Мэри Джентл - Том I: Пропавшая рукопись
— Есть совершение поступка и несовершение его, — Годфри опять развеселился. Неожиданно он глянул на дверь и заговорил тише. — Как много ты можешь узнать от него? Может он сообщить тебе, как смыться отсюда?
— Вполне. Вероятно, скажет, где стоят стражники. — Аш поймала взгляд Годфри. — Я говорила с рабами. Когда Леофрик хочет узнать, какие вопросы по тактике задает Фарис, он спрашивает машину — и она ему передает.
— Голем передаст амиру, о чем спросишь его ты, да? Она пожала плечами и отрывисто проговорила:
— Может быть. Если «вспомнит». Если Леофрик надумает спросить. Естественно, он надумает. Он умен. И тогда меня изловят. Они просто сменят список дежурств стражников. Может быть, изобьют меня — чтоб не лезла, куда не следует.
Годфри Максимиллиан взял ее за руку. Он уже повернулся к двери почти всем телом:
— Рабы не всегда говорят правду.
— Я знаю. Если я бы собралась, — Аш сделала еще один неопределенный жест, пытаясь сформулировать мысль, — спросить, что он знает, я бы спросила прежде всего о другом. Годфри, я бы спросила, почему здесь такой холод? Амир Леофрик не знает ответа на этот вопрос, и он напуган.
— Да тут любой…
— В этом-то и дело. Здесь и все остальные боятся. Я подумала, что они сделали что-то для своего крестового похода, — но такого холода они не ожидали. Это тебе не Вечный Сумрак, это что-то другое.
— Может, это последние дни… В коридоре раздались тяжелые шаги. Годфри Максимиллиан быстро отпрянул к двери, разглаживая свои одежды.
— Постарайся вытащить меня отсюда, — быстро и тихо проговорила Аш. — Если я не услышу от тебя чего-то, я постараюсь любым способом, какой в голову придет.
Сильной рукой он обхватил ее за плечи, толкая ее назад, на колени, хоть она старалась остаться на ногах, но все же она оказалась стоящей на коленях перед ним в тот момент, когда открылась дверь и вошли солдаты. Годфри перекрестился, поднял крест со своей широкой груди и благоговейно поцеловал его.
— У меня есть одна мысль. Но тебе она не понравится. Absolve te, note 125 дитя мое.
С Альдериком вошел другой назир, не Тиудиберт, заметила Аш; не было с ним и людей Тиудиберта. Командир ариф отошел в сторону, пропуская к выходу своих солдат и с ними Годфри Максимиллиана.
Аш бесстрастно наблюдала.
— Ты должна быть осторожнее в своих словах, франкская девчонка, — заметил ариф Альдерик. Он оперся рукой о стальную дверь и, вместо того, чтобы закрыть ее за собой, закрыл ее перед собой и повернулся лицом к ней. — Это дружеское предупреждение.
— Во-первых, — Аш подняла руку и загибала пальцы, — с чего ты решил, что я не знаю, что всегда есть подслушивающие? Во-вторых, почему ты решил, что меня волнует, что ты доложишь своему господину амиру? Он сумасшедший. В-третьих, он уже принял решение разрезать меня на куски, так о чем мне беспокоиться?
К концу своей речи она стояла, оперевшись кулаками о бедра, задрав кверху подбородок; и ей удалось проговорить все это вполне бодро, если учесть, что каждый раз, поднимаясь на ноги, она чуть не падала от голодной слабости. Большой бородатый мужчина неловко переминался с ноги на ногу. Его что-то в ней беспокоило; через несколько секунд Аш сообразила, что его смущал контраст между ее одеждой и позой.
— Советую быть осторожней, — упрямо повторил капитан визиготов.
— Почему?
Ариф Альдерик не ответил. Он прошел мимо нее к окну, прислонился к оконному проему в красной гранитной стене и взглянул на небо. В комнату ветер доносил зловоние гавани.
— Ты делала когда-нибудь что-то такое, за что позже было стыдно, франкская девчонка?
— Что? — Аш смотрела на его затылок. Сгорбившиеся плечи… он чувствует неловкость! От холода у нее встали дыбом волоски на руках. Что это с ним творится?
— Я тебя спросил, делала ли ты когда-нибудь что-то, за что потом было стыдно? Когда была солдатом? — Он повернулся лицом к ней, оглядел ее сверху донизу и повторил более твердо: — Когда ты была солдатом?
Аш сложила руки. Она удержалась и не ляпнула первое пришедшее на ум, а вместо этого стала рассматривать визигота. На нем, кроме белой мантии и кольчуги, была грубая куртка из козлиной шерсти, зашнурованная, как крестьянская туника; сапоги, подбитые мехом, а не сандалии. За поясом у него были кривой кинжал и меч с узким прямым крестом. Слишком насторожен, чтобы на него нападать,
Она просто ответила:
— Да, как все. Делала.
— Расскажешь мне?
— Зачем… — Аш прервала себя. — Да ладно. Пять лет назад. Я была в засаде, в маленьком городке на границе Иберии. Наш господин не разрешил жителям города выходить. Он хотел, чтобы они съели все гарнизонные припасы, и тогда им пришлось бы сдаться. Но командир гарнизона этого не хотел, и он их выводил в крепостной ров. И так они оказались, двести человек, в канаве между двумя армиями, никто не собирался их пустить назад в город или отпустить на все четыре стороны. Мы убили двенадцать человек, пока они нам поверили. Это тянулось целый месяц. Они умирали от голода. Запах был… что тут говорить, даже при осаде…
Она взглянула на Альдерика. Тот внимательно рассматривал ее.
— Я уже эту историю не раз рассказывала, — продолжала она. — Обычно, чтобы отговорить таких, кто просится в наемники, кому лет четырнадцать и кто считает, что в отряде главное — красиво держаться в седле и побеждать в честной схватке благородного противника. Вряд ли у вас такие есть. Чего я им не рассказываю — это о том, чего стыжусь более всего, — это о новорожденных. Наш господин говорил, что они не должны отправляться в ад некрещенными, так что он позволил жителям города передавать их нам. Мы отдавали их полевому священнику, он их крестил — и мы возвращали их назад, в канаву.
Бессознательно она приложила ладони к животу.
— Мы так и поступали. И я тоже. И это длилось неделями. Они погибали от голода и отправлялись прямо в рай… но этого я забыть не могу.
Ариф кивнул:
— Мы берем в рекруты детей лет с четырнадцати, для службы в домашних армиях. — Только раз в его черной бороде блеснули белые зубы, а потом выражение его лица изменилось. — Я занимался младенцами. Мой амир — Леофрик — он поставил меня работать в бараках для… породистого скота.
Она смотрела на него, не понимая.
— Это такие бараки, где выводят рабов. Маленькие — не больше этой камеры, — Альдерик жестом обвел ее камеру. — Мой амир поставил меня и мой взвод отбирать ошибки, когда им исполнялось двенадцать-четырнадцать недель. — Ариф резким жестом стащил шлем, вытер свой белый лоб, вспотевший, несмотря на холод. — Ничего с тех пор — за двадцать лет непрерывной войны — я не делал более мерзкого. Перерезать горло младенцев — большую вену, вот в этом месте — и потом… просто выбрасывать их. Из окон, таких, как это, в гавань, как отбросы. Никто из нас не задавал вопросов моему амиру. Делали что приказано.
Он беспомощно пожал плечами и встретился с ней глазами.
Она смотрела в лицо Альдерика, осознавая, что — если такое действительно было с ней, если она и вправду родилась здесь, в этих загонах для… породистого скота — не исключено, что именно он, Альдерик, чуть не убил ее. Он просто перерезал ей горло и выбросил в окно — двадцать лет назад. И теперь он об этом догадался.
— Итак, — начала Аш. Она дружески улыбалась Альдерику. — Значит, Леофрик уже тогда был ненормальным, не так ли?
Она заметила, что ариф на миг сконфузился, насупился — может ли женщина быть такой бестолковой? — и уловила еле заметное подтверждение.
Слабый кивок.
С упреком ариф произнес вслух:
— Так говорить о человеке, который может стать королем-калифом, неуважительно.
— Если империя визиготов выберет Леофрика, значит, вы заслуживаете того, что получили! — Она поднесла руку к шее. Теперь Аш была уверена, что на шее у нее виден давний белый шрам, до которого так давно, в Кельне, дотрагивался Фернандо дель Гиз. — Я всегда считала, что это просто был какой-то несчастный случай, что-то в детстве… Значит, ты был недостаточно добросовестным. Четверть дюйма в ту или другую сторону, и я бы сейчас с тобой не разговаривала, а?
— Даже тупая свинья не может все делать безупречно, — скорбно сказал Альдерик. — Случаются несчастные случаи. Чистая случайность. Глупая, слепая случайность. Она вспотела от этой мысли.
— Но почему таких маленьких? — вдруг спросила она. — Эти дети… Может, следовало бы их вырастить, по крайней мере пока они не начнут говорить, прежде чем Леофрик обнаружит, могут ли они общаться с каменным големом?
Альдерик посмотрел на нее странным взглядом. Целая секунда ей потребовалась, чтобы понять, что так смотрят солдаты на гражданских лиц, считающих нерациональными какие-то приемы массового убийства на поле боя.
— Не обязательно ждать, пока они заговорят, — объяснил Альдерик. — Он ничего от них не узнает. Младенцев держат в другой части дома; он ждет, пока они станут достаточно большими, чтобы отличать настоящую боль от голода или неудобств, и тогда он им причиняет сильную боль — обычно жжет на огне. Они кричат. Тогда он спрашивает каменного голема, слышит ли он их.
