Валерий Белоусов - Раскинулось море широко
Звонкий удар по ушам… взблеск пламени, быстро тающий дымок, резкий запах пороха… шипение на песке выброшенной стрелянной гильзы.
СОБ, прижимающий к уху телефонную трубку…«Левее два! Больше пять! Батарея, один снаряд! Залп!»
… Над местом японской переправы в воздухе вспыхнули роскошные, ватно-белые облака разрывов.
Вода вскипела, точно прошёл стальной град. Потом волны Ялудзянь окрасились кроваво-красным.
Прикомандированный к Императорской армии майор Коленсо напрасно шарил биноклем по противоположному берегу. Русская батарея была невидима. Экспериментальная, снабжённая панорамным прицелом «Герц»…
Немецкая фирма «Герц» действительно снабдила русских артиллеристов, и без того лучших в мире, подлинной шапкой-невидимкой.
Оставалось только решить вопрос со снарядами – потому как единственным огнеприпасом у прекрасной трёхдюймовой полевой скорострельной пушки образца 1902 года была шрапнель.
… Белек – это белый, пушистый детеныш гренландского тюленя (Pagophilus groenlandicus).
Роды тюлених («щенка») происходят на льду. В Белом море щенные «залежки» расположены вдали от берегов, ближе к его середине. У самок беломорской популяции детеныши появляются на свет в конце февраля – начале марта.
Вероятно, читатель уже начинает подозревать автора в членстве какой-нибудь экстремистской природо-охранительной организации.
Но нет!
Не брызгал автор краской (непременно зелёной!) на норковые шубки кино-актрисок, выходящих из дверей «Кинофабрики Ханжонкова» – потому, что бедные девушки за каждую шубку трудились, не покладая на жирных продюсеров своих длинных ног…
Не стоял автор в пикете у столетних дубов в Царицино, когда градоначальник Лужков намеревался воздвигнуть скромненький такой, всего восемнадцати – метровый монумент Екатерине Великой, работы Зураба Шалвовича Церетели – сразу вошедший в десятку самых уродливых памятников Империи: одно хорошо, что хоть посередь густого парка стоит, Белокаменную не позоря (ох, недаром Екатерина Царицино невзлюбила с первого взгляда… женское сердце – вещун!). Потому что автор не против прогресса и даже любит Церетели – но странной любовью.
Не выпускал автор из холщового мешка бродячего кота во время проведения собачьей выставки «Охота на Святой Руси», в здании Манежа – после чего означенный Манеж пылал ясным пламенем… потому что автор любит котов и кошек.
Нет… просто найти подходящий «казус белли» в нашем мире, насквозь пропитанном торгашеством – ох как непросто.
Вот, допустим, взяли и убили… кого-нибудь.
Ну, например, принца какого… или эрц-герцога… ну хоть бы и австро-венгерского.
Франца-Фердинанда, к примеру.
Взял, положим, какой-нибудь гимназист – о, Гаврила! Да! («Служил Гаврила террористам, Гаврила принцев убивал…») револьвер да и ухлопал означенного Фердинанда нашего, когда тот посетил с визитом какой-нибудь Загреб, Закопане или Сараево… и что?
Ничего-с, ровным счётом.
Потому что было! Было такое… вот в далёкой Японии Николая Александровича, Великого Князя, Цесаревича – зарезали. Война же от этого не началась? То есть началась, конечно – но не тогда и совсем не из-за этого.
Зарезали и зарезали. Императоры списались, дипломаты принесли положенные соболезнования… мир и не вздрогнул.
Как сказал один мудрый человек:«Знал я двух Фердинандов… и обоих мне ни капельки не жалко!»
А белёк – судари мои… белёк – это деньги! Большие деньги, которые лежат себе на весеннем подтаявшем льду и блеят, как ягнёнок…
… Глядя вверх круглыми черными глазами, похожими на пуговички, ужасно милый, похожий на большую плюшевую игрушку, новорожденный малыш неуклюже опирался своими маленькими плавничками о зеленоватую морскую льдину…
Скользя по солёному беломорскому льду своими подкованными гвоздями моржовыми бахилами, Йорге Йоргесуккинсон осторожно подошёл поближе к бельку, внимательно посмотрел ему в глаза, нежно и ласково улыбнулся – и с размаху врезал ему по черепу тяжёлой дубиной.
Череп с хрустом проломился. Белёк вякнул, дёрнулся и затих… вокруг его головы быстро расплывалась на белом снежку красная лужица.
Йорге довольно ухмыльнулся – десять крон-то не лишние!
Да… ещё один… один из трёхсот тысяч бельков, забитых норвежскими промысловиками, в этом только что начавшемся сезоне…
Много это или мало? Да тюленей в Белом море всего – семь миллионов голов. Так что это не то, что много. Это катастрофически много!
… Доцент Петровской сельско-хозяйственной Академии, той, что раскинула привольно свои двухэтажные, красно-кирпичные корпуса далеко за окраиной Москвы – так что туда ходит специальный паровой(!) трамвайчик от Савёловского вокзала, Аркадий Клементъевич Темирзяев это прекрасно понимал.
«А Вы понимаете?» – тонкий палец учёного мужа качался у самого носа архангельского генерал-губернатора.
Бедный сатрап, управляющий территорией, простёршейся от Череповца на Шексне до Колы на Мурмане, что по размеру побольше двух Франций будет, испуганно вжался в глубины своего кресла, безуспешно стараясь отодвинутся от явно опасного безумца – ещё, пожалуй, кинется…
«Н-но… что же я могу, профессор?»
«Доцент!»
«Тем более! У меня одно -единственное таможенное судно „Бакан“, от Морпогранохраны, на весь Север… да и то – ещё из Кронштадта не выходило.
Вишь ты, не могут наши пограничники в Архангельском или в Соломбале зимовать, ну никак не могут. Так что… Ждите!»
«Так пока мы будем тут ждать, проклятые хищники нанесут нам невосполнимый – слышите Вы, бюрократ? Чинуша! суконное рыло! – невосполнимый ущерб!Вы Россию не любите! Не русский Вы человек!»
Генерал-губернатор, Павел Михайлович (в девичестве Пауль -Михель) Канцеленбоген, густо покраснел:«Да… Как Вы смеете! Такое! Мне, русскому генералу! Православному! Говорить! Стыдитесь!»
Доцент немного остепенился:«Виноват, погорячился… но поймите и Вы меня! Ведь грабят! Грабят Отечество…»
Генерал сочувственно покачал головой:«Понимаю Вашу горячность… я и сам, когда молодым был, за Русь-Матушку любому… да. Невзирая.
Но что же можно предпринять? Не представляю…»
Темирзяев заговорщицки наклонился к уху власть подержащего…
… Буквально через день, по каналу, пробитому портовым ледокольным буксиром «Пайлот», из аванпорта Архангельска, Экономии, вышли три зверобойные шхуны, над которыми развевались черные флаги «Чёрной Гвардии»…
… Помощник лекаря Константин Измайлов налил опреснённой воды в большую стеклянную банку, потом, зачистив концы электропровода, подсоединил один провод к серебряной ложке, украденной (позаимствованной) боцманом из офицерского буфета, а второй – к стальной вилке.
Перекрестясь, сунул вилку в розетку, на которой красным было начертано:«Постоянный Токъ, 21 вольтъ»
Осторожно, держа контакты изящными руками в резиновых медицинских перчатках, опустил их в воду…
Над ложечкой тут же заклубилось облачко ионизированного серебра.
Спустя несколько минут Измайлов выдернул вилку, поболтал получившийся раствор и строгим, звонким голосом произнёс:«Ну, Николай Григорьевич, снимайте штаны!»
Дрожащими от страха пальцами, похожими больше на сосиски, боцман расстегнул флотский ремень…
«Хэта, зачеммени воно? Мне бы капелек каких…»
«Будут Вам и капельки, а пока…»
Измайлов достал из стерлизатора что – то блестящее никелировкой, стальное, длинное…
Боцман явственно побледнел.
«Ну, дорогой, обнажите головку… так, держите покрепче…»
«Ай-ай-ай…»
«Фу, как стыдно… такой большой, а… и совсем не больно!»
«Ай-ай-ай…»
«Всё, всё уже… помочитесь… да не стесняйтесь, я отвернусь…»
«О-о-о… харно! О-о-о… слухай, дочка… а резь-то и прошла? Христом Бохом, як Исус свят… не чешется!»
«Зачешется ещё… вечером приходите… как Вы меня назвали?»
«Да шо ж я, дивку николы не бачив? Да ты не лякайся, доню! С „Херсону“ выдачи немае!»
«Спасибо Вам, Николай Григорьевич…»
«Да нимае за шо…»
И, надев бескозырку, гордый скиталец морей, выпив свои капельки, отправился на палубу…
…«Матрос Крейсерсон! Ко мне, мухою… шо робышь?»
«Да что сказал – киянкой палубный настил ровняю…»
«Бросай усё, мигом на полуют…»
Через несколько минут бравый рыженький матросик уже красил подволок церковной палубы… но не успела кисть сделать и пары мазков, как он получил здоровенного леща…
Обернувшись, Евгений увидел старого боцмана. В руках у него была давешняя киянка.
«Шо ты бачишь?»
«Молоток, деревянный…»
«Ни, молоток деревъянный, брошенный распиздяем! Откуда взят?»
«Со щита…»
«Щит при этом не закрыт, киянка осталась валятся на палубе…
Слухай сюды. У нас закон такой: Взял вещь – положи на место и ежели было закрыто – закрой… а ежели шторм, пробоина, мрак – где ту киянку искать, колы ты её на палубе бросила?И-ех, баба она баба и есть. Дура пошлая…»
