Ева Ночь - Вверх тормашками в наоборот (СИ)
Муйбины уроки. Мила
У Иранны глаза, как острые пики: проникают глубоко, выворачивают наизнанку и знают всё, даже если ты молчишь. Невозможно спрятаться, не замечать, делать вид, что не понимаешь, зачем муйба смотрит на тебя и чего хочет…
Она чувствовала её взгляд даже спиной.
У Иранны брови, как крылья у птицы: изогнутые, тёмные, красивые, наполненные сигналами-символами. Нахмурились — недовольство. Поднялась левая бровь-крыло — ты ошибся; правая идёт на взлёт — есть надежда выкрутиться; обе поднимаются вверх — никогда не угадаешь, что будет дальше: смех или удивление, ирония или ободрение.
Она боялась и любила эти подвижные крылья, могла смотреть за их плавными взмахами бесконечно.
У Иранны чистый высокий лоб, гладкий, как белый валун у озера. Ни одного изъяна, ни малюсенькой морщинки. Не каждая молодая девушка может похвастаться такой кожей…
У Иранны тонкий нос и сочные губы, а волосы — она знает — цвета спелой сливы, хоть и спрятаны наглухо под шапочкой-платком… А голос глубокий, как бездонная пещера в заброшенной долине…
Никто не знает, как становятся муйбами и почему. Кажется, они живут в поселениях вечно. Приходят ниоткуда, незаметно, и становятся частью природы, быта, как цветы или деревья, родниковая вода или горный ветер.
Она хотела бы стать муйбой — независимой. уверенной в себе, не нуждающейся в чьём-то присутствии или одобрении. Слушать птиц и варить зелья. Раскладывать карты и видеть будущее. Лечить скот и учить детей. Плести нити Обирайны и никогда не желать другой доли…
— Мила! — строго, но тихо; просто, как точка в конце предложения. «Вернись, вынырни, слушай внимательно», — говорит одно слово.
Она вздыхает и пытается вслушаться в неспешный рассказ, погрузиться в легенду. Но больше всего хочется ей сейчас оказаться в саду, где рождается новая легенда, — она уверена.
Счастливый Геллан — он уже вырос. Сильный Геллан — он смог преодолеть страх. А может, никогда не чувствовал его по-настоящему.
Порой ей кажется, страх — тёмный лабиринт со множеством узких тесных проходов, ответвлений, узлов, каждый из которых заводит в тупик. Безвыходный лабиринт, живущий у неё внутри.
Она боится людей — маленьких и больших. Боится звуков и шорохов, темноту и яркий свет. Боится поворачиваться спиной и чувствует себя слегка защищенной, только когда прижимается лопатками к стенам… Но и тогда боится, что из-за стены кто-то протянет руку и вцепится в волосы, оскалит клыки и вонзит их в шею, жадно высасывая кровь…
Два пёсоглава неотступно следуют за ней и вырвут горло любому, кто посмеет приблизиться со злом. Стоит только сделать знак. Но даже это не даёт ей уверенности и спокойствия.
Иногда она мечтала стать могущественной волшебницей, самой сильной на Зеоссе. Получить силу, которая позволит сжаться до точки, неприметного маленького пятнышка, чтобы получить свободу. Свободу от людей, которые могут сделать больно…
— Мила!
«Ты не слушаешь меня», — говорит её имя в устах Иранны. Опять она всё пропустила… в который раз… Наверное, это бесполезно, и Иранна зря тратит время на неё. Зря таскает на уроки и знакомит с детьми… Всё зря, уже ничего не исправить… Она никогда не перестанет бояться, потому что не знает, как это. Никогда не сможет разговаривать нормально, потому что не помнит, говорила ли по-другому…
«Не думай так», — голос Иранны звучит где-то внутри, но она никогда не признается, что слышит его. Может, ей это только кажется… Как кажется порою, что Геллан с муйбой разговаривают, не разжимая губ.
Ученики муйбы легко учатся, и даже малыши умеют колдовать. Кто во что горазд. У зеоссцев это в крови — самозабвенно складывать пальцы в знаки, бросать карты, творить мелкие пакости, что-то придумывать, экспериментировать, соединять, смешивать, наводить морок… Она не умеет. Ничего. Как белое полотно: чистое, ровное, без морщин и складок, без желания стать скатертью или рубахой. Кусок холста, на котором никогда не появятся узоры.
«Не думай так» — опять этот голос где-то между сердцем и желудком, бьётся щекоткой, сбивая дыхание.
Толпа детей благодарит Иранну и шумно рассеивается по окрестностям. Сегодня только легенды — история сказок о прошлом Зеосса. Было или не было? Наверное, этого не знают даже муйбы.
Можно перевести дух. Становится почти тихо. Жужжит полосатобрюха, спешит собрать нектар: скоро зима, нужно её пережить. Во всю пасть, обнажая крепкие клыки, зевает Кинн — верный пёсоглав… И глаза Иранны, от которых хочется спрятаться внутрь себя.
— Тебе бы хотелось назад, в сад, где мерцатель, Геллан и звёздная Дара, — она не спрашивает, утверждает.
Мила кивает в ответ: там интереснее, тем более, мерцатель… Единственное, чего ей захотелось за столько лет… Не по прихоти, а из желания сделать что-то полезное. Крошечный пятачок света внутри, сказавший, что это поможет Геллану справиться. Это она попросила отправиться на охоту, хотя он не очень хотел…
— Ты могла бы пропустить урок, но им нужно поговорить.
Ещё один кивок: она понимает.
— Не важно, что ты не слушаешь. Однажды ты услышишь или вспомнишь. Преодолевать себя можно понемногу. Капля воды ничего не значит. Но если она падает постоянно, то способна прожечь камень насквозь.
Когда никого нет, слышать Иранну легче. Окунаться, падать в голос, как в пещеру без дна в заброшенной долине… Однажды она хотела сделать так, но не смогла, пострашилась…
«Не думай так!» — строгий удар прямо под сердце. Но муйба никогда не сердится же?.. Или умеет, но не показывает?..
Воздух рывками входит в лёгкие: не так-то просто дышать, когда бьют под дых.
— Полежи на траве, а я буду рядом.
Мила послушно сползает со ступени и осторожно ложится на спину. Так легче. Небо высоко-высоко. Когда-то здесь летали драконы, разные, цветные, как пёстрые волосы медан. Иранна говорила, что Драконий материк не просто земля, а сам Древний дракон, отдавший свою жизнь за жизнь людей на Зеоссе. Окаменел, стал твердью, чтобы люди могли двигаться по суше и выжить, не страшась глубин и волн океана… Знай он, как принимают его дар, стал бы умирать?..
— Иногда не надо думать о пользе или корысти, не надо ждать награды или почести. Сделать по порыву, внутреннему зову и не оглядываться.
Ну, конечно. Иранна подслушивает мысли…
Хорошо быть драконом — сильным, большим, могучим. Летать в небе и не бояться никого и ничего, умирать или жить по своему желанию, превращаться в сушу или прятаться глубоко под землёй, чтобы согревать твердь изнутри.
Мила поворачивается на бок и следит за муйбой. Та смешивает что-то в чаше, трет пестом медленно, по кругу.
— Хочешь мне помочь?
Да, наверное, это хорошо: не спеша размешивать что-то, слушать, как трётся о стенки чаши зеленоватый нёф — камень, из которого вытачивают песты…
Она протягивает руки, Иранна тут же даёт ей чашу. Внутри — полуистертая паста. Желтая с зелёными точками и голубоватыми нитями, комковатая и вязкая. Мазь? Снадобье?
— Это часть ингредиентов для сложного заклинания. Хочу попробовать… кое-что.
Шурх-шурх. Пест месит разноцветную вязь.
Шкряб-шкряб — трёт каменную чашу приятно, бархатно, с хрипотцой.
Чавк-чавк — смесь слегка пузырится и чавкает почти как Тяпка, уплетающая мимеи.
Чмок-чмок — так целуются мужчины и женщины — она однажды видела и испугалась, но не смогла убежать, сидела тихо и смотрела, а сердце грохотало так, что она испугалась ещё больше: вдруг её услышат? Но они не услышали — им слишком хорошо было друг с другом, она это чувствовала…
Бульк-бульк — вязкая паста пузырится сильнее и побулькивает, как Ираннино варево в котлах. К желтому, зелёному и голубому добавляются красные точки, сине-оранжевые кляксы, розоватый отсвет…Это похоже на радугу, что живёт в шкурках мерцателей. Сияющую радугу, которую невозможно создать искусственно, как ни старайся, какие краски в руки ни бери…
Глумк — паста превращается в один большой пузырь, влажно лопается — и летит ввысь толстый сноп радужного света. Точь-в-точь, как на небе, когда солнце играет с каплями дождя. Точь-в-точь, как уникальная шкурка мерцателей, которые боятся даже своей тени. Как и она…
Слабые руки дрожат от напряжения, им тяжело удержать вибрирующую, ставшую вмиг тяжёлой, каменную чашу. Иранна огорчится, если она уронит такую ценную смесь…
Это последнее, о чём она подумала, прежде чем нырнуть в спасительную темноту обморока. Но перед тем, как улизнуть, слышит довольный голос Иранны:
— И всё-таки ты колданула, Мила. Да так, что обзавидовались бы сайны!
Глава 14
Бойся отражений. Дара
Я устала. Ещё день толком не начался, а у меня голова уже готова взорваться, как бешеный огурец.
С верхней площадки для взлёта мы возвращались в полном молчании. Геллан шёл впереди, я плелась сзади. На крутых поворотах он не забывал подавать мне руку, но, кажется, думал о своём и делал то, к чему привык: эдакая джентльменская машинальная вежливость, впитанная с молоком матери или вбитая годами долгих нравоучений.
