Ева Ночь - Вверх тормашками в наоборот (СИ)
Кажется, его отпустило, в глазах мелькнула улыбка, но губ не коснулась.
— ЭТО туда бы не вошло. Моя комната защищена: никто туда не влезет, не вползёт, не просочится.
— Ну, я ж туда почему-то проскочила, — я возражала только из духа противоречия.
Кажется, его это позабавило. На левой щеке появилась ямочка. Мягкая такая, красивая… В противовес огромной уродливой вмятине справа… Но улыбаться он ещё не был готов.
— Ну, ты ж не ухайла… Я надеюсь.
— Ухайла?.. Это че за дрянь такая?.. Звучит как ругательство.
— То, что ты потянула по незнанию. Какого шаракана ты заказала мейхону отражательную поверхность?
Ухайла, шаракан… новые слова нужно запомнить.
— Зеркало, что ли?.. А у вас что, вообще нет зеркал?! — я даже рот открыла. — То-то оно мутное такое получилось. А я голову ломала, что за хрень, почему всё в тумане.
— Это счастье, что мейхон не смог создать гладкую отражательную поверхность, — глаза его опять потемнели, между бровей залегла вертикальная морщинка.
— Откуда я могла знать? — неожиданно меня злость взяла. Странный мир, странные вещи вокруг творятся. Где мой портфель, учебники, домашние задания?.. На фиг приключения! В деревню! К маме! В глушь! В Саратов!
Он смотрел на меня с недоумением. Я что, вслух эту грибоедовскую ересь выкрикнула?..
— У нас зеркала на каждом шагу. Мы смотрим в них, чтобы причесаться, красоту навести, полюбоваться на новое платье. А как ты, к примеру, знаешь, что нос у тебя не грязный? Или как одежда на тебе сидит? Вы что, вообще себя никогда не видите?!
— Ну почему?.. В глазах других людей. Глазами других людей. Иногда — в водной глади…
— И всё?! Да вы сумасшедшие!
— Зато живые.
Вот трудно было что-то возразить ему на это. Я поостыла.
— Рассказывай.
Геллан вздохнул.
— Ухайлы приходят через отражательные поверхности. Изредка даже из воды вылезают, хотя ненавидят сырость.
— В ванной как раз сыро, — буркнула я всё еще из желания поспорить.
— Поэтому тебе повезло, что она не вылезла сразу. Они… существа древние, питаются живой энергией. Страх, ужас — лучшая еда… Высасывают дочиста, пока только оболочка не останется. Если жизнь задержится после ухайлы, то ненадолго: парализованному телу без мозгов и энергии всё равно не выжить.
— Вот интересно: если вы в зеркала не смотритесь, чем же эти твари питаются? Может, издохли там уже?
Геллан пожал плечами:
— Не издохли. Они умеют сохранять энергию. Сжимаются до кочки и замирают на столетия, пока не получат сигнал.
— А если не получат тысячу лет, сто пятьдесят тысяч лет?
Он наконец-то улыбнулся.
— Получат. Животное ли засмотрится в озёрную гладь, девица ли залюбуется собою, начищая поднос…
— Чёрт… Скоро их тут будет тысячи. Я люблю смотреть в зеркала.
— Чтобы сожрать тебя, хватит одного. Но какое-то время они поостерегутся появляться. А ты за это время научишься смотреть и видеть себя в глазах других людей.
— Это потому что ты убил одного из них?
— Да.
— Ты будешь учить меня правильно смотреть в глаза?
Он отвёл взгляд.
— Попрошу Милу или Иранну. Они лучше объяснят, чем я.
— Мне показалось или ты струсил?
— Тебе показалось.
С этими словами он вышел из комнаты, а я пулей вылетела вслед: мне совершенно не улыбалось оставаться в этом разгромном бардаке одной.
— Если я попрошу другую комнату — это слишком большая наглость с моей стороны?
— Не слишком.
Он улыбался, я видела! А затем спрятал улыбку, повернулся ко мне и спросил:
— Как думаешь, пообедать нам удастся спокойно?
Он стоял ко мне изуродованной стороной. Черт, я опять испугалась, отвела взгляд и лишь неопределенно пожала плечами:
— Не уверена, но есть хочется зверски, поэтому попытаться стоит.
Глава 15
За обедом тоже не соскучишься. Геллан
После случая в конюшне — он знал — станет немного по-другому. После таких накатов обострённых чувств он начинал чувствовать людей глубже, на расстоянии. Не сразу, постепенно, но по нарастающей. Так тихий звук превращается в громкие аккорды. Вначале разрозненные, резкие, терзающие слух. А затем, потолкавшись друг об друга, ноты находили нужные места, соединялись и превращались в мелодию, красивую музыку.
Он не был уверен, что хочет этого, но уже ничего не мог изменить. Она была забавная, живая, настоящая — девочка, упавшая с неба. По-детски непосредственная, но уже умеющая думать своей головой. Она выплескивалась в словах и чувствах. Говорила, что думала, поступала так, как считала нужным. Не пряталась в скорлупе. Спрашивать, восторгаться, огорчаться для неё было как дышать.
Она страшилась его уродства, отводила глаза, но в то же время не отскакивала брезгливо, не презирала и не избегала. Её не пугали мохнатки, и она не жаждала крови виновного.
Она тормошила его, заставляя открываться. В бою, будь она коварнее и злее, жестче и хладнокровнее, заставляла бы противника ошибаться — и разила бы точно в цель. Но она не воин, слава диким богам. Точнее, не воин с оружием в руках. В ней — другое начало.
Когда она влетела в комнату, он увидел её другой. Совсем другой и… по-иному. Лишившись мальчишечьих одежд и девчоночьей косы, словно перешагнула грань: вышла из одного мира и появилась в другом.
Мягкие волосы падают вниз, как горный ветер. Пахнут душисто, едва прикрывают ещё по-детски пухлые щёки, делая лицо старше, четче, скульптурнее. Глаза кажутся больше, ресницы — пушистее. Мягкое платье чертит линии фигуры. Шея, тонкие ключицы, маленькие холмики грудей… Ещё не девушка, но уже и не ребёнок. Ещё не цветок, но уже и не бутон с плотно сжатыми от незрелости лепестками.
Он катился куда-то вниз, понимая, что поднимается вверх. Не хотел отводить взгляд. Не хотел уходить из замершего звука, от которого странно сжималось сердце… Никогда. Никогда он не чувствовал себя так. По-настоящему. Брёл по пустыне среди песка и камней и вдруг — распахнутая дверь, где буйно-красочно, радостно и светло.
Через миг всё кончилось, но он знал: дверь существует. Всё остальное уже не имело значения: дверь означала выход, какой бы тёмной ни была ночь, каким бы опасным или запутанным ни казался путь.
С ухайлой он справился быстро: она не была особо голодной или ослабленной, как раз в меру. Это черкнуло где-то по краю сознания, оставив зарубку: твари не появлялись давно, особенно здесь, в долине. Да и отражатель был слабоват для особи такого размера, но об этом можно подумать и позже.
Надо подыскать новую комнату для Дары и пообедать. И пора бы уже Миле вернуться в замок. Что-то сегодня девчонка задержалась на уроке муйбы.
Они пошли в соседний коридор.
— Выбирай. Здесь комната Милы, кстати.
— Ну, вот я рядом, можно? — живо так, без капризов. Но на пороге задержалась, глаза прикрыла.
Он улыбнулся: сейчас комната станет не такой, как в прошлый раз. Та, кремовая, парадная, как праздничный торт, совсем ей не подходила.
Так и есть: ярче, суматошнее, не такая идеально правильная. Наверное, почти как дома.
Он остановился на пороге.
— Не уходи, — Дара скакала на одной ноге, пытаясь поскорее заплести косу. Она боялась. Не сильно, но пока не хотела отпускать телохранителя.
— Ну вот как можно не смотреть на себя, ерунда какая, — бормотала она. — И так как пугало в этом балахоне, так еще и на башке не понятно что.
Он вздохнул. Подошел и легко прикоснулся к плечам. Она посмотрела на него с помесью удивления и досады.
— Остановись, не спеши, не бегай.
— Ты как мой папа, — огрызнулась девчонка, всё ещё судорожно цепляясь за полувлажные волосы. — Тот тоже — только команды раздавать налево-направо. Солдафоны хреновы.
Он не стал спорить, но губы на месте удержать было не легко: пытались растянуться в улыбке. Он мягко взял Дару за кисти, оторвал пальцы от волос. Поправил выбившуюся прядь.
— Её уже нет, Дара. И я буду с тобой рядом, пока ты не успокоишься. А теперь смотри мне в глаза.
Она забавно повела бровями, вытаращилась и состроила рожицу, втянув вовнутрь щёки, отчего рот стал похож на нос мерцателя.
— Уже лучше, — он хохотнул, — но так ты ничего не увидишь.
Она старательно смотрела ему в глаза. Голубые, до синевы, с мягкими тёмными ресницами-опахалами.
— Не так, — терпеливо сказал он, стараясь отмахнуться от ее мыслеобразов. — Смотри не на радужку, не на разрез моих глаз, не на цвет и густоту ресниц.
Она дёрнулась из его ладоней. Он всё ещё держал её за плечи.
— Ты мысли читаешь, да? Тебе не стыдно?
— Я смотрю в твои глаза — и трудно не уловить, куда ты смотришь и что видишь. — Он улыбнулся и покрепче сжал пальцы на предплечьях.
— Смотри вглубь, туда, где зрачок. Не лови отражение — оно придёт само, постепенно. Но не снаружи, а изнутри.
