Сэй Алек - Рейхов сын

Кудрина Инго берег. Во-первых, дите же еще. На свои пятнадцать с половиной русский недокормыш не выглядел ну никак. Во-вторых, глазастый оказался, черт. Ни одного шевеления со стороны врага не упускал. Но наступил все же такой момент, когда их осталось всего двое, а доставить сообщение надобно было срочно.

— Гейнц, срочно беги к расчету орудия номер два, — приказал Ортруд. — Скажи, их с левого фланга обходят. Два отделения, может больше.

И Генка побежал. Да вот только добраться никак не получалось. Стреляли.

Шумно выдохнув и открыв глаза, Гена выглянул из-за разбитой бронемашины, не целиком, так — одним глазком, проверяя, свободен ли путь, да так и обмер. До цели было метров пятьдесят. Долгих пятьдесят метров. А примерно вдвое ближе, чуть в стороне, но все равно почти что ровно посредине между ним и пушкой залегли, укрывшись за камнями, с десяток английских солдат, явно приготовившихся к атаке.

В книжках, которые Генке приходилось читать, всегда о таком писалось как-то… возвышенно, что ли. «Ледяные лапы страха сжали его сердце…» или «Ужас сковал его члены…», и дальше в том же духе. Сам же Генка скорее мог охарактеризовать свое состояние как «обосраться с перепугу можно». Это, конечно, не так красиво, зато очень точно.

Трясущимися руками он сорвал с пояса гранату и начал отвинчивать колпачок в нижней ее части — капсюль-детонатор был вставлен под чутким присмотром Ортруда еще до первого налета. Колпачок откручиваться не желал ни в какую. Наконец до парня дошло, что он, с перепугу, крутит его не в ту сторону, и снять упрямый колпачок удалось. Из рукоятки выпал белый фарфоровый шарик на шелковом шнурке.

«Дергать энергично, дергать энергично», — повторял он про себя, как верующий молитву (сам-то Генка, выросший в прогрессивном социалистическом государстве, относил себя к атеистам). — «Энергично…»

Граната с выдернутым запальным шнуром полетела в сторону англичан, и парень, от досады и злости на себя, закусил губу до крови. Перелет!

Слова, которые он по этому поводу выпалил шепотом, безбожно скрещивая немецкий с «великим и могучим», советскому пионеру знать ну никак не полагалось.

И тут, неожиданно, злость вытеснила из мальчишки страх. Злость на этих англичан, которым он ничегошеньки не сделал, но которые хотят его угробить, на собственную трусость и дрожащие с перепугу руки и ноги, злость на себя, так неудачно бросившего злополучную гранату, к тому же так и не взорвавшуюся через положенные пять секунд гранату в придачу. Генка перевел свой пистолет-пулемет на стрельбу очередями, и собрался стрелять по британцам, которых так и не заметили артиллеристы, увлеченно лупящие по приближающемуся танку.

И тут англичане рванули в атаку. Генка выскочил из-за бронеавтомобиля, вскинул MP.41… и граната, до которой добежали палящие из всех стволов «томми» наконец взорвалась — через долгие полминуты после того, как он выдернул запальный шнур.

Генка все же выпустил очередь по врагам, практически одномоментно со взрывом. Может, в кого-то и попал, а может, всех посекло осколками — этого он не знал, однако же ни одного из атаковавших немецкие позиции англичан в стоячем состоянии парень больше не наблюдал. Генка от удивления даже застыл на несколько мгновений этаким памятником самому себе. И совершенно напрасно.

Несколько пуль цокнули по камням и броне подбитого OA vz.30 почти одновременно, затем Генка почувствовал тупой удар в левую ногу, миг спустя понял, что та его больше отчего-то не держит, а сам он падает. Да, он грохнулся, едва не выпустив из рук пистолет пулемет, и с изумлением уставился на свою левую штанину, по которой стремительно расползалось кровавое пятно.

«Это что, меня ранили? — как-то отстранено удивился он. — Надо до артиллеристов доползти, у них аптечка, наверное, есть. А может, не ранили? Не больно ведь…»

Боль, тянущая и выматывающая, пришла чуть позже, когда он полз к позиции горного орудия. Полз, превозмогая и боль, и головокружение, и подступающую сонливость, и «черных мух» перед глазами. Полз, так и не выпустив из рук пистолет-пулемет. Не потому, что боялся утратить личное оружие — толку-то было с него без патронов, — а потому что просто не догадался бросить этот тяжелый, мешающий ему передвигаться предмет.

«Интересно, а почему они не стреляют? — подумал он, добравшись наконец до цели и пытаясь перелезть через бруствер. — А вот почему… Убили всех… А спусковой шнур-то натянут. Не успели бабахнуть напоследок ребята».

Генка подполз к орудию и сел, прислонившись к ящику со снарядами.

«А кто же меня теперь перевяжет?»

Почти минуту Кудрин тупо оглядывал окружающее пространство, из последних сил борясь с обмороком. Внезапно лязг и рычание мотора пробилось к его сознанию через уши, словно заложенные ватой.

«Это что? Ой, танк…»

В каком-то десятке метров от него и впрямь был виден борт «Матильды II», неторопливо ползущей по своим танковым делам. Генка глупо ухмыльнулся, потянулся вперед, упал на пузо и, дотянувшись до спускового шнура, резко дернул за него. Грохот выстрела долбанул по барабанным перепонкам, и он потерял сознание.

Появившиеся со стороны тыла несколько минут спустя советские танки Генка уже не видел.

Окрестности города Мерзифон (Турция).

22 марта 1940 года, 16 часов 47 минут.

— Грыцко, дывыся, парубок!

— Що? Мабуть нимец, тильки мелкий?

— Да що ж я, парубка от чоловика не видризняю? Тю! Вин жеж у живих! Товарищ дохтур, пийдите сюды!

Из рапорта майора Шранка (выдержка).

…Кандидат в егеря Гудериан Гейнц, используя гранату и стрелковое оружие, уничтожил в бою до отделения солдат противника, затем, невзирая на ранение и сильную кровопотерю, добрался до орудия, самостоятельно подготовил его к выстрелу, хладнокровно подпустил вплотную британский танк Mark II Matilda II и уничтожил его выстрелом с дистанции в 12 метров…

Окрестности города Берхтесгаден, шале Бергхов.

24 марта 1940 года, три часа дня.

Адольф Алоиз Гитлер отошел от мольберта, всем своим видом демонстрируя крайнее раздражение, и взял трубку телефонного аппарата.

«Интересно, имею я право хоть на один день отдыха в году? — подумал он. — Я кто, в конце концов, правитель самого могучего государства мира и фюрер германской нации, или чернокожий раб на плантации?»

— Слушаю тебя, Иоахим, — произнес Гитлер. — Что случилось?

— Хорошие новости, Адольф, — прозвучал в трубке голос Риббентропа. — Дания вступила в войну на нашей стороне.

— Ценнейшее приобретение, — желчно ответил фюрер. — Главное — неожиданное. С чего это они так?

— Англичане вчера потребовали предоставить им Исландию в качестве базы для борьбы с нашими субмаринами, — ответил рейхсминистр иностранных дел. — Датчане, наивные люди, понадеялись на Лигу Наций и отказались. Сегодня в полдень, в Рейкьявике, высадился полк британской морской пехоты и взял город под контроль.

— Еще бы, — фыркнул Гитлер. — Если память мне не изменяет, в исландской армии числится всего шестьдесят человек, вооруженных револьверами.

— Они еще и сопротивляться пробовали, — хохотнул Риббентроп. — Правда, недолго. Но датчане на британское самоуправство обиделись и присоединились к нашей войне.

— Ладно, лишними не будут, — буркнул Адольф Алоиз Гитлер. — У них там, кажется, несколько кораблей и подводных лодок было. Даже броненосцы, будто бы, и не то, чтоб совсем уж устаревшие…

Обсудив со своим министром иностранных дел еще несколько вопросов, Гитлер вернулся к мольберту, взял кисть… и положил ее на место. Настроение рисовать пропало напрочь.

«А ведь база в Исландии, это, пожалуй, серьезно, — мрачно подумал он. — Надо позвонить Рёдеру, узнать его мнение по этому поводу».

Часть II

HOTH MIT UNS[31]

Первым делом мы испортим самолеты.

Ну а девушек? А девушек потом.

Если в небе серебристые самолеты, то это американцы. Если камуфлированные — то это бритты. А если в небе пусто — то это люфтваффе!

Стамбул, дворец Доламабахче.

29 марта 1940 года, 09 часов 05 минут.

«Солнце красит на рассвете стены древнего… гм… дворца», — мысленно напел комбриг ВВС РККА Павел Федорович Жигарев, посмотрел на старинные напольные часы, сверил их со своими и негромко хмыкнул. Часы, обычно показывавшие правильное время всего два раза в сутки,[32] на сей раз не врали.

— А вот не вижу оснований для смешков, — так, чтоб было слышно только Жигареву, пробормотал стоявший рядом комдив Бакунин. — Ситуация-то не радует.

— Не радует, — согласился с командиром 61-го стрелкового корпуса летчик. — Но с часами, это они перемудрили все равно. Раз он у них Отец Турков, так и построили бы, как мы, Мавзолей. И людям о человеке память, опять же.