Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов
— Оговорили, — спокойно повторил околоточный, когда через пару дней дамы из комитета обратились к нему, — так вот!
Видя, что женщины возмущены до глубины души, Иван Порфирьевич встал.
— Голубушки! Да что ж вы на меня накинулись! Проедем в больницу, поговорим с пострадавшей.
— Так… оговорила! — безучастно твердила несостоявшаяся самоубийца, лёжа на больничной койке. — Скучно стало!
— Я испорченная с самого детства, потому и оговорила. Девственности? Бродягу алко… алкоголичного на улице подцепила, да и порвалась. И потом тоже – когда за леденечик, а когда и от… — глаза её на миг вильнули куда-то в сторону, — чрез… чрезмерной нимфомании.
Вглядываясь напряжённо в потухшие глаза девочки, учительница случайно увидела в отражении оконного стекла фигуру околоточного кивающего в такт словам.
— Вот видите? — Иван Порфирьевич по окончанию беседы, совершенно не удовлетворившей женщин, развёл руками, делая вид сочувствующий и немного укоризненный. — Разумеется, дыма вовсе без огня не бывает! Розги им достаются, да и в платьях на мороз могут выскочить сгоряча, если поленятся верхнюю одежду накинуть. А волосы выдернутые, так это скорее результат ссор между самими девочками!
— Поверьте моему опыту! — околоточный, провожая дам к выходу, пытался убедить их, но те не слушали, ускорив шаги.
— Супруги! Супруги повздорили, да и наговорили друг на друга лишнего, как это и бывает нередко! И девочек…
— И-эх! — Иван Порфирьевич со злостью глянул вслед отъезжающему извозчику. — Либеральная общественность, туды её в качель!
Вытащив было портсигар, спрятал его обратно, с тоской предвкушая объяснения с начальством. Деньги от Фельдмана он не брал – ни «за сокрытие», ни «вообще», здесь он чист!
А вот супруге придётся искать другую белошвейную мастерскую – чтоб за символическую плату обшивали. И скандал на участке, опять же! Везде то же самое, но не везде эта чортова общественность имеется. А ты не попадайся!
— И-эх! Либералы чортовы! Погубят страну!
* * *
— А ты когда увидишь, где тут у нас деньги лежат, мне покажешь? — поинтересовалась Фирка, пока мы шли в город с самого утра, потому как для моря мы всё-таки облезли.
Я только хмыкнул многозначительно, да отмолчался. Потому как одно дело красивость сказать, а в жизни вот всё как-то не так выходит. Не рассказывать же ей об институтской афере, в самом-то деле? Баба ведь, хоть маленькая! У тех тайны, особенно чужие, на языке не держатся. Все договорённости тогда побоку!
В город мы поначалу собирались только втроём, потому как браты у Фирки маленькие, а тот самый волосатый Мендель ничем, кроме етой самой волосатости, и не интересен. Не сошлись как-то. Такой себе ниочёмка мамин, да ещё и обидевшийся на нас за книжки.
— Фира! — махая издали, нагнал нас вскоре какой-то улыбчивый парнишка чуток постарше меня, в пристяжке с двумя крепышами, по виду етаких начинающих биндюжников, никак не меньше, чем по пятнадцать годков, — ты в город?
— Иосиф? — удивилась та. — В город. Давно не виделись, как твой папеле?
— Спасибо, за ним всё хорошо, — разулыбался тот, — мамеле тоже горем за таким сыном не убита. Знакомцы твои?
— Ну…
— Шломо. Вроде как, — представился я, выходя вперёд, — а ето Рувим.
— Вот те крест который, да?! Ёся! Просто Ёся, без вроде! — пожал мне тот руку. — А те два бугая, шо за мной, это Самуил и Товия.
— А кто из кто?
— А никакой разницы! — засмеялся Ёся, подмигивая насупившемуся было Чижу.
— Такие себе два молодца, одинаковых с яйца! — вырвалося у меня, но ни Ёся, ни бугаи не обиделись, только посмеявшись.
— Таки близнецы, — басом, как из пустой бочки, протянул один из них, осторожно пожимая мою руку корявой грабкой, мало чем отличимой от неструганой деревяхи. — Дядя Фима зашёл за нами Ёсика, а мы уже за вами. Проводить и присмотреть, потому што гостеприимство!
Санька озадачился было, но я потихонечку пояснил ему про охрану, и дружок успокоился, явственно выдохнув. Потому как драк мы хоть и не боимся, но самим нарываться не с руки, особенно в чужом городе.
С етими бугаями хотя бы шпанюки местные сразу кидаться не станут, а подойдут на поговорить. А то мало ли, может остались особенно тупые, до которых ещё не довели новую политику.
Мы пока по Молдаванке шли, так постоянно кто-то из парней отделялся, и к местным етак вразвалочку. Постоят, поговорят так недолго, и снова за нами. Разъясняли за нас, значицца.
Через Балковскую улицу вышли на сад Дюка, и ничево так! В Москве-то оно не хуже, но там очень уж на «чистую» и «нечистую» публику делят, и отчево я был в парках московских столько, што по пальцам пересчитать можно. Аккурат в те дни только, когда праздники великие, и до гуляний в парках всякий люд допускался, кроме разве что вовсе уж нищеты. Ну то есть не только хитровцев, но вообще трущобников всяких и прочей бедноты, у которых выходного платья нет.
Фира по сторонам покосилась, а потом свою руку через мою продела. Стыдно почему-то стало, и приятно одновременно. С барышней гуляю! Барышня из Фиры так себе – што по возрасту, што по повадкам, зато красивая!
Гуляем так, и мысли текут ниочёмные. Просто хорошо! Санька потихонечку разговорился с идишами, да и приотстали они.
А потом у меня ноги сами будто – раз! И встали. И к павильону понесли. Такой себе у пруда, открытый, с прилавком на улицу.
— Будем посмотреть, или как? — ехидничает слегонца приказчик за прилавком, и руки так разводит, вроде как товар охватывает. А товар такой, музыкальный весь! Гитары, гармошки губные, тетрадки с нотами.
— Пойдём отсюда, — говорит тихонечко Фира, и за рукав тянет, — дорого здесь очень, в городе дешевле почти всё.
А я как заворожённый, да к гитаре.
— Можно?
— Вам посмотреть или сразу завернуть?
Понимает, стервь, што денег у меня если и есть, то на булку хлеба.
— Штобы да, так нет! Дайте сперва пощупать инструмент руками, чем сразу спрашивать за деньги!
Вот ей-ей, хотелось ему гадость в лицо мне сказать, но тут парни подошли, и приказчик заткнулся на вздохе. Дал мне гитару в руки, а морда самово кислая такая, што ясно – отойдём чуть, так он ввернутую взад гитару будет нарочито тряпочкой елозить.
Взял я инструмент в руки, да привычно так! Руками по струнам, настроил под себя, и взад вернул. С трудом! Потом мелочью в кармане звякнул, а у меня всево полтинник там от всего былово богачества, ну и оклемался.
