Игорь Фарбаржевич - Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова
Сергей Кириллович не только вкушал мёд сам, не только угощал своих гостей или дарил друзьям-приятелям, но и продавал густой и ароматный «напиток богов» на ярмарках и рынках. Продавал, конечно, не сам, зато деньги подсчитывал самолично. Каждая тяжёлая капля драгоценного нектара превращалась для него в «медоносный медяк», и много лет подряд он знал, сколько таких звонких монет, следует выручить от проданного мёда. И если их оказывалось меньше – всех, кто работал на пчельнике, ожидала порка, да такая крепкая, что несчастные молили Бога лучше быть ужаленными всеми пчёлами со всех ульев, чем вытерпеть пытку «кошками» о трёх концах, из смолёной пеньки, или сыромятными ремнями. Причины недостачи денег барин не выяснял. Ему было всё равно – стало ли пчелиных семей меньше, мёд ли на рынке подешевел или от летней засухи пчёлы не доедали, и уж, конечно, случилось ли что-нибудь из ряда вон выходящее на самом пчельнике.
Каково же было изумление сторожей, когда утром 30 июля они застали разорённый улей. Верхняя крышка была разломана, рамка с воском и мёдом исчезли. А над садом, с гневным жужжаньем и гудом, носились возмущённые пчёлы.
Обнаружив разбитый улей, сторожа, первым делом, собрались доложить барину о столь дерзком нападении, но вовремя опомнились. Осипов-Синклитикийский выпорол бы первыми их за упущение неизвестных злодеев, и лишь только потом приказал найти злоумышленников. Поэтому, договорившись с пасечниками, сторожа решили молчать. Тем более, что лето выдалось сытое, и цены на мёд поднялись, как на дрожжах. Только вышло по-худому.
Разозлённые пчёлы молчать не вознамерились и подняли такой шум и гуд, носясь взад-вперёд над всей усадьбой, что не давали никому покоя весь день и с превеликим жужжаньем жалили всех подряд, кто попадался им на пути.
Осипов-Синклитикийский лично присутствовал на порке сторожей. А собак приказал кормить лишь раз в день, чтобы злее были. Кинут утром по косточке – и будет. Зато всю ночь бегают голодные псы по Саду, зубами щёлкают да всё наверх поглядывают – эх, умели бы летать, всех птиц сожрали бы!
Что же касается злодеев, тут Сергей Кириллович подошёл к делу посерьёзней – велел битым сторожам пройтись по всем деревенским избам и разыскать преступников.
Нашли их быстро, по указке самих бездомных насекомых, что облепили со всех сторон три деревенские избы. И оказалось, что своровали мёд трое мальчишек, во главе с Афоней Барабановым. Был он среди них самый старший по возрасту. Остальным его товарищам – Мишке и Гришке – и восьми не было.
Признались те быстро, с рёвом и соплями. Сказали, что это Афонька уговорил их украсть мёд, что сами они идти не хотели, но так как барского мёду ещё не пробовали, да к тому ж были сластёнами, оттого и пошли на преступление. Афоня же признался в том, что пошёл на кражу из-за болезни Дуняши – простыла сестра, напившись ледяного квасу, которым угощали хористов на Дне ангела.
Связали малолетних разбойников, кинули в телегу, как связку карасей, и привезли в усадьбу.
Допрашивал их сам Осипов-Синклитикийский – с пощёчинами да зуботычинами, да с выдёргиванием волос, словно не голова у них, а репа. И всё с той же неизменной улыбочкой на лице.
Один вопрос интересовал барина – как это они сторожевых собак обмануть сумели.
– Сунули куриные кости, – сказал за всех Афоня.
Не поверил барин, что продались его сторожевые псы ради куриных костей. Да быть того не могло!
– А мы давно их подкармливаем, – простодушно заверил его малец-Барабанов.
Приказал тогда Осипов-Синклитикийский высечь, как следует малолетних злодеев, чтобы запомнили сей день до самой старости.
Мишка и Гришка ужами на сковородке извивались, ревели и орали, что никогда больше в жизни не будут – ни красть, ни воровать, ни умыкать, ни грабить. Но кричи не кричи, извивайся не извивайся – свои двадцать пять плетей каждый из них всё ж получил. А после, избитых и окровавленных, прогнали обоих домой из усадьбы.
Афоня же молчал, когда его пороли, только крепче сжимал от боли зубы. За то, что не плакал и не каялся, оставили мальчишку в сарае до утра. Лишь ноги связали да прикрутили конец верёвки к кольцу в стене. Думали, до конца проучить. А вышло иначе.
Тут же в сарае, где пороли малолетних преступников, сидел сын кузнеца и сам кузнец Степан Соломин – тоже из крепостных. Голубоглазый, златоглавый.
Защищал он свою невесту, которую проиграл барин в карты своему гостю – зуевскому помещику. Продулся Сергей Кириллович крепко, и вместо денег предложил «сенную девку» Полину, что была невестой Степана.
Узнал об этом парень в последний миг, когда коляска с его невестой выезжала уже из усадьбы. Попытался её отбить, но был доставлен в сарай для дальнейших наказаний.
В этом сарае без окон, прозванном «деревенской бастилией», не только пороли, а ещё истязали изуверски. Кого к кольцам, вбитым в дубовые стены, на целый месяц привязывали, кого на дыбу поднимали, кого без одежды на раскалённую печь сажали, пальцы кузнечным молотом расплющивали. А ещё ноздри клещами рвали, так же, как любил когда-то делать «любезный Император» Пётр Алексеевич. А уж морить голодом или мучить жаждой – никто это за наказанием и не признавал, как и обливание водой зимой, в лютые морозы, до окоченения.
Велел Осипов-Синклитикийский за нападение на гостевую карету подвесить Степана «рыбиной» – то есть, связать за спиной руки и ноги, а затем, перевязав их одной верёвкой, поднять преступника над полом. И в таком положении продержать до самого утра.
Там они и повстречались – сын кузнеца и сын сельской певуньи.
Когда сторожевой слуга, что стоял от дверей снаружи, отошёл справить нужду, Степан зашептал в темноте Афоне:
– Слышь, малый, ты кто?…
– Афанасий.
– А сын чей?
– Барабановых.
– А-а-а, мамки-хористки!.. А я Степан, сын кузнеца Соломина. Развяжешь?
– Как развязать? Сам связанный.
– Главное, нож найди.
– Где искать?
– Пошарь под собой, в соломе.
Стал шарить Афоня.
– А нож откуда?
– Сидел я в прошлый раз на том самом месте, где ты сейчас. Вот и припрятал его там.
– А не отобрали?
– В сапог положил, за подкладку…
– Нашёл!..
– Цыть, малый! Сторожевой услышит… Себя освободить можешь?
– Попробую…
– Только режь осторожно! Нож вострый, как акулий зуб!
Афоня нащупал в темноте лезвие ножа и стал перерезать грубую толстую верёвку, которой были связаны ноги. Думал, что долго провозится, а вышло в одно мгновенье…
– Готов! – жарко прошептал он. Только сердце колотилось от радости.
– А теперь меня…
Пополз Афоня на Степанов голос.
– Ты наперво ту самую срежь, что надо мной…
Поднялся Афоня на ноги, нащупал натянутую верёвку, что держала Степана над полом, взялся за рукоять ножа двумя руками и стал резать. Не успел три раза пройтись туда и обратно, как упал Степан на пол и глухо вскрикнул – оказалось, что положили под ним, на всякий случай, деревянную борону, острыми сучками вверх, чтобы сено под ним периной не показалось. Когда падал – щёку сучком поранил, хорошо ещё, что в глаз не попал.
– Больно?
– Давай, малый, режь дальше…
Но Афоню уж просить не надо было. Освободил он поначалу степановы руки за спиной, потом разрезал узлы под коленями и последний узел чирканул, на щиколотке. Всё, свободен!
Только успел верёвку со Степана сбросить, ключами снаружи зазвенели, да свет сторожевого фонаря по дверным щелям гулять пошёл.
– Нож давай! – выхватил его Степан у Афони, а сам с ним в угол сарая схоронился.
Тут дверь открылась, и в «деревенскую бастилию» вошёл сторожевой слуга, посмотреть, не померли преступники раньше времени. Не успел шагу ступить, как выскочит Степан из-за двери и сильной рукой, хвать его за глотку! – тот и выронил фонарь, и глаза стал закатывать.
– Фонарь держи! – крикнул Степан Афоне. – Нам пожар ни к чему.
Подхватил Афоня фонарь, поставил к стене. А Степан лезвие ножа сторожевому под горло поднёс.
– Не убивай его… – дрожащим голосом попросил Афоня. – Детёв его знаю. Малышня на малышне.
– Не убью, не бойсь…Только ноги держи.
Навалился Афоня на размягшее тело, а Степан крепко связал сторожевого кусками верёвки.
– Ну, всё, малый, – вскочил на ноги Степан. – Бежим!..
– Куда? – испугался Афоня.
– А куда глаза глядят. Свет большой.
Заплакал Барабанов, как вспомнил, что матушка искать его будет, и сёстры будут по нему скучать. Как ни крути – один он у них помощник.
– Не реви, Афоня. Когда ещё мир увидишь? Вырастешь, женят насильно, и останешься рабом при нашем барине на всю жизнь. Не боись. Со мной не пропадёшь. Я много книг прочёл. Много чего знаю о чужих странах. И о Венеции, и об Англии, о Франции, Германии. Не одна Россия на свете! Свет поглядишь, чему-то научишься.
– А как же мамка?…
– Когда-нибудь вернёшься к ней барином. Да ещё при деньгах! Выкупишь её с сёстрами на волюшку. Пока жив человек, завсегда есть надежда. А какая наша жизнь в крепостных? Ни жизни, ни надежды… Захотел Осипов-Синклитикийский – проиграл мою невесту… И меня со свету изжить хотел. Накоси, выкуси!.. Не прощу я ему этого никогда!.. А тебе, малый, спасибо за помощь, век не забуду! Только бежал бы ты, дело говорю. Ведь забьют. А тебе жить да жить…
