Сергей Арбенин - Дети погибели
– Женщина, говоришь? Не из панельных ли девиц?
– Не могу знать! А только духи не простые, не те…
– Вот как. А! Ты же проституток, как и извозчиков, много перевидал… Ладно, Кадило, ступай на службу. Квартальному скажешь: вызывали в министерство показания сверять. Пропуск у дежурного подпишешь, – покажешь квартальному. И вот что… О том, что было здесь… – Маков взглянул в лицо Кадило, – …и когда вы с Филипповым по каретным дворам ходили – никому ни слова. Понял? Это государственная тайна. Даже своей вдовушке… Чухонке, как бишь её… Ни гу-гу. Понял ли?
– Понял, ни гу-гу! – зардевшись, но браво ответил Кадило. – Не извольте беспокоиться, а дальше меня не выйдет.
Маков обошёл вокруг стола, подал серый канцелярский конверт.
– Это – за службу. Купишь новую шинель, сапоги… Конфект чухонке своей…
– Рад стараться! – ещё громче гаркнул Кадило, и ловко спрятал конверт – Маков даже не заметил куда.
* * *Пока бумаги будут ходить в Зимний и обратно, Маков должен был сделать ещё одно необходимое дело.
Он вызвал правителя канцелярии, но получил известие, что правитель прихворнул. Пришлось иметь дело с его заместителем Зайцевым.
– Необходимо произвести выемку всех бумаг господина Филиппова, – сказал Лев Саввич Зайцеву.
Зайцев, смуглый от природы, с лицом, словно высеченным из древнего камня, молча кивнул.
– Выемку произвести по всей форме, в присутствии прокурора судебной палаты.
Зайцев снова кивнул. В руках у него была планшетка с карандашом, но он ничего не записывал.
– Прокурор… Лучше, если это будет Воробьёв. Я напишу записку сенатору Евреинову, попрошу об одолжении. А пока вот что. У Филиппова был свой несгораемый шкап…
Споткнувшись на слове «был», Маков хмуро взглянул на Зайцева. Зайцев в ответ слегка поклонился, при этом лицо его выражало нечто, отдалённо напоминающее административный восторг. Однако, учитывая резкость черт, восторг был скорее похож на отвращение.
«Гм! – подумал Маков. – Вот странный тип. То ли из мордвы, то ли из черемисов… А дослужился до статского. Молчалив, как Будда. Тем и ценен…»
Зайцев между тем разогнулся и, так сказать, разомкнул свои каменные уста.
– Ключ от шкапа господин Филиппов всегда носил при себе.
– Я знаю. А второй экземпляр?
– А второй… – Зайцев как бы нарочито обиделся: – А где второй?.. Об этом, боюсь, никто не знал. Возможно, только ваше высокопревосходительство.
«Дерзит! – вспыхнул Маков и угрюмо посмотрел на Зайцева. – Однако и хитрец же человек был Филиппов…» Вслух сказал, пересилив гнев:
– Да, я знаю. Возможно, сейчас этот ключ уже у судебного следователя… Если не в Охранке. Приобщён к уликам; но у меня есть слепок ключа. Потрудитесь, Иван Сергеевич, до этого шкапа пока никого не допускать. Даже если прискачет сам Дрентельн или градоначальник Зуров со своими горцами.
– Потружусь, ваше высокопревосходительство, – ответил Зайцев. – Вот только…
Маков поднял на него глаза.
– Вот только сюда уже приходили, – сказал Зайцев.
– Кто? – насторожился Маков.
– Подполковник Кириллов. Из столичной жандармской сыскной полиции. Показал запрос прокурора Особого присутствия и попросил, чтобы его провели к столу Филиппова.
– Что же вы мне сразу не сказали? – побагровел Маков. – Когда это было?
– Как раз когда вы на похороны Филиппова уехали… А Кириллов ничего не трогал. Только конторку осмотрел, шкапы и стол. Я наблюдал.
– Он взял что-нибудь?
– Нет.
В голосе Зайцева Лев Саввич уловил неуверенность.
– Взял?!
– Не могу знать! – выпрямился Зайцев, выпячивая грудь: вспомнил, видно, старорежимные порядки.
– Как это «не можете знать»?
– Кириллов только посмотрел бумаги, лежавшие на столе. Сказал, что это непорядок: бумаги государственной важности, а лежат в открытую, на виду…
Маков секунду смотрел в бесстрастное тёмное лицо Зайцева.
– Как вас прикажете понимать? Так взял он что-то или нет?
– Если и взял, то я… – с каменным лицом проговорил Зайцев. – Я не видел… С Кирилловым ещё жандармский офицер был, адъютант. Он Кириллова загораживал…
Маков приподнялся, сверля Зайцева взглядом.
– Ступайте, – проговорил ледяным тоном.
Зайцев помедлил. Потом развернулся, как солдат на плацу, и вышел деловой походкой.
«Странный тип, однако! И подозрительный, – подумал Маков. – И почему я его раньше не замечал?»
Затем он вызвал Павла Севастьянова. Это был главный, а может быть, и единственный доверенный помощник Филиппова. Но с Севастьяновым была ещё большая странность: Маков даже не помнил его в лицо.
Когда Севастьянов тихо вошёл… Нет, просочился в кабинет; Маков даже вздрогнул: именно такую манеру входить имел и Филиппов.
Севастьянов был молодой, почти юный человек с нежным ангельским лицом. Волосы у него были светлые, почти белые, и слегка завивались на концах. Пожалуй, не на ангела он был похож, – а на лубочного героя-простачка, любимого простонародьем Иванушку-дурачка.
Глаза у Севастьянова были прозрачными, ледянисто голубыми. Усики – почти незаметными на глаз. А румянец… Ну, прямо как у деревенской девушки.
– Садитесь, Павел… э-э…
– Александрович, – подсказал Севастьянов. И присел не в кресло для гостей, – а за стол для заседаний, вполоборота к Макову.
«Ну, уж нет, голубчик! Фокусов я твоих не потерплю», – подумал Маков и резковато сказал:
– Нет, не сюда садитесь, Павел Александрович. Вот сюда.
Севастьянов тут же пересел и добавил совсем простодушно:
– Называйте меня просто Пашей, ваше высокопревосходительство.
– Хорошо… Паша. К сожалению, взаимной любезностью ответить вам не могу, – ответил Маков довольно ядовито. – Так вот. Расскажите мне обо всём, что вы выполняли в последнее время по заданиям Николая Игнатьевича Филиппова. Только о том, чего нет в официальных рапортах Филиппова.
– Всё рассказать? – задумчиво проговорил Севастьянов. – Так долго же, ваше высокопревосходительство, рассказывать придётся…
– Это ничего. Я потерплю, – мрачно ответил Маков.
* * *ПЕТЕРБУРГ. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ, АЛЕКСЕЕВСКИЙ РАВЕЛИН.
Март 1879 года.
«Секретный государственный узник нумер 5» сидел на кровати, оперевшись о край руками. Дверь камеры была распахнута, а в дверях на табуреточке приютился солдат из крепостной охранной команды с гармошкой в руках.
– Хорошо! Молодец! А «Камаринского» можешь?
– Рад стараться! – ответил страж, оправил седые, вразлёт, усы и начал играть. Играл он, действительно, лихо. Пятый нумер даже в ладоши захлопал.
– Хватит, хватит… А то услышат ещё, влетит тебе.
– Никак нет, не влетит! В этот час у нас полное увольнение. Начальник караула, – «музыкант» понизил голос и оглянулся в мрачный сводчатый коридор, – в дежурной части в штосе играет.
– С кем? – удивился узник.
– А с барышнями, – просто ответил солдат.
Узник опять расхохотался, потом погрозил пальцем:
– Ох, распустил я вас! Дойдет до Ганецкого, а то и до генерала Гурко, – он тут наведёт порядки!
– Небось, не наведёт, – солдат вдруг насторожился: вдали раздался окрик часового и загремел замок.
Гармонист быстро поднялся, подхватил под мышку гармонь, другой рукой взял табуреточку и выбежал. Поставив табурет, сказал:
– Должно, и вправду, накликал…
И стал торопливо закрывать дверь.
Только щёлкнул замок, – раздался зычный голос:
– Что здесь такое? Что, чёрт возьми, у тебя в руках?
– Гармония, изволите видеть…
– Изволю! Ты что же это, государственных преступников игрой на гармони развлекаешь, а? Фамилия!
– Гудков!
– Так… Марш к начальнику караула. Скажи: Комаров приказал взять тебя под стражу до особого распоряжения. Понял?
– Так точно, ваше высокоблагородь!
– Да табуретку, дурак, прихвати!.. Распустили вас, скотов…
Дверь снова открылась. Полковник Комаров, одетый в статское – дорогое пальто, белое кашне, цилиндр в руке, – стоял в проходе, глядя на узника. Тот сидел в прежней позе, только взгляд стал другим – горящим, как у волка.
– Ну что, Нечаев, скучаете? – сказал Комаров, входя.
Он закрыл за собой дверь, прошёл к столу, сел на привинченный к полу стул.
– Нет, не скучаю, – каким-то неестественно весёлым голосом ответил Нечаев. – Видите, – мне тут «Камаринского» играют.
– Ну-ну. А почему «Камаринского»?
– А так… сердце-вещун. Вещует.
Комаров хмыкнул. Шумно вздохнул.
– Ну-с, а у нас есть новости.
– Так что же вы про «Камаринского» спрашиваете? – подскочил узник.
– Сидите, Нечаев! – довольно строго прикрикнул Комаров. – Новости есть, но не настолько важные, чтобы вскакивать… Из Вольского уезда Саратовской губернии секретное донесение поступило. Некто Соколов, живший в нигилистической «коммуне» под видом то ли мастерового, то ли офени, выехал в Петербург. И будто бы, согласно агентурным данным, собирается покушаться на жизнь Его Величества.
