Стивен Кинг - 11.22.63

Я «утопил педаль в пол» и не отпускал ее, несмотря на страдание «Санлайнера» и на ту стрелку, которая на шкале ТЕМПЕРАТУРА ДВИГАТЕЛЯ уже подползала к самой высокой отметке. Все дороги лежали почти полностью пустыми, поэтому уже около полпервого-ночи двадцать третьего октября я завернул на подъездную аллею Сэйди. Ее желтый «Фольксваген-Жук» стоял перед закрытыми воротами гаража, и свет горел в нижних окнах, но на мой звонок в дверь никто не откликнулся. Я обошел дом и забарабанил в кухонную дверь, но также без всякого результата. Мне это нравилось все меньше и меньше.

Она прятала запасной ключ под ступенькой задней двери. Выловив его, я разрешил себе войти в дом. В нос мне ударил безошибочный дух виски и застоявшаясь вонь сигарет.

— Сэйди?

Тишина. Я пересек кухню и оказался в гостиной. На низеньком столике перед диваном стояла доверху заполненная окурками пепельница, лежали чем-то залитые журналы «Лайф» и «Лук». Дотронувшись до них, я понюхал свои пальцы. Скотч. Зараза.

— Сэйди?

Теперь я расслышал еще и другой запах, который хорошо помнил по запоям Кристи: острый привкус блевоты.

Я бросился по короткому коридорчику на другую сторону гостиной. Там стояли, одни против другого, две двери, одни вели к ее спальне, другие к комнатушке, которая служила кабинетом. Они были закрыты, но приоткрыта была дверь в ванну в конце коридора. Безжалостные флуоресцентные лампы освещали забрызганные рвотными массами края унитаза. А еще было и на розовом кафеле пола, и на краю ванны. На умывальнике, возле мыльницы, стояла аптечный пузырек. Без крышки. Я побежал в спальню.

Она лежала поперек измятого покрывала, в комбинации и одном замшевом мокасине. Второй валялся на полу. Кожа у нее была цвета свечного воска, сначала показалось, что она не дышит. И тогда она, захрапев, втянула в себя воздух и с хрипом его выпустила. Грудь ее целых четыре ужасных секунды оставались недвижимой, потом вновь состоялся тот хриплый вдох-выдох. На ночном столике тоже стояла переполненная пепельница. Измятая пачка «Уинстона» — с одним углом, обожженным топорно погашенной сигаретой, — лежала поверх трупов мертвых солдат. Рядом с пепельницей стоял полупустой стакан и бутылка «Гленливетта»[548]. Виски осталось еще много — спасибо Бог за маленькие подарки, — но меня беспокоил на самом деле не скотч. А пилюли. Также на столе лежал конверт из манильской бумаги, откуда выглядывали какие-то фотографии, но я на них не глянул. Не тогда.

Я обхватил ее руками и попробовал поднять в сидячую позицию. Шелковая комбинация скользнула под моими ладонями. Она вновь отвалилась на кровать и вновь захрапела, тяжело дыша. Одно ее закрытый глаз залепило волосами.

— Сэйди, проснись!

Напрасно. Схватив под подмышки, я поддернул ее на изголовье кровати. От толчка она вздрогнула.

— Оставь меня в покое — слабо, слюняво, но все же лучше, чем ничего.

— Просыпайся, Сэйди! Тебе нужно проснуться!

Я начал легенько хлопать ее по щекам. Глаза у нее оставались закрытыми, но она подняла руки, стараясь — бессильно — отмахнуться от меня.

— Проснись! Проснись, черти тебя побери!

Глаза ее раскрылись, глядя на меня и не узнавая, и тогда вновь закрылись. Но дышать она начала нормальнее. Теперь, когда она сидела, эти ужасные хрипы прошли.

Я бросился в ванную комнату, выбросил из розового пластикового стаканчика ее зубную щетку и включил холодный кран. Пока в стакан текла вода, я прочитал надпись на аптечном пузырьке. Нембутал. Там оставалось где-то около дюжины капсул, итак, это не попытка самоубийства. По крайней мере, не очевидная. Я высыпал пилюли в унитаз и побежал назад в спальню. Из сидячей позиции, в которой я ее оставил, она теперь сползла вниз, наклонив голову, упершись подбородком себе в грудную кость, дыхание у нее вновь наполнилось рычанием.

Я поставил стакан с водой на ночной столик и на мгновение замер, глядя на одну из фотографий, которые торчали из конверта. На ней, вероятно, была женщина — то, что осталось от волос, было длинным, — но наверняка сказать было тяжело. На месте лица осталось сырое мясо, с дырой в нижней части. Дыра та словно кричала.

Я вновь посадил Сэйди, схватил ее за волосы и оттянул голову назад. Она что-то простонала, что-то похожее на «Не надо, больно». И тогда я выплеснул ей воду в лицо. Она резко дернулась, глаза ее открылись.

— Джор’? Что ты 'ут деа'еш, Джор'? Почему мне мокро?

— Проснись. Проснись, Сэйди, — я вновь начал хлопать ее по щекам, но теперь деликатнее, почти лаская. Этого явно не хватало. Глаза вновь начали смыкаться.

— Уходи…прочь!

— Ни за что, пока ты не согласишься, чтобы я вызвал «скорую помощь». Тогда ты увидишь свое имя в газетах. Школьному совету это ужас как понравится. Опля.

Я так-сяк сумел сцепить свои руки у нее за спиной и посадил ее на пол. Комбинация собралась, задравшись вверх, а потом вновь расправилась, когда Сэйди упала навзничь на ковер. Веки ее распахнулись, и она вскрикнула от боли, но я поднял ее на ноги. Она качалась назад, все сильнее хлопая меня по лицу.

— 'ди вон! 'ди вон! Джор'!

— Нет, мэм, — я обхватил ее за талию и, полуведя, полутащя, принудил продвигаться к двери. Мы возвратились в сторону ванной, но здесь у нее подогнулись колени. Я ее понес, что, учитывая ее рост и размеры, было немалым подвигом. Благодарность Богу за адреналин. Я толкнул вниз кольцо унитаза и посадил ее раньше, чем у меня самого подкосились ноги. Я запыхался, отчасти от усилий, отчасти от страха. Она начала наклоняться на правый борт, и я огрел ее наотмашь — лясь.

— Сиди прямо! — закричал ей прямо в лицо. — Сиди прямо, Кристи, черти тебя побери!

Через силу открылись ее глаза. Ужасно налитые кровью.

— К’о ’акая Кристи?

— Солистка Роллинг-блядских-Стоунз, — произнес я. — Как давно ты уже принимаешь нембутал? И сколько пилюль ты выпила сегодня?

— Пошо’ты, — ответила она. — Не твое де’о, Джор’.

— Сколько? Сколько ты выпила?

— 'ди вон.

Я на полную открутил кран с холодной водой, и тогда дернул за переключатель душа. Она увидела, что я собираюсь сделать, и вновь начала отбиваться.

— Нет, Джор’е! Нет!

Я не реагировал. Я не впервые затаскивал полуодетую женщину под холодный душ, а некоторые привычки — они как езда на велосипеде. Я пересадил Сэйди через край ванной резким рывком, который на следующий день будет напоминать о себе у меня в крестце, и цепко там держал, пока ее хлестала холодная вода, пока ее не начало колбасить. Она визжала, потянувшись за полотенцем. Теперь глаза у нее уже широко раскрылись. Капли воды блестели в волосах. Комбинация стала прозрачной, и даже при таких обстоятельствах невозможно было мне не почувствовать на мгновение желания, когда все те ее формы проявились в полной красе.

Она хотела было вылезти. Я толкнул ее назад.

— Стой там, Сэйди. Стой там, потерпи еще.

— С-с-с-колько еще? Холод-д-д-но!

— Пока я не увижу, что твои щеки вновь порозовели.

— З-з-ачем ты это дел-л-л-аешь? — стучали ее зубы.

— Так как ты себя чуть не убила! — закричал я.

Она отшатнулась. Поскользнулась, но успела схватиться за рейку-вешалку полотенца и устояла на ногах. Рефлексы возвращаются. Это хорошо.

— Таб-б-б-летки не действовали, я должна была еще и вып-п-п-ить, вот и все. Дай мне вылезть отсюда, я очень замерзла. Умоляю, Дж-ж-ордж, пожалуйста, дай я вылезу. С прилипшими к щекам волосами она теперь была похожа на тонущую крысу, но щеки у нее уже начали розоветь. Лишь чуть-чуть, но начало было положено.

Я выключил душ, схватил ее в объятия и держал, пока она неуверенно переступала через край ванны. Вода с ее промокшей комбинации стекала на розовый мат, я прошептал ей в ухо:

— Я перепугался, что ты умерла. Когда вошел и увидел, как ты лежишь там, я подумал, что ты, бля, мертвая. Ты не воображаешь, как мне стало страшно.

Я отпустил ее. Она смотрела на меня широко раскрытыми, удивленными глазами. А потом произнесла:

— Джон был прав. И Р-р-роджер тоже. Он мне звонил по телефону сегодня, до речи Кеннеди. Из Вашингтона. Так какое теперь все это имеет значение? Уже через неделю все мы будем мертвые. Или будем умолять о смерти.

Сначала я понятия не имел, о чем она говорит. Я увидел перед собой Кристи, промокшую, зачесанную, полную дерьма, и буквально осатанел. «Ты, малодушная сука», — подумал я. Она, вероятно, заметила что-то в моих глазах, так как отшатнулась.

Это прояснило мне голову. Разве имел я право называть ее малодушной только потому, что сам знал, как выглядит вид за горизонтом?

Я снял с вешалки на стене махровое полотенце и вручил ей.

— Сними с себя все, а потом обсушись.

— Тогда выйди. Дай мне немного приватности.