Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии - Greko
Ему, по-моему, было все равно, кто рядом. Были бы уши — а там плевать. Его кипучая натура требовала любого выхода — хотя бы в форме рассказов собственного сочинения.
— Вон, гляди, — он ткнул пальцем в сторону караульной будки с солдатом через площадь. — Намедни с сыном, штык-юнкером, гуляли, ветер поднялся, пыль столбом. Так тот караульный в вихре и не разглядел, какого чина сынок мой. Решил, что полковник али генерал. В колокол зазвонил — вся кордегардия выбежала на караул.
Он громко захохотал на всю площадь.
— Куда поспешаем, ваше сиятельство? — спросил я, когда прилично удалились от чумацкого табора.
— Так — на аттракцион, на Куликово поле, — все так же весело ответил граф, не чинясь.
Я заметил, что народу вокруг прибавилось и все двигались в одном с нами направлении. В этот поток вливались и базарные торговцы, и их покупатели с корзинками, и зеваки-обыватели с детьми на руках, и нянюшки с благородными отпрысками в лицейских мундирчиках. Все толкались, бранились, спешили, и вскоре мы с графом разминулись.
Меня вынесло движением толпы на площадь.
По центру были устроены черные подмостки, из которых торчали черные же столбы. Неужто эшафот? Я покрылся холодным потом: сцена публичной экзекуции, которую я пережил, стояла перед глазами, словно все было вчера. В голове зазвучал ненавистный голос полицая из Стамбула, ведущего подсчет ударов: «раз», «два»…
Какой-то мальчик лет пяти, будто подслушав мои мысли, дергал свою няню или бабушку за руку и все время повторял:
— Что им будет? Что им будет?
— Знамо что… — рассмеялся какой-то мастеровой. — Высекут!
— Как высекут? — не унимался мальчик. — А потом отпустят?
— Сашенька, голубчик! — запричитала няня. — Пойдем отсюда!
— Я хочу посмотреть! — раскапризничался ребенок.
Я покрылся холодным потом, меня била мелкая дрожь. Больше всего на свете я хотел сейчас оказаться далеко-далеко отсюда. Но толпа все сжималась и сжималась ближе к подмосткам, и возможности выбраться у меня не было. Я задыхался.
Выехали конные жандармы и раздвинули проход в толпе. По живому коридору в полной тишине протащились дроги со связанными людьми в черных длинных балахонах. Их затащили на подмостки и привязали к столбам, потом надели широкие пояса с какими-то надписями. Из толпы понеслись свистки, ругань и гиканье.
— Как же их сечь будут? — удивился кто-то рядом.
— Не будут их сечь. Их на позор выставили. Сейчас зачитают про лишение прав и состояния. Обычная процедура перед ссылкой на каторгу, — последовал ответ местного знатока.
Я развернулся и стал выбираться, не обращая внимания на возмущенные крики. Смотреть на эту гнусность у меня не было сил.
[1] Чумаки специально мазали дегтем рубахи и шаровары, чтобы не заедал степной гнус.
[2] Модный в то время перстень среди высшего сословия.
Глава 5
Человек в большом городе
«Что же ты за город такой, Одесса? Как мне тебя раскусить?» — думал я, пробираясь вниз по балке, рискуя сломать себе шею. Овраг густо порос кустарником. То и дело попадались промоины и ключи с бьющей из-под земли водой. Меж них петляли тропинки, образующие, как арабески, причудливый узор линий.
Стычка с чумаками и позорные столбы, как ушатом холодной воды, смыли мои первые восторги от встречи с привычной картинкой европейской цивилизации. Макароны, понимаешь… С чего я решил, что красивые фасады домов и греческая таверна — достаточные примеры, чтобы посчитать Одессу раем? Совсем не в то время я в нее попал, не стоит забывать, что на дворе лишь закончилась первая треть 19 века. Может, и к лучшему, что город снова превратился для меня в пусть красивого, но опасного зверя.
И мне требовалось решить, могу ли я себе позволить оставить тут сестру с племянником, как, где и на что они будут жить в большом незнакомом им городе. Мне требовалось больше информации. Первое впечатление часто бывает обманчивым.
Мое возвращение в городок прошло без эксцессов. Только пару раз упал в грязные ручейки, стекавшие к морю.
«Кузьмич» укоризненно покачал головой, оглядев мой стамбульский сюртук. К одесской пыли, въевшейся в ткань, добавились мокрые комочки земли и темные разводы.
— Не извольте, барин, беспокоиться: все вычищу в лучшем виде!
— Ну, какой я тебе барин, дружище! Такая же, как ты, подневольная птица. А ты свое дело знаешь крепко: поверь, лучше тебя помощника по хозяйству я не встречал!
Я не лукавил. Старый солдат, действительно, вел себя как заботливая кумушка. В наших домиках всегда было прибрано, посуда после обеда убрана моментально, постель вовремя заправлена, а одежда вычищена щеткой до почти идеального состояния. Я уж молчу про нашу обувь, к которой Кузьмич относился со священным трепетом. Даже жаль будет с ним расставаться…
Три последних дня карантина пролетели быстро.
Нам предстоял последний осмотр у доктора, а следом — свобода. Все без исключения волновались, опасаясь простудиться в последний момент и задержаться в «санатории» на неопределенное время. Легкий насморк у Яни вызвал массу тревог — даже у наших соседей по городку, которые опасались подхватить от него заразу.
Но все прошло штатно. Мы дали клятву, что не больны и не вступали в контакт с больными чумой: мы с Марией — на Евангелии, Спенсер — на Библии. Доктор дал добро, багаж был получен, и мы снова превратились в обычных туристов, которых ждало знакомство с городом.
Пара дрожек доставила нас до отеля. По дороге мы закупили для Спенсера постельные принадлежности. Он со спокойной совестью отпустил нас, условившись встретиться со мной на следующий день у памятника Ришелье. Мы могли выдвигаться в Красный переулок к Адаше.
Мне было грустно смотреть на сестру: ей пришлось снова облачиться в платье от Фонтона. Кажется, в санаторной пижаме ей было гораздо комфортнее. Я решительно увлек ее в магазин мадам Томазини.
Увы, нас обломали прямо у порога — все по классике, как в фильме «Красотка».
— У меня одеваются лучшие дамы Одессы! — с трудом выговаривая русские слова, заявила нам мадам. — Убирайтесь, не распугивайте мне клиентуру!
Пришлось потыкаться в несколько магазинов. Все оказалось совсем не так просто, как я себе вообразил — да что там самому себе врать, полная
