Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов
А вот морально…
Мне снова захотелось курить.
…получилось.
Потому как Фима, который Бляйшман, претензий ко мне вроде как и не имеет, но ето всё «вроде как» и есть. Надо будет, так и разложат каком кверху, да и объяснят, где и как я был не прав! Потому как теперь он может подойти ко мне и попросить што-нибудь етакое… не совсем штоб очень уж, но имеет. И отказать не смогу, потому как долг. Моральный. Ну то есть могу, но как бы и не стоит, особенно в Одессе.
Насчёт Фиры вообще разговор отдельный. Ето ко мне претензий вроде как и нет, а вот про Фирку прямо было сказано, што не права она. А поскольку она за меня заступалась, то снова выходит, што мне и отвечать, иначе ой. Репутация.
Вот же Лазаревич, сука! Вроде как и сделал хорошо, но всё в свою пользу!
Чуть погодя я поостыл и мыслил уже без горячности. Лазаревич, он конешно и сука, но кто я ему? Родственник? Просто запомнить надобно будет и при случае тово. Ответочку.
А долги отдавать придётся, ети его! И лучше отдать заранее, пока не подошли. Оно лучше-то, когда на своих условиях.
Заниматься в то утро не стали, потому как чувствовали себя как старая деревянная мебель, трухлявая и скрипучая. Так тока, размялись мал-мала, с кряхтением превеликим.
Завтракали так, што прямо ой! Вкусно всё, и от пуза. Я тогда точно уверился – надо будет ещё подкинуть! А то ведь очень уж душевная тётка.
Я потому и впутывать её в дела наши не стал.
— Спасибо, — говорю, — тётя Песя, вкуснотища прямо-таки необыкновенная!
Вышли во двор, а Фира с нами.
— Ты как, — спрашиваю у неё, — за Фиму Бляйшмана знаешь?
— Серьёзный человек, — и мордаха такая погрустневшая, што мне вот захотелось кому-нибудь морду набить, штоб грустность ету убрать.
— Знаешь, где етот серьёзный человек живёт, да под кем он ходит?
— Конечно! — аж подскочила, возмущённая такая. Как же – она, и вдруг не знает чего!
Серьёзные люди, как водится, работают в Одессе всё больше ночами. Еле-еле вытерпели до после обеда, проведя утро на море, да и пошли к Бляйшману.
У тово свой дом двухэтажный из ракушечника. Не так штобы и большой, но на одного человека, пусть даже и с семьёй, так и немаленький. Двор собственный, на котором разместилось несколько сараев и два больших дерева. Богато!
— Мой боевитый друг Егор и его верный Санька Пансо! Моё почтение! — заорал он сверху, заприметив нас перед калиткой, подскакивая из-за стола. — Поднимайтесь, я как раз завтракаю!
Смотрю, Фира погрустнела – её-то не упомянул, а значицца – затаил. Прямо почти о том сказал. Ну да тут дело такое, что за пролитую кровь порой меньше спрашивают, чем за сказанные слова.
— Супруга моя, Хая, — представил он толстую красивую бабу, почти што красивую, только очень уж лупоглазую. — Садитесь!
— Спасибо, дядя Фима, — отвечаю вежественно, не забыв снять картуз. — Мы только из-за стола.
— Какие милые мальчики! — умилилась Хая, и рукой меня за щёку щипет. — Так заходите к нам почаще, когда из-за стола! Всегда будем рады таким гостям! Фима, может тебе завести побольше русских друзей? А то эти жидовские морды, норовящие пожрать на дармовщинку, мине уже как-то надоели! Мине хватает одной жидовской морды – твоей! Ну может ещё Ёсик, когда он приезжает голодный от своего петербургского университета! И хватит! Вот когда Ёсик заведёт детей, тогда совсем другое дело.
— Всегда будем рады, тётя Хая, — ответил ей, — мы собственно, по вопросам дружбы и добрососедства пришли.
— Тётя! — умилилась та, и снова за щёку меня. — Скажу на Привозе, што обзавелась гойским племянником, так мине не так поймут! А потом объясню ещё раз, и мине поймут ещё неправильней!
Минут десять так развлекались, словесами перебрасывась. Потом Фима доел и бровку етак вверх вздёрнул.
— Долги возвращать надобно, дядя Фима, — и улыбаюсь, — етому меня жизнь научила.
Тот кивнул важно так, и рюмочку – жах! И глазами вопрошает.
— Я предпочитаю отдавать так, штобы мне должны оставались. У вас как, сдачи найдётся? Или лучше сразу?
И пальцем вверх.
Бляйшман посидел, поскрёб щетину, не отрывая глаз от моего лица. Понимает, што не за деньги говорить пришёл. Потом медленно так кивнул.
— Хорошо. Вечером приходи. Один.
— Вечером, ето когда?
— Часикам к девяти.
Долго время потянулось! На море идти уже нет, потому как были уже, а часто нельзя – кожа поползёт. Танцы и вообще, беготня всякая – так тело болит.
С книжками устроились. Я примеры решаю, Санька «Конька-Горбунка» по складам читает. Фирка забежала ненадолго, сделала глаза и убежала. А минут через пять слышим:
— Мендель! Горе в еврейской семье! Оторвись от своих игрушек, да иди почитай книжку! Гойские мальчики на отдых приехали, и то занимаются! Они вырастут, и станут инженерами, врачами или адвокатами, а ты шо? Будешь чистить им ботинки?
И на русском всё. Ето, как я уже понял, штоб все знали, а не только идиши. Стыдит отпрыска, значицца. Любят здесь так, напоказ.
— Мендель!
Занимались до тово, што у меня голова мало не вспухла, да и дружок мой тоже устал. Так што после ужина книжки не открывали. Сидели только, разговаривал ниочёмно, да я сдерживался с трудом, что поминутно не щёлкать крышкой часов.
К назначенному времени проводили меня до Фиминово дому, но сами не пошли – потому как и не приглашали, значицца.
Во дворе на лавочке сам Бляйшман, и с ним мужчинка такой – невзрачный вроде, да и одет, как прикащик в лавке средней руки.
Но ето пока не глянул! Дула пушечные, а не глаза. Еге, думаю – тут не просто иван местново разлива, а один из самых набольших!
— Здрасте вам! — и картуз с головы. Атаман кивнул, но представляться не стал. — Есть у меня шанец договорить своё деловое предложение, штоб вы мне были здоровы, или мне замолчать свой рот и говорить за моральные долги перед Фимой?
— Ловлю ушами твоих слов, — доброжелательно ответил тот, не обращая внимания на вмиг вспотевшево Фиму, и опёрся на щегольскую тросточку, в которой – рупь за сто, потаённый клинок.
— Университет – настоящее золотое дно! — атаман чуть сморщился, и я заспешил. — Не поддельные дипломы, разумеется! А просто – помощь в поступлении. Подойти к родителям, да и пообещать помощь в поступлении.
— Знакомо, — раздражённо перебил меня Бляйшман.
— Я могу таки договорить? — лёгкий кивок
