Стивен Кинг - 11.22.63
Но пошел открывать двери. Он протянул руку к серебрянноволосому незнакомцу на крыльце, но де Мореншильд его удивил — и меня тоже — он схватил Ли в объятия и расцеловал в обе щеки. А потом отодвинул от себя, держа за плечи. Заговорил он глубоким, голосом с акцентом — мне показалось, что акцент у него не русский, а скорее немецкий.
— Дайте посмотреть мне на юношу, который путешествовал в такую даль и возвратился оттуда со своими несокрушимыми идеалами!
И он вновь привлек Ли к себе в объятия. Голова Освальда выпорхнула над плечом этого величественного мужчины, и я увидел кое-что еще более удивительное: Ли Харви Освальд улыбался.
2Из детской спальни вышла Марина с Джун на руках. Увидев Бухе, она радостно вскрикнула, поблагодарив его за манеж и за, как это она назвала на своем неуверенном английском, «детские гуляточки». Бухе отрекомендовал худого мужчину Лоренсом Орловым — полковник Лоренс Орлов, к вашим услугам, — а де Мореншильда «другом всей русской общины».
Бухе и Орлов на полу посреди комнаты занялись установкой манежа. Марина стояла рядом с ними, щебеча что-то по-русски. Орлов, как и Бухе, похоже, глаз не мог оторвать от молодой русской матери. Марина была одета в блузку с рюшами и шорты, под которыми ее ноги казались бесконечно длинными. Улыбка Ли увяла. Он возвращался к привычно присущей ему пасмурности.
Вот только сделать этого ему не позволил де Мореншильд. Он заметил и подобрал книжку, которую перед тем читал Ли.
— «Атлант выпрямился»? — Проговорил он только к Ли. Игнорируя остальных присутствующих, которые упорно работали возле детского манежа. — Айн Ренд? Зачем молодому революционеру такое?[528]
— Чтобы познать собственного врага, — ответил Ли, и когда де Мореншильд взорвался хохотом, улыбка вновь вернулась на лицо Ли Освальда.
— И что ты почерпнул из этого cri de coeur мисс Ренд?
Определенная струна зазвенела в моей душе, когда я прослушивал записанную пленку. Я дважды перематывал ее назад к этой фразе, пока меня осенило: почти точно такими же словами Мими Коркоран когда-то спрашивала у меня о «Над пропастью во ржи».
— Думаю, она сама проглотила отравленную наживку, — ответил Освальд. — А теперь зарабатывает деньги, продавая ее другим людям.
— Именно так, друг мой. Никогда не слышал лучшего определения. Настанет день, когда Ренди всего мира будут давать ответ за свои преступления. Ты веришь в это?
— Я это знаю, — ответил Ли. Это у него прозвучало безапелляционно.
Де Мореншильд похлопал по дивану.
— Садись рядом. Я хочу услышать о твоих приключениях на моей родине.
Но cначала к Ли и де Мореншильду с чем-то обратились Орлов и Бухе. Начался бодрый разговор по-русски. Ли выглядел растерянным, но когда де Мореншильд сказал ему что-то, также по-русски, Ли кивнул и бросил несколько слов Марине. То, как он махнул рукой на дверь, ясно дало понять смысл: «Давай, катись тогда».
Де Мореншильд перебросил Бухе ключи от своей машины, но тот их не поймал. Он схватил их только с грязного зеленого ковра, на что де Мореншильд с Ли обменялись веселыми взглядами. Потом они поехали, Марина с ребенком на руках в похожем на корабль «Кадиллаке» де Мореншильда.
— В конце концов, мы обрели покой, друг мой, — сказал де Мореншильд. — А мужчины пусть потрусят своими кошельками, что тоже хорошо, не так ли?
— Я уже устал от того, что они только и делают, что трясут кошельками, — сказал Ли. — Рина начала забывать, что мы приехали в Америку не для того, чтобы только купить проклятый холодильник и кучу одежды.
Де Мореншильд отмахнулся:
— Это всего лишь крупицы пота с загривка капиталистического хряка. Мужик, разве тебе не опостылело жить в этом депрессивном свинюшнике?
Ли на это заметил:
— А что мн’е и где све’ит, кроме как здесь?
Де Мореншильд хлопнул его по спине с такой силой, что едва не смел этого хрупкого парня с дивана.
— Не переживай! За все, что на тебя валится сейчас, ты отплатишь в тысячу крат потом. Разве не в это ты веришь? — А когда Ли кивнул: — А теперь скажи мне, товарищ, как обстоят дела в России — я могу называть тебя товарищем, или ты отбрасываешь такую форму обращения?
— Зовите, как вам угодно, лишь бы не забывали звать обедать, — ответил Освальд, хохоча. Я увидел, что он раскрывается перед де Мореншильдом, как цветок после продолжительных дождей раскрывается к солнцу.
Ли заговорил о России. Рассказывал он пафосно. Мне неинтересно было слушать в его исполнении многословный рэп о том, как коммунистические бюрократы извратили прекрасные довоенные идеалы социалистической страны (большие сталинские чистки тридцатых он обошел). Не взволновало меня также его заявление, что Никита Хрущев идиот; и тут в любой парикмахерской или в будке чистильщика обуви можно услышать такую же пустую болтовню об американских лидерах. Возможно, через четырнадцать месяцев Освальду и было предназначено изменить ход истории, но от того он не был менее скучным.
Что меня интересовало, так это то, как его слушал де Мореншильд. Он это делал, как это делают самые прекрасные, самые сочувствующие в мире люди, которые всегда своевременно вставляют уместные вопросы, никогда не отвлекаются, не отводят своих глаз от лица собеседника, даря тому возможность ощутить себя наиболее осведомленной, красноречивой, интеллектуально непересекающейся личностью на планете. Это, вероятно, впервые кто-то таким образом слушал Ли.
— Я усматриваю только одну надежду для социализма, — закончил Ли, — и это Куба. Там революция еще в чистоте. Когда-то я надеюсь попасть туда. Мог бы принять тамошнее гражданство.
Де Мореншильд почтенно кивнул.
— Было бы чудесно. Я был там много раз, еще до того, как наше теперешнее правительство сделало путешествие туда почти невозможным. Хорошая страна, Конечно… а теперь, благодаря Фиделю, эта хорошая страна принадлежит людям, которые в ней живут.
— Я знаю, — сиял всем лицом Ли.
— Тем не менее! — поднял по-менторскому палец де Мореншильд. — Если ты считаешь, что американские капиталисты беспрепятственно будут разрешать Фиделю, Раулю и Че[529] творить свои чудеса, значит, ты живешь в призрачном мире. Шестерни уже крутятся. Слышал ли ты о таком себе Уокере?
Я навострил уши.
— Об Эдвине Уокере? Генерале, которого вытурили? — Ли произнес «выи’урили».
— Именно так.
— Знаю я его. Живет в Далласе. Баллотировался на губернатора, и получил подсрачник. И тогда метнулся к Миссисипи, чтобы постоять рядом с Россом Барнетом, когда Джеймс Мередит интегрировал Добрую Старую Мисс[530]. Обычный сегрегационист, мелкий Гитлер.
— Безусловно, он расист, но для него идеи сегрегации и дебилы из ку-клукс-клана служат лишь ширмой. Он использует запрет на права негров как палку для избиения социалистических принципов, которые и сам он и вся его порода ненавидят. Джеймс Мередит? Коммунист! Национальная Ассоциация содействия развития цветного населения? Заговорщики! Члены Студенческого комитета координации ненасильственных действий? Сверху черные, красные внутри!
— Все верно, — согласился Ли, — именно так они и действуют.
Я не мог понять, на самом ли деле де Мореншильд искренен в том, что он сейчас прикалывает Ли, или накручивает его просто ради спортивного интереса.
— А где усматривают все эти Уокеры с Барнетами и клоуны-проповедники на подобие Билли Греема и Билли Джеймса Хергиса[531] живое сердце того злостного коммунистического монстра, который обожествляет ниггеров? В России!
— Я знаю.
— А где они видят цепкую руку коммунизма, и это всего лишь в девяноста милях от берегов Соединенных Штатов? На Кубе! Уокер больше не носит форму, но его самый лучший друг все еще руководит войсками. Ты понимаешь, о ком я говорю?
Ли покачал головой. Глаза его неотрывно смотрели на де Мореншильда.
— Кертис Лемей[532]. Не меньший расист, которому под каждым кустом мерещится коммунист. Что подчеркивают Уокер с Лемеем, что они хотят заставить сделать Кеннеди? Бомбить Кубу! Потом оккупировать Кубу! Потом сделать Кубу пятьдесят первым штатом. После унижения в Заливе Свиней они стали еще более ярыми![533] — В речи де Мореншильд использовал собственные восклицательные знаки: бил себя кулаком по бедру. — Такие, как Лемей и Уокер, намного более опасны, чем та сука Айн Ренд, и не только потому, что у них есть оружие. А потому, что у них есть последователи.
— Я понимаю эту опасность, — сказал Ли. — Я уже начал организовывать сборы движения Руки прочь от Кубы здесь, в Форт-Уорте. Есть уже где-то с десяток приверженцев.
