Борис Толчинский - Боги выбирают сильных
Сенатор Корнелий Марцеллин был против немедленного штурма правительственной цитадели. Не то чтобы он боялся решительных мер, нет, наоборот, будучи человеком волевым и упорным, он обожал ловить рыбку в мутной воде. Но, как опытный и дальновидный политик, он понимал, что у Софии найдется чем ему ответить — зачем иначе ей нарочно играть на обострение? Заседание Сената готовилось в обстановке суетливой поспешности, и Корнелий понимал, что это может означать: София надеется спровоцировать своих оппонентов на фальстарт.
Фракция Юстинов, прежде составлявшая большинство, ныне, после демарша Клеменции Милиссины, едва набирала четверть состава Сената, однако в этих людях София могла не сомневаться — они были готовы стоять за Юстинов до конца. Фракции Марцеллина симпатизировали около трети сенаторов, и в своих сторонниках Корнелий также был уверен, почти как в самом себе. Всех остальных коллег-сенаторов Корнелий относил к числу колеблющихся, то есть таких людей, которые могут поддержать, а могут и предать в самый ответственный момент, в зависимости от направления политического ветра.
Поэтому накануне заседания Корнелий убеждал Клеменцию не учинять публичного скандала. «Ваши обвинения против Софии недоказуемы, — говорил он Клеменции. — Ваш сын не стал с нами сотрудничать, надежных улик у нас нет, а все слова о том, что София тяжела от Марсия, сыграют только против нас. Если она и вправду тяжела, София объявит, что ждет ребенка от Лонгина, своего мужа. А если нет, если она и Марсий попросту разыграли вас, мы в лучшем случае останемся в дураках, а в худшем — будем отвечать за клевету!».
Фурия выслушала своего неожиданного союзника — и поступила по-своему. Ее речь была длинной, пылкой и гневной. Она припомнила Юстинам всякие грехи, совершенные за годы правления князя Тита, и закончила последними просчетами правительства в нарбоннских делах, также упомянула попытки Софии соблазнить Марсия. К радости Корнелия, Клеменция, вняв его советам, умолчала о будто бы имеющей место беременности Софии. В общем, речь получилась яркой и запоминающейся; сенаторы отметили ее овацией; многие ликовали и в душе, что наконец пришел тот день, когда могущественным Юстинам досталось от Фурии, как прежде доставалось другим князьям, и даже сверх того досталось. Наблюдая за реакцией коллег, Корнелий поймал себя на мысли, что сейчас бы самое время проголосовать за отставку первого министра!
Так вот, в это самое время, когда Клеменция уже сыграла свое соло, а Корнелий готовился сыграть свое, в гостевой ложе зала заседаний обнаружилось движение. Изумленному взору сенаторов предстала группа наряженных в диковинные одежды людей. Эти одежды напоминали не то старогреческие хитоны, не то домашние халаты, однако каждый такой халат был расшит золотой вязью. На округлых лицах едва приметными казались губы и глаза. Маленькие головы венчали конусовидные шляпы, также сверкающие золотом; большая шляпа на голове одного из гостей напоминала формой не то буддийскую ступу, не то вытянутый конусом ананас; поскольку у прочих чужестранцев подобной ступы-ананаса не было, правомерным казалось заключение, что это корона и что ее носитель — главный у новоприбывших восточных людей.
Рядом с неожиданными гостями внезапно обнаружилась никто иная, как София Юстина. Разумеется, она была не в восточном золотом наряде, а в форменном синем калазирисе логофета Империи. София вышла к парапету гостевой ложи и важно объявила сенаторам:
— Ваши светлости! Позвольте мне представить вам его святейшество Анг Чена, короля и верховного ламу Камбуджадеша. Его святейшество Анг Чен находится в Темисии с частным визитом. Узнав, что члены Высокородного Сената проводят свое заседание, Анг Чен пожелал самолично выразить вам свое почтение; вот зачем он здесь.
В этот момент князю Корнелию, чье место находилось у самой гостевой ложи, показалось, что княгиня София плутовато подмигнула ему. «Невероятная женщина! — снова подумалось Корнелию. — Из какой сокровищницы она вытащила эту золотую обезьяну? Как? Когда? Почему о приезде камбуждийского властителя никто не знал, даже я? Зачем тогда мои агенты едят мой хлеб?.. О, боги! Такого мы не видывали двадцать лет, с тех пор, как принимали микадо из Нихона! Вот так сюрприз, и как не вовремя!».
Пока Корнелий предавался размышлениям, каким же образом Софии удалось тайно доставить в космополис владыку наиболее могущественного и, пожалуй, самого загадочного государства Юго-Восточной Азии, этот самый владыка, с согласия заинтригованных его визитом сенаторов, принялся держать перед ними речь. К совершенному умилению потомков Фортуната, персонаж из далеких юго-восточных джунглей явил довольно сносное владение великим аморийским языком. Когда король Анг Чен закончил свою приветственную речь, слово опять взяла княгиня София Юстина. Она сказала, что визит его святейшества ознакомительный, но в перспективе возможно заключение союзного договора между Аморией и Камбуджадешом. Поскольку под «союзным договором» аморийцы обычно понимали вассальную присягу своему императору, постольку и слова Софии означали, что могущественный король Анг Чен размышляет, не стать ли и ему верным федератом Богохранимой Империи…
И неудивительно, что после таких слов колеблющиеся сенаторы утратили желание обсуждать политику первого министра и провинности его дочери. Право, думали они, устраивать разнос своему министру на глазах у варвара недостойно потомков Фортуната. И вообще, о каких «провинностях» можно говорить теперь? Ну, были неприятности в Нарбоннии — но там все наладилось, и что какая-то Нарбонния, к тому же разоренная войной, против утопающего в золоте Камбуджадеша?
Вскоре король Анг Чен покинул зал заседаний. Сенаторы проводили его аплодисментами. С гостем своим ушла София — но тут же возвратилась и попросила слова. Ей слово дали, и она на крыльях своего успеха устремилась в контратаку. Сначала она поведала сенаторам предысторию визита камбуждийского владыки и объяснила, почему этот визит хранился в строгой тайне. Объяснение вышло туманным, словно София нарочно путала сенаторов, чтобы еще больше заинтриговать их и подчеркнуть собственную значимость. Затем она предложила задавать ей вопросы, и тут о своем существовании напомнила Клеменция Милиссина.
Вопросы, а вернее, обличения Клеменции София отражала с истинно олимпийским спокойствием. При этом она говорила прямо противоположное тому, что слышала из ее уст Клеменция не далее как минувшим вечером. София отрицала все обвинения Фурии. Искренне потрясенная подобным вероломством, Клеменция позабыла предостережения Корнелия, и роковые слова «вы тяжелы от моего сына» прозвучали. Но и это София, не моргнув глазом, взялась отрицать, не вдаваясь, впрочем, в какие-либо дополнительные объяснения. Принцепс Клавдий Петрин потребовал от Клеменции представить веские доказательства связи Софии с ее сыном и предупредил, что в противном случае все обвинения будут считаться клеветой… Фурия наконец поняла, что безнадежно проиграла раунд, и с ней случился нервный срыв. Ее увезли в Клинику Фортунатов, но заседание на этом не закончилось. От лица сенаторов принцепс извинился перед Софией за недостойное поведение Клеменции; София выразила понимание.
На том и разошлись.
После заседания Корнелий подошел к Софии. Его чуть раскосые узкие глаза сверкали серебристым блеском, а тонкие губы улыбались, обнажая два ровных ряда жемчужных зубов.
— Virtus, repulsae nescia sordidae,Intaminatis fulget honoribus;Nec sumit aut ponit securesArbitrio popularis aurae,[18]
— лучась, как вершина Парнаса под взором Гелиоса, продекламировал князь Корнелий оду своего любимого Горация Флакка. — Глядя на вас сегодня, я испытал великую гордость! А мои коллеги отчаянно завидовали мне, и я могу понять их зависть: ни у кого из них нет в племянницах самой блистательной Виртуты. День, когда я одержу над вами победу, дражайшая Софи, будет счастливейшим днем всей моей жизни!
Княгиня София улыбнулась и заметила:
— Мне жаль вас, дядя: вы обрекаете себя прожить несчастливо всю жизнь!
— Не будем ссориться, моя дражайшая. Сегодня у нас праздник.
София насторожилась. По опыту она знала: когда у дяди праздник, для нее наступает время печали; когда Корнелий утверждает, что праздник у него и у нее в одно и то же время, — такое утверждение есть верный признак изощренного подвоха.
— И что вы празднуете, дядя?
Он прошептал ей на ухо:
— Я вам скажу ответ, если позволите мне проводить вас.
София заколебалась, и тогда Корнелий, подмигнув ей, прибавил:
— Вам нечего бояться, дорогая: ваш Купидон… вернее, Марс, больше не будет подглядывать за нами. Он улетел… в Сиренаику, если я не ошибаюсь?
— Как вы неблагодарны, дядя! Сослав Марсия, я избавила вашу комиссию от необходимости выносить обвинительный вердикт по делу популярного военачальника. Готова держать пари, уже завтра в «Народном деле» появится опус какого-нибудь Гурия Леонида в защиту незаслуженно обиженного властями генерала.
