КОМ-3 (Казачий Особый Механизированный, часть 3) - Ольга Войлошникова
Стряпчий поёжился и выдал единственное, за что он мог бы зацепиться:
— Господа, мы будем настаивать на проведении экспертизы о подлинности записи.
— Можете себя не утруждать, — продолжил выступление Великий князь. — По стечению обстоятельств, в комнате находился ещё один прибор, принадлежащий Третьему отделению. Как вы должны бы знать, господа, эти приборы защищены от наведённой информации по высшему классу. И я вам его, конечно же, не отдам. Но показать в качестве доказательства подлинности первой записи могу. Ракурс там немного другой, — Иван осклабился: — Посмотрим?
Стряпчий и капитан заговорили одновременно.
Стряпчий:
— Я думаю, не стоит…
Капитан:
— Конечно, посмотрим! Наличие подобных доказательств в корне меняет дело.
Лиза сделалась вовсе пунцовой и хотела бежать, но капитан рявкнул:
— Сидеть, барышня! — и унтеру: — Потарин, дверь закрой-ка на ключик, — лицо его сделалось суровым: — Вы что же думали? Подняли людей среди ночи ради ваших выкрутасов, обещали свидетелей — выходит, подложных? Заявление написано, дело открыто! Это вам не в песочнице фантиками играть, а государственный уголовный розыск!
— Я хочу забрать заявление! — перекосился Старицкий.
Капитан аж зашёлся:
— Вы, господа хорошие, думаете, уголовный розыск в бирюльки играет? А вы будете бумажки носить да забирать⁈ Хочу вру, хочу перевираю? Нет уж, дело нейдёт! Отделение имеет право составить на вас протокол по ложному доносу!
В таком духе они препирались ещё несколько минут, пока Старицкий не сказал:
— Господин капитан, я имею нечто сообщить вам конфиденциально, не для третьих ушей.
Капитан покосился на Великого князя и совсем взбеленился. Полагаю, он ничего не имел бы против небольшой мзды, но не в присутствии таких лиц! А ну как проверка императорская на голову свалится!
В общем, посмотрели мы кусок второй записи, естественно, полностью повторивший первый, после чего Иван немедля спрятал фиксатор в нагрудный карман, а красный и злой Старицкий официально принёс извинения всем присутствующим и в особенности Хагену, попросил аннулировать его заявление и обещал, что дочь будет наказана по всей строгости, и семья усиленно займётся её воспитанием.
— Это в том случае, если господин фон Ярроу откажется от подачи озвученного заявления. Иначе мне придётся арестовать и барышню, и её сообщницу, — капитан поправил усы.
Лиза испуганно уставилась на Хагена. Все остальные тоже уставились — выжидательно.
— Я не буду подавать заявление, — любезно улыбнулся Хаген. — В конце концов, это было даже приятно, хоть и неожиданно.
— Честь имею, господа! — капитан приложил пальцы к козырьку фуражки и чинно удалился, унося с собой Лизаветино фиксирующее устройство — как он сказал, «для начальства, в подтверждение правомерности закрытия дела». Из чего я сделал вид, что запись будут просматривать всем околотком.
Лиза буркнула под нос:
— Я к себе, — и встала, но тут проснулся декан:
— Минуту, барышня! Господа Соколов, Коршунов и фон Ярроу, вы можете быть свободны. С вами же, сударыня, будет отдельный разговор.
Мы встали и направились к выходу, и последнее, что я услышал было:
— Ваше присутствие в студенческом общежитии более нежелательно, так же, как и сударыни Бабичевой. Вопрос же продолжения вашего обучения будет поставлен перед преподавательской комиссией, о её решении вы будете осведомлены письменно…
— Хорошо, что университет большой и народу в нём учится до хренищи! — бодро сказал Иван, когда дверь в аудиторию закрылась за нами. И чуть с меньшим энтузиазмом: — Будем надеяться, дядюшка не придаст большого значения этому нашему выступлению…
Хаген осуждающе покачал головой:
— Надеюсь, ажитация вокруг вашей персоны, фрайгерр Коршунов, успокоится, и вы сможете достойно продолжать обучение.
— А уж я-то как надеюсь, — проворчал я.
Задрали, честное слово. То психи, то зазнайки, то бабы шибанутые…
И ПОРЖАЛИ, И ПОПЕЛИ…
Спать мы на сей раз разошлись нормально, по своим комнатам. Кровать порадовала свежезастеленным хрустящим аж бельём. Семёныч, поди, распорядился. Ну и славно.
Утром, как обычно, проснулся я от сирены. В порядок себя привёл, очередной бутылёк снадобья опрокинул. А ничего, вроде, даже полегчало. И голова ясная, а не как чугуняка или, скажем словами Сонечки Гуриели, как тыква. Нет, молодец у меня маманя! Не даром к ней даже господа некроманты с особым уважением.
В дверь постучали весёлой барабанной дробью. Открываю — Иван стоит, рот до ушей.
— И чему ж наш князюшко так радуется с утра пораньше?
— Коршун! — он затолкал меня в комнату и прикрыл за собой дверь, сразу щёлкнувшую замком. — Я не могу, мне надо с кем-то поделиться! — он начал сдавленно ржать.
— Да что такое?
— Слушай! — он плюхнулся на стул. — Спрашивал я вчера дойча твоего: как его девки раскусили?
— Ну?
— Баранки гну! Молчит, как рыба об лёд. А меня… знаешь, заусило, пень горелый! Ну — как? Кувыркались-кувыркались — и на тебе! Что, мать его, он такого сделал, что они сразу в нём немца опознали, а? Чего немец умеет, а я нет? Аж утром проснулся раньше будильника. Лежу как дурак, в потолок таращусь. А потом думаю: так у меня же свидетельское доказательство в кармане! Всё смотреть мне некогда было, да и вообще… Короче, перекрутил на финал, — Иван снова тихо заржал.
— Ну и чего? — мне аж тоже интересно стало.
— Да брякнул он: «Я! Я! Дас ист фантастиш!» — вот девки и завизжали!
Теперь мы ржали оба.
В дверь коротко и деловито стукнули.
— Тихо! По-любому, Хаген!
Открыл — точно, он. Мы с Иваном постарались сделать каменные лица. Хаген посмотрел на меня, на Ивана и несколько подозрительно сказал:
— Доброе утро!
— Доброе, — ответили мы хором, стараясь не засмеяться. И от этого становилось ещё смешнее. Вот, чисто как на уроке в гимназии, когда сидишь на последней парте, а сосед какую-нибудь рожу тебе строит. И не захочешь — захихикаешь. Да учитель ещё и скажет: «Ну-ка, Коршунов, расскажите всему классу, что же смешного в этой теме? Мы тоже хотим посмеяться!» — тогда уж вовсе не смешно. Но поначалу — не удержаться.
Вот и тут. Великий князь хрюкнул, и мы дружно согнулись пополам. Ржали как два коня придурочных, утирая слёзы.
— О-о-ой… — в изнеможении выдохнул Иван. — Прости, Хаген, я не могу… Во ты спалился… «Дас ист фантастиш!»
Хаген покраснел, но тоже начал ржать. К моему превеликому
