Попова Александровна - Пастырь добрый

— И имена, и биографию, — согласился наставник с наигранно тяжелым вздохом, постучав ребром морщинистой сухой ладони под подбородком. — Вот где вы все у меня.

— Не в первый раз замечу — когда академия создавалась, не последним аргументом к использованию таких, как я, было — «да и кто это отребье станет жалеть, случись что»… Верно?

— Ну, я-то таких иллюзий не питал. Слишком стар, слишком много видел и понял, чтобы полагать, будто возможно вложить душу и не страдать; кусочки души, они ведь с тем, что во мне еще осталось, перекликаются, тянутся друг к другу.

— Неужели без этого — нельзя? — спросил Курт тихо. — Чтобы не вкладывать, чтобы не тянулись, чтобы… Я старался. Выходит скверно.

— Несправедливо это, майстер инквизитор, — заметил отец Бенедикт укоризненно. — Причиняя другим боль, сами желаете от нее спастись? Не выйдет. Не получится не вкладывать, не тянуться… не получится так, чтобы части твоей души не болели. Таких и подобных этим потерь в жизни будет еще много, и сделать так, чтобы ты сумел остаться к ним равнодушным, невозможно, мальчик мой. Конечно, окружать тебя будут всякие люди, и близкие, и не очень, не все будут для тебя равноценны; не должен я так говорить, однако — даже помня имя каждого из вас, не всякого я одинаково держу у сердца. Скверно это, конечно, но куда от этого деться… Думаешь, я к каждому вот так, за половину Германии, стану таскать свои старые кости?

— Спасибо, — пробормотал Курт смущенно, снова отведя взгляд, и помрачнел вновь. — При создании академии стоило обратиться к иудеям за помощью. Големы друзей не имеют, семью не заводят, и духовники о них не страдают…

— А посохом по шее? — вопросил наставник строго. — Распустился вдали от крепкой руки. И, коли уж зашла речь о твоем вольномыслии… Уж по всему Кельну разнес весть о том, что тебя переводят отсюда. Я, если память мне не изменяет, такового решения не выносил.

— Вынесете, — убежденно отозвался Курт. — Я был уверен, что так. И сейчас уверен. Ведь вы говорили сегодня с Густавом — сами поймите, оставаться здесь мне не следует. Я не хочу раздражать сослуживцев, не хочу раздражаться сам; и пусть время лечит — все равно это останется, и теперь, случись серьезная работа, никто из нас не сможет быть уверенным в том, что другой с ним откровенен. А к прочему, боюсь, рано или поздно Густав может сорваться и проболтаться Марте о том, как все было на самом деле. Или, что хуже, сорвусь и проболтаюсь я сам. На сей раз пережить все произошедшее, не убегая от него, как вы мне советовали в ситуации с Бруно, невозможно. Слишком опасно для слишком многих, а в первую очередь — для дела.

— Ведь я говорил, — вздохнул отец Бенедикт. — Служебное совещание с увещеванием; бедняга обер-инквизитор, ведь он тебя почти год терпел… Пусть так. Возможно, ты прав, и из Кельна тебе впрямь лучше уйти.

— Не скажете, куда, отец?

— Экий скорый, — насмешливо отметил наставник. — Куда… На покой. Прочь от работы… на пару месяцев. Горный воздух тебе не помешает. Альпийский воздух и хорошая физическая нагрузка.

— Это в каком смысле? — насторожился Курт, нахмурясь, и тот пояснил уже серьезно:

— Припоминаю, что сказал тебе тот… «выводящий на пути». Протоколы допросов арестованного тобою чародея я тоже успел прочесть и даже поговорить с ним лично смог… И то, что я прочитал и услышал, заставило меня задуматься. Твой ingenium unicus[210] заметили даже наши противники, а вот мы распознать его за десять лет твоего обучения не сумели; я только подозревать начал нечто сходное, и то — лишь когда это твое расследование стало близиться к развязке. Еще в прошлый раз я сказал, что тебя просто выносит на подобные дела, но сказал это почти в шутку, не высказал как теорию — а они высказали. И, судя по всему, оказались правы.

— Неужто вы это всерьез? — проронил Курт, неуверенно улыбнувшись. — Да бросьте, отец. Ну, да, согласен, я оказался внимательным, вижу мелочи, замечаю детали; быть может, у меня еще более развитое воображение, чем у прочих, чтобы из этих мелочей выдумать историю. Ну, да, мне везет…

— Не выдумать, а увидеть, мой мальчик, увидеть истину, которую не видят другие. Везет? Да. Тебе везет — на эти самые истории. Они везде, где ты появляешься; точнее, ты там, где они, и как знать — может, впрямь «все решено»? При всех твоих несчастьях — ведь Господь до сих пор хранил тебя в самых безвыходных ситуациях; и, быть может, не просто так, быть может, у Него на тебя планы?.. Ну, — повысил голос наставник, не дав ему возразить, — с мнением Господа на этот счет мы сейчас разобраться не в силах, а вот что касается тебя самого — это зависит от нас. Возможно, пережить прямое столкновение с чародеем такой силы, как Мельхиор, в одиночку ты бы и не смог, однако припомни: во-первых, фокусы Маргарет фон Шёнборн ты выдерживал… Господи, взгляни на него — он краснеет!.. еще не разучился; неплохо… Во-вторых, — вновь посерьезнел духовник, — ты прошел проверку все у того же Мельхиора. Когда он пытался влезть в твой разум, увидеть твои мысли, понять истинные чувства — тогда еще братия не прикрывала тебя. Ты справился сам. В-третьих, этот выводящий на пути — он тоже не сумел подчинить твой рассудок.

— И сказал, что такое впервые в его практике… — произнес Курт тихо; наставник кивнул:

— Тем паче. А теперь припомним, как скоро ты оправляешься от болезней и ран, даже имея в виду молодой организм, вспомним, сколько всего доводилось тебе вынести — в приземленном, человечьем смысле, в смысле телесном… И что же?

— Что? — уточнил Курт тоскливо.

— Ты ведь следователь, — отозвался духовник, — сделай вывод из этих данных.

— Они правы? — уныло предположил он. — Я вынослив и устойчив к атакам на сознание?

— Они правы, — повторил отец Бенедикт убежденно. — Ты устойчив. Твоя исключительная интуиция и твой разум — вот что делает тебя уникальным. Великий математик из тебя вряд ли выйдет, да и трактата о стихосложении ты не напишешь, но видеть невидимое, ограждаться от невозможного — это в твоих силах. И — да, ты вынослив. Трое суток без сна, многочасовая поездка верхом, суточное патрулирование замка, ранение, второе ранение и еще три — вот что ты пережил во время первого дознания, прежде чем, наконец, силы тебя оставили. Месяц с запертыми на замок мыслями, в постоянном, круглосуточном напряжении умственном и… покрасней снова — меня это веселит… в напряжении физическом — это твое второе расследование. События третьего мы только что обсудили.

— И какой из этого вывод?

— В Альпы, человек, — приговорил наставник коротко. — Как быть с твоим разумом, что делать, чтобы усовершенствовать твои возможности — это нам предстоит еще решить. Пока нам не доводилось иметь дело с тебе подобными, мы не знаем, как быть, какие специалисты нужны для твоего обучения. Найдем — будешь учиться. Тем временем же, дабы врожденная твоя стойкость имела в поддержке что-то, кроме себя самой и академических навыков, пройдешь обучение с instructor’ом зондергрупп Конгрегации. Пока твоя выносливость, твоя физическая подготовка — это все, что ты можешь противопоставить твоим противникам. Понимаю, это не всегда спасает, но ничего иного пока нет, и не сидеть же сложа руки.

— Господи, снова муштра… — пробормотал Курт себе под нос, и наставник довольно улыбнулся:

— Ничего, малая толика дисциплины тебе не помешает, а ты, судя по душевному и физическому состоянию обер-инквизитора, совсем от рук отбился… На службу после обучения выйдешь в первом ранге.

— Подсластили пилюлю? — укоризненно заметил он. — Еще пара дел — выбьюсь в обер-инквизиторы и, глядишь, в Генеральные… Если так пойдет и дальше, боюсь, в Конгрегации недостанет чинов.

— Мы нарочно для тебя что-нибудь придумаем, — утешил его отец Бенедикт, вновь обретя серьезность. — А теперь я соблюду традицию, каковая связана с завершением всех твоих дознаний. Еще в прошлый раз я сказал, что они уже не оставят тебя в покое, и оказался прав; я говорил, что твоя служба будет теперь все опасней…

— Снова предложите в архив? Это после обучения-то?

— Или вместо него, если пожелаешь.

— Я уникум, — усмехнулся Курт невесело. — Разве ж я могу уйти и лишить Конгрегацию шанса изучить столь редкостный exemplar?.. Я сказал это однажды и буду говорить до конца, отец: нет. Я остаюсь следователем, и на это решение не повлияет ничто.

— Я повлияю, — осек наставник строго. — Если все слишком далеко зайдет. Если я пойму, что на тебя навалились те, с кем тебе уже не справиться при всех твоих достоинствах; именно из-за твоей уникальности — тебя следует сохранить. Если не обо мне, то помни хотя бы об этом, когда снова полезешь в пекло…

— Меня не слишком спрашивали, желаю ли я лезть в пекло, — заметил Курт негромко, когда наставник умолк; несколько долгих мгновений висела тишина, нарушаемая лишь скрипом тонкой кожи перчаток, и, наконец, Курт вздохнул, с усилием отгоняя видение разливающегося под ногами огня. — Знаете, отец, у меня создается нехорошее чувство, что он меня преследует. Словно знает, что я его боюсь, и настигает меня всюду, где может. Словно задался целью меня уничтожить. И… я даже смирился уже с мыслью о том, что смерть… которая — настанет же когда-нибудь… я приму именно от него. Что когда-нибудь никакое чудо уже не спасет. Что это судьба. Для равновесия, что ли…