Ювелиръ. 1809 - Виктор Гросов
— Ну? — я с трудом подавил зевок, растирая лицо ладонями. — Условия согласованы?
— Согласованы, — голос Алексея звучал уныло. — Дистанция — десять шагов. Стрельба до решительного исхода. Подобные условия, Гриша, превращают поединок чести в банальный, хладнокровный расстрел.
Опустившись на стул напротив, я впился взглядом в друга.
— Как держится Чернышёв?
— Безупречно. Холоден, вежлив, даже отпускал остроты. — Воронцов скривился, словно от зубной боли. — Однако, пока я добирался сюда, успел перекинуться парой слов со старым знакомым из Коллегии иностранных дел.
Подавшись вперед через стол, он понизил голос до заговорщического шепота:
— Ротмистр — фигура сложная. Это личный курьер между Александром и Наполеоном. И возит он не только официальные депеши. Ходят упорные слухи о поручениях… весьма деликатного свойства. Его связи в Париже заставляют нашего посла зеленеть от зависти.
Мозаика сложилась окончательно. Чернышёв — несущая конструкция в здании нашей внешней политики.
— Выходит, его гибель… — начал я.
— … обернется катастрофой, — перебил Воронцов. — Мы потеряем человека, знающего изнанку французского двора. Сперанский мне голову оторвет, и будет прав. Однако мои руки связаны. Кодекс чести, будь он трижды проклят, не оставляет лазеек.
Откинувшись на спинку кресла, Алексей прикрыл глаза, демонстрируя крайнюю степень истощения.
— Толстой уперся рогом. Я пытался воззвать к разуму, пока он проверял замки на пистолетах. Бесполезно. Забрало упало, мозг отключился. Твердит про «оскорбление подопечного» и «честь мундира». Сейчас он жаждет крови.
Ситуация вышла патовая. Два упрямца встретились на узком мосту над пропастью. Один ослеплен яростью, другой скован гордыней. А в пропасть вместе с ними летит безопасность империи.
Подойдя к окну, я увидел, как на востоке небо начинает наливаться свинцовой серостью. Рассвет приближался. Скоро экипажи направятся к Черной речке, противники займут позиции, и кто-то упадет в окрашенный красным снег. Причем, учитывая стрелковую подготовку Толстого, в снегу окажется именно Чернышёв.
Измеряя шагами кабинет, я натыкался на углы мебели, подгоняемый невидимым метрономом в висках: так-так-так. Время утекало сквозь пальцы.
— Леша.
Воронцов приоткрыл один глаз.
— Что еще?
— Едем. К дому ротмистра Чернышёва.
— С ума сошел? Зачем?
— Объясню по дороге. Поднимайся!
Спустя пять минут наша карета уже вылетела за ворота, взбивая копытами снежную кашу. Я кутался в воротник, спасаясь от утреннего мороза, но внутри все горело лихорадочным огнем. Воронцов, выслушав мой сбивчивый план, смотрел на меня хмуро, переваривая информацию. Идея ему явно не нравилась, но других вариантов у нас не осталось.
Мы мчались сквозь спящий Петербург, чтобы предложить самому хладнокровному человеку в городе сделку, у которой, по моим расчетам, просто не существовало разумной альтернативы.
Глава 6
Окна второго этажа особняка Чернышёва на Миллионной горели тревожным желтым огнем. Дом не спал, он находился в ожидании развязки.
— Я останусь внизу, — голос Воронцова едва перекрыл скрип отворяемой слугой двери. — Придержу секундантов, если нагрянут раньше срока. Иди.
Кивнув, я пошел на широкую мраморную лестницу. Слуга послал кого-то доложить о моем приходе. Трость с саламандрой глухо цокала по ступеням, задавая ритм. На удивление я был спокоен.
В кабинете, несмотря на поздний час, царила парадная атмосфера. Чернышёв, облаченный в домашний халат поверх белоснежной сорочки, выглядел безупречно: ни щетины, ни выбившегося локона. Стол перед ним занимал открытый ящик с дуэльными пистолетами. Ротмистр проверял замки — спокойно, методично, осматривая на возможные недостатки.
При звуке шагов он поднял голову. Взгляд наполнен смертельной скукой.
— А, мастер Саламандра. — Он даже не потрудился встать. — Ждал секундантов графа, а явились вы. Решили лично вымаливать прощение для своего цепного пса?
Щелчок взводимого курка царапнул сознание.
— Зря. Честь не продается, мастер. У вас минута, чтобы исчезнуть, прежде чем лакеи спустят вас с лестницы.
— Мольбы и откупные оставьте для дешевых водевилей, Александр Иванович. — Я прошел вглубь комнаты, опираясь на трость, и остановился у края стола. — Мы будем говорить о деле. О вашей карьере.
Он хмыкнул, но оружие осталось в руке. Дуло смотрело в сторону, правда палец лежал на спуске.
— О ювелирном? Боюсь, вы опоздали. Мой вкус, как выяснилось, слишком тонок для ваших… поделок.
— Насчет топора и грубости на балу — вы были правы.
Бровь Чернышёва дрогнула, поползла вверх. Признание ошибок — редкий гость в этих стенах.
— Правы в том, — продолжил я, не давая ему перехватить инициативу, — что Петербург лишь играет в Париж, не понимая правил. Здесь копируют покрой камзола, упуская суть. Вы же… вы только что оттуда. Видели Тюильри, дышали тем же воздухом.
Пауза повисла ровно на секунду — достаточно, чтобы слова осели как надо в извилинах ротмистра.
— Вы убеждены, что в России невозможно создать вещь, достойную Жозефины. Справедливо. Пока мы обезьянничаем, мы обречены на вторые роли. Но я здесь, чтобы доказать обратное. И не ради Толстого и даже не ради себя. Ради вашего триумфального въезда в Париж.
Чернышёв наконец отложил пистолет. Ледяная маска скуки треснула, сквозь нее проступил интерес. Зацепил наконец-то.
— Моего триумфа? Смело. С каких пор карьера дипломата зависит от ремесленников?
— В Париже встречают по одежке, а провожают по уму. Но чтобы вас вообще встретили, нужен ключ. Отмычка к высшему свету. Вас ведь так и не приняли за своего, вы — русский, белая ворона при дворе.
Из моего кармана на свет появился сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Разгладив сгибы, я накрыл им, словно козырной картой, разбросанные счета ротмистра. Там была начерчена схема человеческих слабостей — сухая выжимка из учебников истории будущего, переплавленная в оперативные данные.
— Жозефина Богарне. — Мой палец, увенчанный перстнем, ударил в первое имя. — Креолка. Суеверна до дрожи, окружает себя гадалками и знамениями. Золото для нее — вульгарность, Александр Иванович. Ей нужна мистика, упакованная в оправу. Тайна. Талисман. Нечто выбивающееся из обыденности.
Палец скользнул ниже по строкам.
— Наполеон. Корсиканец. Фаталист. Ищет знаки своего величия в истории Рима, хочет, чтобы Россия признала его равным Цезарю. Не силой пушек, так силой символов.
Я поймал взгляд Чернышёва. Он еще не понял что к чему.
— Вы едете туда дипломатом, одним из сотен. Почтальоном царя. А хотите стать своим. Хотите, чтобы Бонапарт видел в вас человека, понимающего его душу, а не просто носителя мундира.
В кабинете стало тихо. Брезгливость исчезла с лица ротмистра, сменившись настороженным вниманием. Так смотрят
