Побег из волчьей пасти - Greko
Крепость лежала перед нами как на ладони. С горы, где мы притаились, можно было в подробностях все рассмотреть. Лес был сведен на полтора километра вокруг укреплений. Вытянутый шестиугольник с полукруглыми турбастионами[1] щетинился пушечными стволами. По верху земляной насыпи шла терновая изгородь, по низу — широкий ров. Стенки бруствера были укреплены плетнем от разрушения, бастионы — турами из тростника и земли. Одна стена крепости примыкала вплотную к реке: в воде гарнизон не должен был испытывать недостатка.
Отсюда, из леса, перед расчищенным пространством вокруг крепости, она не смотрелась убогим «глиняным горшком». Черкесам в кольчугах и с луками в руках требовалось преодолеть открытое пространство под градом картечных пуль, чтобы добраться до стен. Какое-то сопряжение двух времен — эпохи крестоносцев, где черкесы чувствовали бы себя, как рыба в воде, и мира пароходов и мощных орудий, способных дострелить до опушки леса.
Я оглянулся на соседа-черкеса. Он словно прочел мои мысли.
— Бум! — сказал он, широко улыбнувшись, и провел пальцем по шее.
Эта Абинская крепость занимала крайне важную стратегическую точку в удобном горном проходе, соединявшем земли закубанских и причерноморских черкесов. Не то, что бы она сильно мешала передвижению горцев — мы, например, без проблем, ее обогнули — но крупные массы войск с обозами она точно задержала бы. Фактически получалась прямая линия: Геленджик — Абинская крепость — Екатеринодар. На это обратил мое внимание Спенсер.
— Также замечу, мой друг, что крепость эта отрезана от других. Никто не придёт к ней на помощь в случае большого нападения. И подвоз подкреплений и припасов является, вероятно, задачей большой военной экспедиции…
— Я не знаток военного дела. Другое меня волнует. Не сработала ваша со Стюартом легенда, Эдмонд, — перевел я разговор на другую тему.
— Да, тут возразить нечего, — грустно признался англичанин. — Как быстро время стирает следы прошлого. Подумать только: для горцев Генуя — такая же терра инкогнита, как для нас, европейцев, в свое время была Америка. Но я не отчаиваюсь. Вот увидишь, мои навыки хаккима нам еще пригодятся.
Услышав знакомое слово, черкесы радостно залопотали, что-то выспрашивая. Мы только разводили руками. Я дал себе зарок, что непременно попытаюсь освоить хоть один горский диалект.
К обеду добрались до лагеря князя-поручителя. Здесь наше положение совершенно переменилось.
Хаджуко Мансура в лагере не было. Всем распоряжался молодой черкес, брат жены хозяина. Бейзруко из рода темиргоевского князя Джамбулата Болотоко. Княжич оказывал нам знаки внимания, как дорогим гостям, и тут же приказал привести раба, знавшего европейские языки.
Звали его Натан Шрегер. Он оказался голландцем, ювелиром из баптистской миссии, захваченным в одной казачьей станице несколько лет назад. За его мастерство натухайцы решили оставить его у себя. Положение раба в этом суровом краю делало его несчастным до крайности. Не успев с нами познакомиться, он стал слезно умолять вернуть его в Европу.
Заполучив переводчика, юный князь повел нас в главный дом знакомиться с сестрой и прочими дамами. Черкесская княжна оказалась женщиной редкой красоты с утонченными манерами.
— Какие у нее правильные греческие черты лица, — восхищался Спенсер. — Какой элегантный наряд, не уступающий парижским модным домам.
Черкешенка была одета в голубые шелка, скрепленные серебряными застежками и поясом, отделанным серебром, в разноцветные шаровары из турецкой кисеи. На голове — легкое покрывало, частично скрученное в тюрбан, частично — ниспадавшее длинными фалдами до плеч, прикрывая распущенные волосы[2]. Тончайшая вуаль была накинута на платье, украшенное множеством золотых безделушек древней, как заметил Спенсер, венецианской работы.
Она гостеприимно пригласила нас остановиться в гостевом доме и пообещала немедленно прислать служанок. Сама же отправилась распорядиться насчет обеда.
В кунацкую нас провожал молодой князь — такой же красавец, как и его сестра. Гибкости его фигуры в красной черкеске могли бы позавидовать поклонницы Джейн Фонды. Он был чрезвычайно любопытен и засыпал нас вопросами, перескакивая с темы на тему. То интересовался, с какими болезнями Спенсер наиболее искусно справляется, то расспрашивал меня о жизни в Стамбуле, куда он желал непременно попасть. Он слышал про Сефер-бея и гордился им, как мужественным защитником интересов черкесов у трона султана. Как ни странно, его не смущало, что Заноко, в первую очередь, печется о возвращении своих владений в Анапе.
— Он ведет себя как настоящий князь, — так нам перевел Натан его ответ.
Когда мы восхищались очарованием хозяйки дома, мы не понимали, что такое настоящая красота! Стоило войти в кунацкую служанке, мы дружно замолчали. Спенсер даже сглотнул.
Она была наделена той красотой, которая признается абсолютно всеми и в любое время человеческой истории. Это была красота вне времени и вне географического пространства. Такую женщину боготворили бы и в Древнем Риме, и в XXI веке, откуда меня забросило. Человечество за свою историю прошло много этапов, в которых тот или иной типаж, часто неожиданно, признавался эталоном. Мир, кроме того, разделен на континенты. И женщина, считающаяся привлекательной, например, для европейца, могла вызвать усмешку у африканца. И, наоборот. Но служанка, которая сейчас двигалась между нами, невольно замершими и даже задержавшими дыхание, была бы признана красивой на любом материке. И если бы она жила в эпоху Рубенса с её пышнотелыми традициями и повальным увлечением мужчин впечатляющими формами, она бы все равно была возведена на пьедестал. И если бы она попала в Африку, где красивыми среди некоторых племен считаются, например, женщины с длиннющими шеями или с нижней губой, наподобие чайного блюдца, она бы и тут вызвала восторг. И даже если бы она стояла рядом с Мэрилин Монро в тот момент, когда несравненная блондинка позволяет порыву воздуха фривольно приподнять ей платье, черкешенка переключила бы внимание на себя.
Служанку без какой-либо натяжки можно было назвать Богиней гор. Все в ней было прекрасно — и глаза, и лицо, и пропорции тела, и грация, и манера двигаться, лишенная намека на наивное кокетство, которым грешили местные девушки. Любой эпитет, каким бы чрезмерным он не казался, ей подходил сполна.
Она прекрасно осознавала свою божественность: постоянный восторг, восхищение, замирание, сопровождающее каждое её появление среди мужчин. А в ответ превращалась
