Валерий Елманов - Царская невеста
— А ежели она того счастья не желает? — проскрипел Долгорукий.
О господи! И эту заразу, постоянно ставящую палки в колеса, с голосом, напоминающим скрип несмазанной телеги, мне через три недели предстоит называть отцом. Папашей! Батяней! А что делать?! И куда я денусь — назову! Только вначале выясню, что он ей про меня напел, ирод.
— Она сама так сказала? — осведомился я, уверенный даже не на сто, на двести процентов, что все его слова — очередное вранье, на которое он так скор, что даже иные наши современные политики за ним если и угонятся, то с превеликим трудом.
— Сама, — кивнул он и впервые с момента начала разговора поднял голову, надменно выставив вперед подбородок.
Глаза Андрея Тимофеевича смотрели с каким-то вызовом. Князь бестрепетно и хладнокровно, почти безучастно ожидал моего ответа.
В сердце словно кто-то вогнал холодную стальную иглу, и я замер, внезапно ощутив, что он не врет. Как это ни жутко, как это ни дико, но Долгорукий говорил правду. Вот только… почему же она?.. Я не успел спросить — Андрей Тимофеевич сам, слегка торжествуя, выдал ответ:
— Сказывала-де, кто ему пятно поставил, яко жеребцу на ярманке, тот пущай и пользуется, а она чужому щастьицу разлучницей быть не желает.
Я поначалу даже растерялся, ничего не поняв — какое пятно, кто мне его поставил? Неужто он имеет в виду Осипа и… его смерть? А я-то надеялся, что толстяк-лекарь сумеет уберечь его от костлявой. Хотя нет, может, и надеялся, но в душе все время знал другой ответ, потому и побоялся спросить о его самочувствии своего будущего тестя. Получается, князь имеет в виду пятно от его крови? Но тогда при чем тут жеребец, ярмарка и чужое «щастьице»? Какое может быть у меня счастье без Маши?! И вообще, что он несет? Или… старик не в себе, вот и мелет несусветную чушь.
— Ты о чем? — осторожно спросил я. — Осип… умер?
— Не дождесся, басурманин, — зло буркнул он. — Жив покамест сыновей мой. Бог милостив, авось выкарабкается.
Я перевел дыхание и с трудом удержал рвущуюся наружу радостную улыбку. Стоило это больших трудов, но я сумел. На секунду даже выскочило из головы, что в словах старика показалось мне столь удивительным, но тут же вспомнил:
— Тогда о каком пятне ты говоришь?
А ты рубаху расстегни да на грудь себе глянь, — ехидно предложил князь. — Сведущие люди сказывали — такое пятно там стоит, что и за десять лет не сдерешь. Вот так-то.
— Дошло наконец. Сейчас же тавро, которое ставят на скотине во избежание кражи, называют именно пятном. А откуда Долгорукий… Хотя да, вспомнил. Светозара сама ведь мне поведала. Стало быть, она не только княжне рассказала, но и ему. Так-так. Ничего не скажешь, классно ведьма сработала — и старику его интерес как на блюдечке выложила, и про свой не забыла. Вошла равноправным партнером во вновь организованное акционерное общество «Долгорукий, Ведьма энд компани корпорейшен». Уставный капитал не ахти, зато идей у данного общества хоть отбавляй. Так и брызжут, так и фонтанируют. Судя по зловонию, направлены они не из головы, а совсем из другого места, ну да бог ей судья. Но это ей, а вот князю нынче я судья, а потому… Хотя что это я — он-то как раз не возражает. Чует, зараза, что силком Машу под венец я ни за что не потащу. Эх, мне бы ее только увидеть, я сразу бы все объяснил…
— Княжна еще сказывала, что к серьгам, кои ты обманутой тобой девице подарил, она и свои готова приложить, чтоб та не бесприданницей выглядела, — добавил Долгорукий.
Как припечатал. Или с маху вогнал последний гвоздь в крышку гроба. Моего, между прочим. А в нем мои надежды, моя вера и моя…
Ну блин! Перебьетесь!
— Свадьба отменяется, — холодно произнес я и, мстительно глядя на сразу оживившееся, довольное лицо князя, добавил: — Коль Мария во Пскове, стало быть, чрез три седмицы ей никак не успеть. Пока туда, пока обратно, да приданое собрать. Так и быть, перенесем на Рождество.
— К Христу поближе, — кивнул князь. — Ну и правильно. Она и сама такое желание изъявила.
— Кто? Какое желание? — вновь не понял я, начиная все сильнее и сильнее злиться.
— Доча моя, княжна Мария Андревна, — терпеливо пояснил Долгорукий. — Сказывала-де, что заместо такой свадебки она лучше во Христовы невесты пойдет.
И вновь моя соображаловка отказала. С минуту, не меньше, я тупо взирал на князя, ожидая продолжения. Лишь потом «осенило», что Христова невеста — это монахиня. То есть получалось, она меня настолько возненавидела, что готова даже в келью, лишь бы не со мной под венец.
«Да почему?!» — чуть не взвыл я, но тут же осекся.
«Все одно мой будешь», — всплыл в памяти знакомый голос другой Маши. Той, что Светозара. Той, что сейчас рядом с княжною. И еще кое-что припомнилось. Тогда, под Серпуховом, когда я лежал в домике бабки Лушки, я как-то проснулся от монотонного речитатива ее помощницы:
— Анна мана гол плашелков новичь. Встану я, Светозара, не благословясь, выйду не помолясь, пойду не перекрестясь из избы не дверьми, из ворот не воротами — мышьей норой, собачьей тропой, окрадным бревном, к акияну-морю. На краю бездны стоит изба о трех углах, о двух воротил, а в ней кузнец-творец. Кует он, катает, сталь с укладом слагает, уклад с железом съединяет. Я, Светозара, подойду поклонюсь: яко ты куешь и сковываешь, тако прикуй и привари его, Константина, ко мне, Светозаре. Очи его к моим очам, брови его к моим бровям, губы его к моим губам, сердце его к моему сердцу, кровь в кровь, жизнь в жизнь, ярость в ярость, плоть в плоть и в ту же любовну кость. Сколь плотно и сколь жестоко кол еловый в сыру землю воткненный и вицами еловыми завязанный, плотнее и жесточае в оное доля связались бы резвые ноги к ногам, руки к рукам, уста к устам, очи к очам, а пузо к пузу. Чтоб не мог Константин без меня, Светозары, радоваться и веселиться при дне, при красном солнце, при темной ночи, при светлом месяце. И буде приворот мой силы сильной, семисильной да пятижильной. Язык мой ключ…
Чушь, конечно. Не бывает на свете присух, да и отсух, на которые ведьма грозилась, тоже. И наглядный тому пример — я сам. Как она ни ворожила — все равно я в своих грезах вижу только княжну. Но она ведь хвасталась не только этим. Она ж еще сулила напустить на княжну порчу. Даже перечисляла их, хвастаясь передо мной.
— Каку хошь, таку и напущу, князь мой любый. Хошь вступную, а хошь подкладную, хошь подсыпную, а возжелаешь — подливную. Могу насильную, могу надувную.
— День на дворе, — попытался я тогда свести все к шутке, хотя самому стало не по себе — уж очень убежденно она говорила. — Колдуют же только ночью.
— Э-э-э нет, — поправила она меня. — Для порчи любое времечко хорошо. Есть, правда, те, что наособицу, но и их в любой час опробовать можно, потому как знаю я порчу и утреннюю, и полуденную, и вечернюю, и полуночную.
Стыдно признаться, но она меня пускай не переубедила окончательно, однако кое в чем убеждения пошатнула. И настолько пошатнула, что я взял с нее зарок — вреда княжне она не причинит ни под каким видом и всяких там отсух в отношении меня творить тоже не станет. На пальцах объяснял, что это бесполезно, пока я люблю княжну. А если разлюблю — тоже бесполезно, потому что тогда мне будет без разницы, какие чувства питает ко мне Маша. Вроде бы убедил. Но если Светозара пошла вразнос, то как знать, как знать… И вообще, не исключено, что все эти наговоры-заговоры что-то под собой имеют. Ну хоть убейте меня, не поверю, что княжне милее келья, чем перспектива стать моей женой. Никогда! Ни за что на свете!
Да и не о том мне сейчас надо думать, совсем не о том. Есть кое-что гораздо важней обиды. Светозара — девка хитрая, расчетливая. Вначале вкралась в доверие к старому князю, потом отсуху на княжну, следующим шагом — порчу, а не поможет — просто отравит. А что? С нее станется.
— А княжна жива-здорова? — осведомился я и, немного помешкав, осторожненько, как ядовитую змею, взяв князя под локоток, повел к себе в светлицу, где я доживал последние деньки, собираясь переезжать на собственное подворье.
Домишки там вовсе не было — сгорел, как и все прочие, в результате прошлогоднего пожара, но дворский князя Воротынского дока в таких делах и уже расстарался с покупкой нового готового сруба, который мне собрали буквально за несколько часов. Конечно, это была обычная, хотя и весьма просторная изба — возводить терем впоследствии все равно придется, но жить есть где, а это главное.
Здесь вообще с этим просто — дома ставят за день. Да что дома — церкви. С восходом начинают возводить первые венцы, а к вечеру освящают и проводят первую службу. Если бы не полное отсутствие мебели — спать и то не на чем, — я бы переехал уже завтра, а так пришлось на пару дней тормозну- ться. Да и не до того мне было — вначале божий суд, а теперь вот это чучело, которое ничегошеньки не хочет понимать. Или все-таки поймет?
Эх, жаль, самого Воротынского нет. Он-то сумел бы подобрать нужный тон. К тому же ровесник Долгорукому, ну и вообще — уважаемый человек. Но хозяин терема во двор так и не вышел, не собираясь мешать мне ни в чем. Обидчик выдан головой мне, поэтому во всем, что касается старого князя, моя полная воля. Как говорится, хочу съем, хочу в масло спахтаю… Ох и набрался же я тут этих поговорок, кошмар да и только.
