Война и Мир - СкальдЪ
— Есть. Приказ мне отдал генерал-лейтенант Скобелев. Он же заверил, что сообщит вам о мое задании.
— Значит, по-вашему, виноват Дмитрий Иванович? В нем все дело? — Кропоткин надвинулся. Если он рассчитывал, что смутит меня и заставит покрыться холодным потом, то просчитался. И дело не в моей дружбе с цесаревичем, а в том, что подобные крикуны способны напугать исключительно трусливых людей. Как там в пословице: с овцой — молодца, а с молодцом и сам овца. Вот и князь Кропоткин, кабинетный генерал с пузом и неуемной жаждой славы, мог пугать разве что своих денщиков, адъютантов и холуев из числа фазанов. Он наверняка воображал, что устроил мне полноценный артиллерийский обстрел, я же воспринимал подобное как холостую стрельбу. Интересно, сможет ли он пойти дальше криков? Например, объявить взыскание или снять с полка — теоретически, такая власть у него имелась.
— Я ни на кого не перекладываю вины. Более того, твердо считаю, что никакой моей вины здесь нет, а причины вашего гнева остаются для меня тайной.
Услышав подобное, генерал вновь разошелся. Естественно, прямых оскорблений произнесено не было, но вот то, что я расшатываю устои и сотрясаю скрепы армейской дисциплины было озвучено ясно.
Говоря откровенно, в Царской России, как и в любой другой армии мира, хватало пустоголовых и туповатых генералов, которые умели грозно пучить глаза и орать так, что вороны в радиусе трех верст разлетались в испуге.
Например, генерал Лопатин, которого прозвали Молодчагой за то, что тот всех солдатиков называл молодцами, прославился тем, что едва не утопил в реке целый пехотный полк. Как-то раз Молодчага ехал на коляске и увидел, что пехота не может переправиться через один из притоков Дуная, небольшой, но относительно глубокий. «За мной молодцы! За мной, суворовские орлы!» приказал он и бесстрашно шагнул в воду. Генерал, с его-то гренадерским ростом, кое-как, но речку форсировал. А вот пехотным офицерам и солдатам пришлось куда тяжелее. Особенно «кирилкам», так называли низких и слабосильных солдатиков. Там, где генералу вода доходила до подбородка, их накрывало с головкой. Многие нахлебались воды и едва не утонули, но полк все же выполнил приказ. Довольный Молодчага сменил форму и укатил на своей коляске, считая себя истинным полководцем, который по-суворовски одолел преграду, а вот пехоте пришлось куда тяжелее. Им не нашлось во что переодеться, так как обоз отстал, а обсушиться получилось только на марше, так что добрая сотня заболевших кашлем и воспалением легких солдат заставила с сомнением относиться к подобный подвигам. Тем более, без всякой на то нужды. В общем, Молодчагу они потом долго костерили.
Вот и князь Кропоткин был примерно таким же доблестным генералом. Как я узнал чуть позже, причина для недовольства у него все же имелась. В запарке, заваленный десятком неотложных дел, Скобелев 1-й сообщил Кропоткину о моем задании с задержкой после того, как князь самолично заглянул в наш временный лагерь и не увидев меня, поднял крик. Скобелев, которого за тучность и осторожность прозвали «Пашой», действительно мог иной раз забыть что-то важное. Забывал он, а расплачивались другие. Так что подставил меня Дмитрий Иванович, тут двух мнений быть не могло.
Формально Кропоткин прав, но по существу его эмоции вызвал тот факт, что ему не удалось лично отправиться к Главнокомандующему и наследнику, дабы изыскать возможность оказать им услугу, которую они бы отметили.
Инцидент оказался исчерпан, когда Кропоткин выдохся и с видом оскорбленного в лучших чувствах сибарита повел рукой, позволяя удалиться. Он так и не решился отстранить меня от командования полком, и я его прекрасно понимал — отвечать-то придется перед цесаревичем. А тот вряд ли одобрит подобное.
— Честь имею! — напоследок добавил я, покидая комнату и успел увидеть, как князь вновь побагровел от злости.
— Что теперь, Михаил? — небрежно поинтересовался Некрасов. Он с Шуваловым сопровождали меня на разнос к генералу и слышали большую часть криков. Как и штаб Кропоткина, к слову, причем на лицах нескольких офицеров я увидел тщательно скрываемые довольные улыбки. — Опала? Ссылка в Сибирь? Понижение до рядового?
— Только не вздумай стреляться, — совершенно серьезно добавил Шувалов. Друзья говорили громко и уверенно, дабы поддержать меня, заодно показав, что гусар Смерти подобными галопами из седла не выбьешь. — Ибо вздор и суета сует.
Напоказ звеня шпорами и воинственно подкручивая усы, мы покинули ставку генерала Кропоткина и отправились в родные пенаты.
— Посоветовал бы не терять присутствие духа, но ты его и так не теряешь, — рассмеялся узнавший о случившемся Михаил Скобелев. — Мне подобное прекрасно знакомо. Не все могут стерпеть рядом с собой тридцатидвухлетнего генерала. Вот и тебя достали отзвуки будущей славы. Кому же такое понравится? А с отцом я поговорю, лихо он про тебя забыл. Только об одном прошу — зла на него не держи.
— Да я и не держу, — практически не кривя душой признался я.
Вечером того же дня пришел приказ о том, что через сутки начинается переправа через Дунай в Зимницах. Однако сам НикНик Старший и Император демонстративно находились позади Фламунды, на Грашавском кургане, куда военные инженеры протянули линию телеграфа. Турки твердо верили, что реку форсировать мы будем либо там, либо у Никополя, где и сосредоточили основные силы.
Ночь прошла спокойно. Решив позавтракать, мы разместились на складных стульях около палаток. От костра тянуло легким дымком, а в стороне деловито свистел закипающий самовар. Завтрак проходил весело, как и всегда. Офицеры полка были одной большой семьей. Все знали, что такое дисциплина и субординация, но в мирные минуты мы были простыми товарищами.
— К вам гонец, вашвысокоблагородие, — доложил Снегирев, когда мы пили чай с бутербродами. — От полковника Зазерского.
— Веди его сюда, — приказал я. — Господа, стул и приборы гостю.
Гонец оказался молоденьким хорунжим по фамилии Месяцев.
— Здравия желаю, господин полковник! — вытянулся он передо мной и протянул запечатанный конверт. — Доставил для вас депешу от полковника Зазерского.
— Вольно, господин хорунжий. Присаживайтесь, выпейте с нами сливянки.
Пока Месяцев завтракал с гусарами, я быстро пробежал послание полковника. В нем говорилось, что этой ночью они захватили подозрительного человека, одетого, как турок, но выдающего себя за болгарина. Говорить тот отказывался, сказал только, что прозвище его — Пуля, и что он хочет видеть полковника Соколова из гусар Смерти. В конце Зазерский шутливо интересовался, что с ним делать, повесить как шпиона или повременить?
Пулю я знал, это был один из наших агентов, причем надежный. Завербовал его Паренсов, но связь тот держал через меня. Две недели назад его перекинули через Дунай и вот он вернулся. Надо полагать, не с пустыми руками, так что новость выглядела очень важной.
— Полковник пишет, что вы поймали какого-то болгарина. Поясните, хорунжий, что об этом знаете.
— Утром его наш разъезд в камышах схватил. Казаки издалека увидели человека в турецкой одежде на берегу, ну и пальнули от греха. Он ранен, но жить будет. Очень подозрительный субъект, пока под стражей находится.
— Так… — я оглядел офицеров. — Новости важные. Пока есть время, я сам съезжу к донцам. До них двенадцать верст, так что обернусь быстро. Андрей, бери полуэскадрон. Эрнест, на тебе полк.
До донцов добрались быстро. Встречал меня Зазерский лично. Обменявшись рукопожатиями и узнав, последние новости, я сразу попросил отвезти меня к пойманному болгарину.
5-й Донской полк стоял выше по течению Дуная и в его обязанности входила охрана берега напротив Никополя. Неудивительно, что именно им попался агент. А казаки молодцы, исправно службу несут, жаль только, что своего ранили.
— Так что, он действительно болгарин? — поинтересовался Зазерский, когда, звеня шпорами, мы проследовали вдоль лагеря.
— Да, болгарин и наш друг. Вероятно, принес важные вести, — признался я, понижая голос. Конечно, не дело раскрывать агентов, но минимум информации Андрею выдать я обязан, иначе он просто обидится. В этом плане с секретностью дела в Русской армии обстояли из рук вон плохо. Привыкнув доверять друг другу, офицеры воспринимали
