Владимир Сорокин - Теллурия
– Товарищи! В тринадцатом веке монголы, покорив Россию, вышли к Европе. Экономически она была несравнимо более лакомым куском, чем полупустынная крестьянская Россия. Рыцарство Европы собрало свою рать, и под Будапештом произошло эпохальное сражение между европейцами и кочевниками. Кочевники разбили европейцев наголову. Европа лежала перед ними. Но они не вошли даже в Будапешт. Постояв некоторое время под его стенами, они развернулись и двинулись назад, в русские степи. По какой же причине армия хана Батыя не пошла в Европу, не покорила ее? Монголы объяснили это так: нашим коням будет тесно в европейских городах. Рожденные в бескрайних степях, они неуверенно чувствовали себя на городских улицах. Городские пространства были им непонятны. Следовательно, нельзя покорять то и пытаться владеть тем, чего ты не понимаешь. Попытки завоевания русских степей европейцами демонстрируют синдром, прямо противоположный клаустрофобии – агорафобию. Именно ее испытывали армии Наполеона и Гитлера, продвигаясь на восток. Бескрайние пространства пугали европейцев. Они не понимали, как можно овладеть этими степями, как можно их цивилизовать и окультурить. Поэтому и потерпели поражение.
Тимур замолчал, трогая свои бедра длинными сильными пальцами и слегка покачиваясь. И продолжил:
– Я только что в девятнадцатый раз пробировал теллур. И я преодолел темную завесу.
Собрание зашевелилось.
Тимур же, резко руки подняв, вцепился в свои волосы. Парик соскользнул с головы обритой. Над левым ухом подсыхает ранка.
Он прикрыл глаза и запел негромким, чистым голосом:
Среди полей, лесов и кряжей горныхДворец хрустальной высится скалой.Огромный он, красивый и прозрачный,Сто тысяч граней свет дробят небес,Хрустальные колонны ввысь стремятся,Столпами подпирая дивный свод,Прозрачный пол незыблемой твердынейУкоренен в граните древних гор.Лишь солнца луч сверкнет на горизонте,Восхода знаменуя добрый час,Дворец чудесный оживет, проснется,Наполнится гуденьем голосов,И тысячи людей, как пчелы в улье,Начнут свой трудный и прекрасный день.Все во дворце живущие красивыОсобенной, высокой красотой.Их лица источают благородство,Любовь и веру, искренность и страсть,Тела их совершенны и прекрасны,Подвижностью и силою полны.Их кровь от чуждых примесей свободна,Торжественно пульсирует в сердцах,Которые готовы жадно битьсяИ страстью жизни счастливо гореть.Они умны и духом совершенныИ меж собой общаются без слов,Не знают человеческой одеждыИх совершенные и сильные тела —Нагими рождены, живут нагими,Для радости, для счастья, для любви.День начинается у них с молитвыСияющему солнечному дню,Деревьям и траве, горам и долам,Зверям и птицам, рыбам и червям.Они природе молятся беззвучно,Молитва в каждом атоме поет,Пронизывая гор гранит и кущиИ устремляясь в синеву небес.Прекрасные тела в поклоне низкомСгибаются, а мысли их звенятХоралом благодарных песнопений.Так каждый новый день они встречают —Как первый и последний на земле.Едва молитвы коллективной волныВ молекулах сияньем пропоют,Дворец, подобно лилии хрустальной,Раскроется навстречу силы дня.И тысячи божественных созданийВ Природу благодатную сойдут,Чтобы ее своим трудом наполнить.Их руки источают мощь и силуЭнергий, созидающих огонь.С Природою у них нет отчужденья,Дистанций разрушительных, вражды —Того, чем так, увы, бесславны люди,Насилующие окружавший мир.Они слились с Природой воединоДля счастья и восторга бытия.Природа им дается без насилья,Они берут лишь то, что нужно имДля творчества и полноценной жизни.Они творят великие дела,Не ведая ни формул, ни научныхРассудочных и призрачных миров.Не нужно им ни сложных механизмов,Ни яростно грохочущих машин,Ни печи доменной, ни фабрик, ни заводов.Они творят прикосновеньем рук,Преобразуя вещества структурыВо все, что им потребно на земле.Материя подвластна им, как глинаВаятелю. Они творят свой мир,Чудесный, совершенный, бесконечный,В бесчисленных возможностях своих.
Тимур замолчал и открыл глаза. Собравшиеся слушали его, дыхание затаив. Даже пламя свечей и канделябров горело так, словно стало рукотворным.
Тимур смотрел перед собой, пронизывая взглядом мир окружающий и видя то, о чем пел. Он показывал это своим товарищам по великому делу. Губы его зашевелились, несильный, но чистый голос снова ожил:
Они творят руками и себя,Не ведая ни роковых болезней,Ни слабости телесной, ни обид,Знакомых людям всем на этом свете.Им страх неведом также, боль и скорбьДавно ушли из их сердец нетленных.Свою природу сделав совершенством,Они навеки победили смерть.Им время покорилось в полной мере,Нет будущего, прошлого для них —Лишь настоящее во всем своем величьеИх обстоит, как золотой собор,Где служится торжественная мессаВеликим людям, победившим смерть.Тимур смолк. И снова прикрыл глаза.
Все продолжали сидели неподвижно. Вдруг женский голос прорезал тишину гостиной:
– Он был там!
Это воскликнула сестра Надежда.
И словно по команде все очнулись, зашевелились, к высящемуся Тимуру сдвигаясь.
Ночью Маша и Ната, лежа в постели после ласк невинно-сестринских, разговаривали негромко, полушепотом. По потолку плыло звездное небо.
– Тимур проник сквозь завесу, – повторяла Маша, на звезды глядя.
– Проник в сбывшееся. – Ната играла волосами Маши.
– В великое!
– В реальное.
– Это дает нам.
– Многое. Это больше, чем просто надежда.
– Тимур раздвинул завесу, увидел дворец. Дворец! Ната, дворец хрустальный!
– Дворец совершенных!
– Дворец вечных!
– Непорочных!
Маша глаза зажмурила. Ната обняла, прижалась:
– Futurum.
– Воплощенное!
– Нетленное.
Они надолго застыли, обнявшись.
– Ната, – прошептала Маша так, словно тайну великую сообщая. – Я хочу Тимура братом. Но боюсь.
– Он один, – вздохнула Ната. – Ему не нужны ни братья, ни сестры. Ему нужно только одно.
– Futurum? – произнесла Маша с восторгом и обидой.
– Futurum, – выдохнула Ната с восторгом и надеждой.
И сестры улыбнулись в темноте.
XV
Ариэль положил руку на белый квадрат двери.
– Слушаю тебя, Ариэль Аранда, – раздался голос.
– Я имею, – произнес Ариэль.
– Если имеешь – входи, – ответил голос.
Дверь поползла в сторону. Ариэль шагнул в темную прихожую. Едва за ним закрылась дверь, как вспыхнул свет и две овчарки с рычанием подбежали к нему.
– jSuelo![22] – произнес голос, и собаки легли, перестав рычать.
– Иди вперед и не бойся, – приказал голос.
Ариэль двинулся по коридору в сопровождении овчарок. Коридор перетек в арку, распахнулся холл с темно-красным полом, уставленным низкой японской мебелью. В холле было прохладно и пахло сандалом. Ариэль прошел холл, и старые, но до блеска надраенные армейские ботинки его ступили на широкий и мягкий ковер бордово-фиолетово-черных тонов. Ковер вел дальше, в относительно небольшую комнату с шелковыми обоями пастельно-зеленоватых тонов. Показался низкий стол, за которым сидел невзрачного вида лысоватый плотник с неприветливым лицом. Овчарки вбежали в кабинет и легли возле стола.
– Цифра твоего возраста, 14, меня настолько впечатлила, что я сказал тебе “входи”, – проговорил плотник уже своим тихим, естественным голосом. – Я забил 245 гвоздей, но впервые вижу клиента такого возраста.
– Господин плотник, я умоляю вас об исключении, – произнес Ариэль заранее заготовленную фразу.
– Умоляй. Что тебе еще остается? – усмехнулся плотник, прихлебывая отвар жженого риса из плоской чашки.
– Я приехал из Альмерии.
– У вас еще бомбят?
– Редко.
– Как с продуктами?
– Не очень.
– Ты приехал в Барселону поесть?
– Я приехал, чтобы умолять вас об исключении, господин плотник.
– Ты попугай?
– Нет, господин плотник.
– Да, ты не похож на попугая. Скорее на вороненка. Которого засосало в турбину бомбардировщика, а потом выплюнуло.
– Я очень прошу вас. Вот мой гвоздь, вот мои деньги. – Ариэль показал то и другое в обеих руках.
– Ты фокусник?
– Я воин.
– Я вижу твой шрам на нижней скуле. Это пуля? Где тебе так досталось?
– Шрапнель. Под Кадисом.
– Сколько провоевал?
– Полтора года.
– Герой. Но вообще-то война уже окончена.
– Я не воюю больше.
– Слава богу.
Возникла пауза. Ариэль стоял, зажав в правой руке теллуровый гвоздь, а в левой – бумажку в сто тысяч песет.
– Воин, тебе известен плотничий кодекс? – спросил плотник, отхлебнув отвара.
– Я знаю о правиле семнадцати лет.
