Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Рыбы и раков в реке валом. В затонах, которых на Чертомлыке хватает, ее иногда столько набивается, что начинает дохнуть. Мои соседи ловят рыбу бреднями, вытаскивая за заход не меньше пуда. Мелочь скармливают свиньям и птице, а крупную вялят или солят в бочках на зиму. С солью здесь проблемы, поэтому чаще вялят, используя в качестве консерванта поташ — золу. Я приобрел у купца Егии Навапяна два мешка соли, поэтому засолил несколько бочек разнорыбицы и навялил лещей. Последних предпочитаю вялеными. Особенно с пивом. Здесь этот напиток пока делать не имеют. Предпочитают брагу, бузу, варёный мед и водку. Вино пьют редко. Сами делать не умеют, а привозное дорого. Разве что в походе получится захватить в таком количестве, что не успеют выпить все до возвращения домой.

Снизу плывет двенадцативесельный баркас с невысокой мачтой, рей которой, с привязанным к нему парусом, лежал вдоль диаметральной плоскости поверх мешков и корзин. На каждое весло по гребцу, еще один человек сидит на корме, рулит коротким веслом, а на баке стоит четырнадцатый, одетый в серую шапку с волчьей выпушкой и серо-голубой жупан, подпоясанный тёмно-красной материей. Усы длинные, казацкие, но и волосы длинные, не казацкие. Двумя руками он держится за короткую пику, которая стоит вертикально, наконечником вверх, и смотрит в мою сторону. Судя по всему, купец. Выше по реке поселений больше нет, значит, к нам. Купцы здесь появляются один-два раза в месяц. Привозят заказанные товары и обменивают на местные. Бартер торжествует. Деньгами расплачиваюсь только я. Это не тот купец, которому я заказал детали для печи и стекла. На всякий случай взвожу курки на обоих пистолетах, которые лежат на палубе рядом с корзиной, а саблю в ножнах прислоняю к фальшборту, чтобы была под рукой. Здесь из дома без оружия не выходят.

Когда баркас приблизился к тартане, стоявший на баке мужчина спросил:

— Ты — боярин?

Так меня называют все казаки. Причем, это не столько социальный статус, сколько прозвище.

— Да, — согласился я.

— Мы с тобой свояки! Я — Мыкола Черединский! — сообщил он так радостно, будто всю жизнь мечтал породниться со мной.

А может, так и есть. Все-таки, не у каждого купца среди родственников, пусть и не кровных, имеются бояре.

— Заходи в дом, гостем будешь! — пригласил я, наматывая бечевку на катушку.

Баркас подошел к берегу. Гребцы отложили весла, спрыгнули в воду и вытащили его носом на берег ниже тартаны. После чего на сухое спрыгнул мой свояк. Отдав распоряжение своим работникам, подошел ко мне и, сняв шапку, поклонился и поздоровался.

Не зная местных обычаев, я кивнул в ответ и протянул руку для пожатия. Мыкола Черединский не сразу понял, зачем я это сделал. Возникла неловкая пауза, которую я собрался уже было трактовать в лучшую сторону и вводить ответные санкции, но купец улыбнулся радостно, схватил мою руку двумя своими и затряс так энергично и продолжительно, будто из рукава должны были посыпаться золотые монеты. С трудом высвободив правую руку, левой я приобнял его за плечи, чтобы не начал трясти и ее, и повел к дому.

По местному обычаю гость должен был подойти ко двору и трижды прокричать «Пугу!». Это такое приветствие у казаков. Хозяин должен повторить приветствие дважды. Потом гость произносит; «Черкас с лугу!». Вот тогда его и приглашают войти: «Повесьте там, где наши». То есть, привязывайте лошадей рядом с хозяйскими и заходите в хату, а на самом деле выходил или сам хозяин, или его дети, слуги, брали лошадей у гостей и отводили в конюшню. Поскольку гость мой — купец, а не казак, да и я не стопроцентный хохлоносец, обошлись без этого сложного ритуала.

Оксана уже знала, что пожаловал родич. На реку смотрит глухая сторона дома, но моя жена, как и остальные женщины поселения, моментально узнает о прибытии купцов или других заезжих. Мне иногда кажется, что у местных женщин есть мобильные телефоны. Полетели куриные головы, распахнулись двери кладовой и погреба, заплясало пламя в очаге летней печки, сложенной во дворе под навесом. Гостя здесь принято кормить и поить до отвала. В том числе и тех, кто с ним приехал. Заодно и соседей-казаков. Причем приглашать три раза. Первые два раза гость должен отказаться, а на третий согласиться со словами: «Раз вы так настаиваете…».

Пировали за столом, вкопанным под навесом рядом с летним очагом. Всем места не хватило, поэтому для гребцов прикатили чурки, на которые положили доски, соорудив еще две лавки и стол. Оксана, несмотря на мое приглашение, сесть за стол отказалась. По местному обычаю бабам на пиру места нет. Я сидел во главе стола, Мыкола Черединский — одесную, а Петро Подкова — ошуюю. Угощал гостей вином, пока не кончилось, а потом бузой и польской водкой, то есть самогонкой из зерна, которые принесли соседи. Так здесь принято — на чужой пир со своей выпивкой.

— Приплыл в Сечь, а мне там говорят, что Оксана жива-здорова, из плена вернулась и не одна, а с мужем. Решил проведать. Думал, у людей живете, хотел к себе позвать. Да смотрю, вы тут не хуже меня устроились! — рассказал свояк.

Уверен, что ему еще в Сечи рассказали, как мы живем. Может быть, именно поэтому и приплыл. Бедных родственников навещать не любят.

— А как ты через пороги прошел? — поинтересовался я, чтобы увести разговор с темы, вызывающей у меня не самые приятные мысли.

— С божьей помощью! — перекрестившись, признался Мыкола Черединский. — На Ненасытном высадился я на татарский (левый) берег, ожидая, когда байдак (так здесь называют небольшие парусно-гребные суда, которые я именую баркасами) перетащат. Смотрю, а на холме разъезд татарский, четверо. Мы сразу за ручницы схватились и помолились. Две недели назад на том месте двенадцать городовых (реестровых) черкес перебили и скарб весь забрали. На нас не напали нехристи, бог защитил! — сообщил он и перекрестился еще раз. — Переночевали на острове, а утром дальше поплыли. На Вороньей заборе байдак Андрюшки Затурского налетел на камень и затонул. Людей спасли всех, но товар утоп. Потому пошел Андрюшка пешком в обратную сторону. А нечего моих покупателей сманивать! — радостно произнес свояк, перекрестившись в очередной раз. — Я тоже обратно по суше двину, волоком по татарскому берегу.

— А если большой отряд татар туда придет? — спросил я.

— Глаза боятся, а руки тянутся! — отшутился Мыкола Черединский. — Там отряд черкасов охраняет, которым мы, купцы, платим. Они в обиду не дадут!

Интересно, сколько уже веков зарабатывают на порогах бурлаки и охранники? Наверное, с тех самых, как в этих краях зародилась торговля.

Затем разговор перешел на князя Вишневецкого, во владениях которого живет мой родственник.

— Ты теперь его родственник, — порадовал я свояка. — Мой род, как и его, — младшая линия последних киевских князей-русичей, которые из путивльских князей.

— Что, правда?! — удивился он.

— Вот тебе крест! — произнес я и перекрестился.

Клятва атеиста, конечно, гроша ломаного не стоит, но ведь я и правда родственник последних киевских князей, только был зачинателем рода, а не их потомком.

Мыкола Черединский сразу приосанился. Наверное, представил, как сообщит эту новость князю Вишневецкому. Сомневаюсь я, однако, что князь отнесется к его словам всерьез. За последние годы в Московии двух лжецарей грохнули, а уж мошенников поменьше развелось немеряно.

Сидели за столом до тех пор, пока не начало темнеть. Двое гребцов отправились на берег охранять ночью баркас с товаром, а остальных увели к себе ночевать мои соседи. Мыкола Черединский спал на второй, «гостевой» кровати в горнице. Храпел так, что я долго не мог заснуть. Детей у него нет, и мне на ум приходила мысль, что именно из-за храпа. Недостатки должны держаться за руку.

Глава 12

В поход мы отправились в конце августа. Кроме моей тартаны, вышли почти восемь десятков чаек. Это был гибрид ладьи и высокобортных лодок, которые я в этих краях встречал в шестом веке — беспалубные суда длиной метров от двенадцати до восемнадцати, шириной до трех с половиной и высотой борта до двух. Выдалбливалась из вербы или липы основа, на которую ставили шпангоуты и набивали борта из гибких сосновых досок внахлест. Снаружи выше ватерлинии к бортам крепили сухой камыш, связанный липовым лыком в толстые, с полметра, снопы или фашины. Они увеличивали плавучесть, не давали чайке перевернуться и служили защитой от пуль и малых ядер. По десять-пятнадцать весел с каждого борта. Плюс спереди и сзади по рулевому веслу, чтобы, не разворачиваясь, плыть в любую сторону. Мачта одна, съемная, с прямым парусом. Ставили ее только при попутном ветре. Внутри, в лучших традициях будущего, прямо как из наставления по борьбе за живучесть судна, чайка была разделена на отсеки деревянными поперечными переборками. Поверх каждой переборки скамья для гребцов и пассажиров. На дно чайки складывали запасы еды и воды в мешках и бочках, оружие и боеприпасы. Никакого алкоголя, даже бузы не было. Так приказал кошевой атаман, возглавивший поход. Казаки пороптали, но смирились. Экипаж чайки от сорока до семидесяти человек. Артиллерийское вооружение — три-пять фальконетов малого калибра. Обычно в море шли, придерживаясь рукой за берег, и ночевали на суше.