Борис Громов - Терской Фронт
– Мужики, я двоих сжег, одного, кажется, повредил, – орет мне в ухо динамик голосом напарника. – Только за мной пехота увязалась, сам не стряхну – до хера их! Прикройте!
– Лады, – слышу я голос Кузьмы и вижу, как он разворачивает ствол 'Печенега' нам в тыл, туда, откуда сейчас должен выскочить Толя и преследующие его турки. Зинаида по-прежнему целится из автомата в сторону подбитых нами БТР. Все верно, мало ли что…
– Не боись, поддержим, – я поудобнее перехватываю автомат и снимаю с предохранителя уже давно заряженный подствольный гранатомет.
Вовремя. Буквально через несколько секунд из-за угла выскакивает взмыленный Толя. На повороте его нещадно заносит, он кубарем катится по тротуару и исчезает в неглубоком кювете. Выбежавший следом за ним аскер налетает сразу на две короткие очереди, а вдогонку я всаживаю за угол ВОГ из подствольника. Потом второй. Из-за дома даже сквозь грохот канонады и взрывы боекомплекта горящих турецких бронетранспортеров слышны чьи-то полные боли и ненависти вопли.
– То ли еще будет, уроды! – сквозь зубы шиплю я, вставляя в ГП третью гранату.
Твою мать! Проворонили-таки!!! Боковым зрением я вижу, как, раздвигая наклонным носом горящие обломки своих неудачливых собратьев, прет прямо на нас еще одна бронемашина. Причем гораздо более серьезная, чем только что сожженные нами 'Явузы'. Те были вооружены крупнокалиберными пулеметами. Этот же – какой-то длинной скорострельной пушкой, торчащей из здорово сдвинутой назад маленькой башни. Бросив автомат, повисший стволом вниз на ремне, хватаю лежащий рядом со мною РПГ. Уже вскидывая его, понимаю, что не успел: поперек улицы будто огненной метлой шаркнули, во все стороны летит кирпичное и асфальтовое крошево, с визгом уходят в небо срикошетировавшие от дороги и стен трассеры. Даже толком не прицелившись, давлю на спуск, и тут же что-то сильно, вышибая весь дух из легких, бьет меня в грудь.
Прочухиваюсь от того, что меня кто-то тормошит. Приоткрываю глаза и вижу склонившегося надо мною Толю.
– Командир, ты как, живой?
Провожу ладонью по лицу: под носом и на подбородке – запекшаяся уже юшка, на правой щеке – глубокая, все еще слегка кровящая царапина и грудь болит так, что ни вдохнуть, не пер… ни выдохнуть, короче.
– Не уверен… Что это было?
– Плитка тротуарная, мля. Снаряд прямо в штабель попал, они и разлетелась во все стороны. Одна вот – точно тебе в грудь. Хорошо еще, что не в голову. А вот рацию раздавило…
Это да, еще одного столкновения с чем-нибудь моя голова точно не вынесла бы. Опускаю взгляд вниз. М-да, то, что осталось от выданной мне Убивцем 'портативки', и рацией-то назвать сложно. Так, осколки пластика и торчащие между ними обломки микросхем. Восстановлению это точно не подлежит, только на выброс. Зато клипса уцелела, и все это безобразие по-прежнему висит у меня на груди.
– Турки что?
– Прорвались турки, – мрачнеет Курсант. – 'Парс' этот, ну, БТР, что на нас вылезал, ты сжег, но к ним подкрепление подошло. Видно, не удержали их там наши… Мы с Русом тебя еле-еле утащить успели.
– Где мы вообще?
– В Комендатуре, Миш. Мы пытались сначала к зданию Службы Безопасности пробиться, оно ближе было, но не вышло, там уже все подходы обложили. Вот, сюда рванули. Я ж говорю, еле дотащить тебя успели, турки буквально на пятки наступали.
– А Четверть как, Зина?
Лицо Курсанта вдруг кривится, как у готового заплакать ребенка. Он несколько раз смаргивает и проводит ладонью по лицу. На покрытых пылью и пороховой гарью щеках остаются влажные полосы.
– Нету их больше, командир. Двадцатипятимиллиметровая скорострелка почти в упор. А у них всей защиты – стенка в полкирпича толщиной…
Рывком сажусь и обхватываю руками голову. Из глотки наружу рвется не то рык, не то стон. Ну как же так, а? Только сейчас осознаю, как дороги мне стали эти люди за четыре неполных месяца знакомства. Когда они рядом были – не понимал, просто чувствовал, что нравятся, а вот когда их вдруг не стало… Все равно, что близких родственников потерял. Да я ж за них, сука, зубами рвать этих уродов буду!
Снаружи начинается плотная пальба, над головой тонко верещит и бьет в стену шальной рикошет.
– Не время, Миша, – трогает меня за плечо Курсант. – Там опять турки на штурм поперли, каждый ствол на счету.
Все верно, Толька, все верно. Сейчас не время оплакивать погибших, этим мы займемся позже, если доживем. А сейчас пора за них мстить.
– Миша, а чего так тихо-то? – чуть слышно шепчет Исмагилов. – Что, отбились мы?
Выглядит контрразведчик откровенно хреново: серая кожа, ввалившиеся глаза блестят нездоровым блеском, дыхание неровное, с прохрипом. Еще буквально час назад, когда мы с Русланом на руках стаскивали его сюда, в подвал, он выглядел куда лучше, но осколок минометной мины в живот еще никому красоты и здоровья не прибавлял. Подвал Комендатуры похож сейчас… Даже и не знаю с чем сравнить-то… Разве что с грозненскими подвалами зимой девяносто пятого. Хотя, наверное, примерно так же выглядели казематы Брестской крепости в сорок первом: кровь, грязные бинты, крики, стоны, мечущиеся в бреду раненые.
– Молчи, Олег, тебе лучше не разговаривать. Я тебе только что буторфанольчику кольнул, сейчас легче будет. Да, отбились. Не поверишь, намолотили мы их – площади из-под трупов не видно.
– Отбились – это хорошо. Жаль, ненадолго это, сейчас опять из минометов причешут нас и снова попрут.
– Это да, – не стал жеманничать я. – Похоже – недолго нам осталось.
Словно в подтверждение моих слов над головой начали бухать разрывы, с потолка густо посыпалась бетонная пыль.
– Недолго, – согласно кивнул Исмагилов и зашептал, прикрыв глаза. – Согласно первоначальным расчетам – от полутора до двух суток. Жаль только, до весны они тянуть не стали…
Так, все, приехали, похоже, бредить начал.
– Слышишь, что говорю? – вдруг открывает глаза контрразведчик, и я понимаю, что он полностью вменяем и слова его никакого отношения к бреду не имеют. – Еще немного продержаться осталось. Наши уже на подходе. Мы свою задачу выполнили: боем турок связали и все имеющиеся резервы на нас кинуть вынудили. Ты боевиков когда последний раз среди нападающих видел?
– Непримиримых? Да фиг его знает, вечером, вроде, темнело уже. А вот потом только аскеры турецкие попадались.
– О том и речь! Те силы, что они изначально на захват Терского Фронта готовили, мы еще вчера ближе к ночи перемололи, понимаешь? Мы вот уже всю ночь с их стратегическим резервом рубимся. Все, хана турчам, мышеловка захлопнулась. Теперь у нас одна задача – до подхода наших дожить.
– Когда они подойдут-то, наши?
– Я ведь сказал: от полутора до двух суток по предварительным расчетам. Если бы они свое наступление до весны отложили, меньше ждать пришлось бы. Но они, похоже, испугались, что полковник твой слишком много нам рассказать может, вот и решили зимней оттепелью воспользоваться… Авантюристы, мать их. А у наших еще не все для встречи дорогих гостей готово было… Миш, водички бы мне…
Я отрываю кусок бинта, сматываю его в тампон и, плеснув немного воды из фляги, смачиваю им растрескавшиеся губы Исмагилова.
– Прости, брат, нельзя тебе пить.
– Да в курсе я, – кривится тот. – Вы главное держитесь. Слышишь меня? Держите…
Прижимаю легонько палец к шее Олега. Пульс, хотя и слабый, но есть. Значит, жив, просто снова потерял сознание. А мне наверх пора: сейчас обстрел закончится, и турки снова будут пытаться взять развалины, бывшие раньше зданием Комендатуры.
– Как он? – спрашивает Костылев, когда я возвращаюсь к своей амбразуре.
Комендант сейчас похож уже не на Кутузова в Филях, а на какого-нибудь одноглазого пирата, только что вывалившегося из жестокой абордажной схватки: прорванный в нескольких местах черный прыжковый костюм весь в грязи и пыли, лицо черное от пороховой гари, в нескольких ссадинах запеклась кровь, здоровый глаз блестит каким-то нездоровым возбуждением. Просто человек с плаката: 'Не влезай – убьет!'. Глянешь, и сразу верится – этот точно убьет. Рядом с Игорем сидит на груде каких-то картонных папок, высыпавшихся из развалившегося шкафа, Настя и сосредоточенно набивает автоматные магазины патронами из полупустого цинка. Тоже чумазая, мрачная, но от этого ничуть не менее привлекательная.
– Жив, но без операции долго не протянет. Сам знаешь, ранения в живот – самые поганые, а уж если осколочное…
– Знаю, – кивает Игорь. – Ничего, нужно держаться.
– Угу, – зло сплевываю я. – От полутора до двух суток по первоначальным расчетам, мля!
– Олег сказал?
– Да. Что ж вы, стратеги, мать вашу, напланировали-то, а? Столько народу, как пешки, на размен! И чего ради? Смысл-то во всем этом хоть есть?!
– Есть смысл, Миша, уж поверь. Только некогда сейчас об этом. Позже все расскажу, если живы будем. А пока, – он тычет стволом автомата в сторону заваленной телами и залитой кровью площади, – у нас с тобой других дел полно.
