведь не на охоту собрались, на пир! Пати, так сказать, вечеринка – оч-чень любопытно будет на всех посмотреть.
Спешившись во дворе, князь бросил поводья и вымокший плащ проворно подскочившим слугам и по широкой лестнице поднялся во дворец, щурясь от яркого света.
Дородный мажордом в длинном, украшенном многочисленными пуговицами кафтане, почтительно поклонившись, сопроводил нового гостя в просторную залу, залитую трепетными огнями светильников и восковых свечей. Пахло мускусом, вином и еще чем-то таким терпким – пряностями или благовониями, тщетно пытавшимися затмить запах жареного мяса, пробивавшийся, должно быть, из кухни.
– Князь Джорджио Заозерский! – Хозяин в длинной атласной мантии поверх расшитой золотом европейской котты встречал важных гостей лично. – Рад, рад видеть вас, дорогой герцог! Позвольте вам представить: уважаемый мессир Касим-бек, везир, а рядом с ним – почтеннейший кади Сулейман…
Синьор Феруччи с поклоном указал на двух чем-то похожих господ в длинных сборчатых халатах из сверкающей гламуром парчи и чалмах. Один – ханский везир – носил окладистую рыжую (явно крашенную хной) бороду, второй – кади – лишь длинные вислые усы на манер будущих запорожских казаков. Судя по всему, изо всех прочих гостей эти двое были самыми влиятельными, ибо рядом с ними заботливый хозяин и разместил заозерского князя, так сказать – почти по чину.
Другие гости – труба пониже, дым пожиже, – встав, почтительно поклонились, сам же синьор Феруччи бросился навстречу только что вошедшему старику в долгополой собольей шубе и смушковой шапке, богато украшенной самоцветами.
– Ильхор Изырглы, – вежливо улыбаясь, негромко пояснил сосед – кади. – Устроитель ханских охот.
Что ж – тоже вполне достойная личность.
Поджав губы, старик выслушал прошептавшего что-то ему на ухо хозяина вечеринки и отрывисто кивнул Вожникову, не удостоив других и взглядом.
Ну, как же! Распорядитель ханских охот – не хухры-мухры.
Устраивались все на местный манер – по-ордынски – на толстой кошме, за широким низким столом, уже уставленным яствами. Кто-то садился, скрестив ноги, кто-то расположился на войлочных подушках. Егор хотел было подстелить подобную под себя, да не успел, опереженный расторопным слугой.
Похоже, самые важные гости уже явились, и синьор Феруччи решил больше не затягивать с пиром и развлечениями. Улыбнулся, хлопнул три раза в ладоши:
– Отведайте шербета, мои господа! Те же, кому дозволено пить вино… могут его попробовать. Прошу вас, угощайтесь!
Тотчас вокруг чавкающих гостей забегали слуги с серебряными кувшинами, и, хотя большая часть приглашенных явно исповедовала ислам, вино здесь никого не смущало – о знаменитом ордынском пьянстве недаром ходили легенды.
– Ну, будем, князь! – повернувшись, запросто бросил распорядитель охот, чокнувшись с Вожниковым изрядных размеров чашей.
– Будем! – столь же просто отозвался молодой человек, держа в руках кубок, едва ли уступавший своей емкостью чаше.
– Будьте здоровы и счастливы, дорогие гости!
Хорошо хоть вино пил, не водку. Да и так, пара-тройка таких вот чаш – и вполне можно песни горланить, даже поплясать под «Дискотеку 80-х», жаль, девок нет… Хотя…
Проследив за плотоядным взглядом соседей, Егор обнаружил танцовщиц – юных, с голыми животами, дев, пока еще прятавшихся за колоннами, рядом с музыкантами, что-то тихо наигрывающих на зурнах и лютнях… или как там назывались их музыкальные инструменты с длиннющими грифами? Играли что-то тихое, заунывное, еще не пришло время танцев и песен.
– Говорят, наш торговец пригласил сказителя Хараима-кызы, – погладив вислые усы, уже доходя до нужной кондиции, заговорщически подмигнул Вожникову сосед слева – судья.
– А я слышал об Ай-Лили, – улыбнулся князь. – Говорят, она приглашена тоже.
– О, эта потаскушка! Тьфу! Слыхали ее «Белую верблюдицу»?
– Нет. А что?
– О! Сами увидите.
Заинтригованный Егор пригубил кубок и вздрогнул: кто-то вдруг резко и гнусно завыл, словно дикий волк.
Среди собравшихся прошелестел одобрительный гул.
– Хараим-кызы. Сказитель! – пояснил Сулейман, показывая на объявившегося прямо перед столом на невысокой террасе толстогубого молодца с повадками третьесортного мачо. Молодец был одет в длинный белый чекмень, подпоясанный под дородным брюхом узеньким золоченым поясом, обутые в мягкие сафьяновые сапожки ноги поочередно потоптывали-постукивали по террасе, как видно, отбивали ритм, в руках сказитель держал покрытую лаком бандуру, напоминавшую круглую балалайку. Домра, наверное.
– Й-ыи-и-и-и!!! – ударив по струнам, снова завыл Хараим-кызы.
Немного повыв, вполне профессионально распаляя гостей, сказитель почмокал губами и наконец начал петь.
Лучше б он этого не делал! На взгляд, точнее – на слух Егора, – словно заблеял баран, причем прямо на глазах кастрируемый.
– Хэ-э-эу! Ххэ-э-э-у!
Пел Хараим-кызы по-татарски какую-то грустную и тягучую песню про матушку-степь, про «настоящих пацанов» – древних героев и их верных жен, вечно ждущих своих мужей из дальних походов. Этакий ордынский вариант так называемого «русского шансона», вполне способный выжимать у непритязательной публики скупую мужскую слезу.
– Ах! – не стыдясь, заплакал кади. – Как поет, стервец! Как поет!
Кстати, и многие из гостей тоже утирали слезы. Что ж, на вкус да цвет товарищей нет.
– Э! Хараим! – дождавшись конца песни, судья Сулейман неожиданно вскочил на ноги. – Пять баранов тебе дарю! Они твои – да. Ай, маладец!
– Девять баранов! – горделиво поглядывая на кади, тут же перебил везир, на что устроитель ханских охот лишь брезгливо оттопырил нижнюю губу:
– Две дюжины! Так! Пой, Хараим, пой.
Поклонившись, толстогубый сказитель поудобнее перехватил домру и затянул новую песню, куда веселее прежней:
– Еду-еду по степи-и-и-и!
Народ заулыбался, забил в ладоши.
Егор усмехнулся: подобных песенок он много знал, хоть и терпеть не мог, да волей-неволей слушал: их активно впаривало «Дорожное радио», а никакого другого в глуши, где Вожников раньше жил, не имелось.
– Еду по-степи-и-и… Саксаул растет – хорошо-о-о-о…
Ага, ага… Такое Егор слышал, слышал – едешь, слушаешь мотор, сенник поешь… Вот и тут – саксаул растет – хорошо. Самый изысканный вкус!
– Пастушья сумка растет – хорош-о-о-о! – дружно подпевали собравшиеся (кто еще мог петь). – И фиалка растет – хорошо! А чертополох – плохо!
– Вах, Хараим! Вах!
Вожников старался не налегать на спиртное – кроме вина к столу подавали и русские хмельные квасы, и медовуху – не за тем сюда пришел, чтоб просто напиться, даже и в компании вполне могущих оказаться когда-нибудь нужными людей. Ай-Лили – ну где же ты? Где?
Губастик Хараим пел долго, его уж под конец и не слушал-то никто – по крайней мере, такое впечатление сложилось у молодого князя при взгляде на упившихся гостей. Кто-то спал уже, прямо здесь, на кошме, кто-то, осоловело выпучив глаза, пытался о чем-то спорить с соседями, а кое-кто, не стесняясь, блевал в дальнем углу. Подобные нравы давно обжившегося в Сарае синьора Феруччи, судя по его виду, отнюдь не шокировали – привык. Итальянец бодренько подсаживался к самым важным гостям, о чем-то говорил, шутил, выпивал – выпил и с Егором, подмигнул:
– Ждете знаменитую Ай-Лили, сиятельный герцог? Сейчас она будет… Сейчас…
Привстав, купец жестом подозвал управителя, и тот, почтительно кивнув, убежал куда-то за колоннаду, откуда почти сразу и выбрался на террасу. Громко, перекрикивая гомон гостей, объявил:
– И вот наконец несравненная Ай-Лили – танцовщица и певица!
– Вах! – заволновались собравшиеся – те, кто еще мог испытывать хоть какие-то чувства. – Ай-Лили! Вах! «Белую верблюдицу» хотим!
Светильники вдруг резко поумерили пыл – большую часть их проворно погасили слуги – за колоннадой глухо зарокотали барабаны, забили, зазвенели бубны, и под щемящее-грустный аккомпанемент домр и зурны на террасу выбежала босая женщина в длинной, с капюшоном, накидке из зеленой полупрозрачной ткани, расшитой золотистыми блестками.
