Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
Он возвратился из отпуска сегодня утром. И первый же встреченный в полку, князь Лордкипанидзе, огорошил его будто обухом по голове:
— Слышал, Митя, последние новости? Пассия нашего Сашеньки Бежецкого выходит замуж!
— Как? — опешил поручик, не веря своим ушам — слишком памятны ему были те чувства, что оба молодых человека питали друг к другу. — Это шутка, князь? Если шутка, то уверяю вас — дурного толка!
— Вот еще! — обиделся грузин. — Это святая истинная правда. Вот те крест!
— За кого?
— За барона Раушенбаха. Сегодня помолвка.
— А Бежецкий?
— А что Бежецкий? — беспечно пожал плечами поручик. — Который день уже в полк носа не кажет. Якобы болен. Переживает, наверное… Такой молодой…
Но князь уже не слушал его, устремившись к выходу. За не столь уж долгое знакомство он хорошо узнал характер юного корнета. И ожиданиями того, что столь пылкая натура пассивно воспримет подобный удар, себя не обманывал. Бежецкий мог вызвать соперника на дуэль, убить его, убить себя, но только не лежать в постели, подвергая себя самоуничижению и притворяясь больным. Два молодых человека сблизились именно потому, что в младшем старший видел себя и считал, что знает все его действия на шаг вперед.
Протянув руку к звонку, Дмитрий вдруг увидел, что дверь прикрыта неплотно. Сердце его рухнуло, и, не совсем понимая, что делает, он, недолго думая, ввалился в чужое, в общем-то, жилище, словно во вражеский блиндаж. Разве что без обнаженного оружия в руке.
В квартире царила тишина, нарушаемая лишь капающей где-то далеко водой, должно быть, из неплотно прикрытого крана. Но Вельяминову сейчас любой звук действовал на нервы. Мимолетно заглянув в пустые кухню и ванную, он пронесся по длинному, как кишка, полутемному коридору, типичному для петербургских «доходных домов», и замер на пороге гостиной, не в силах пересечь незримую черту.
Ему явственно виделся Саша, лежащий с запрокинутой головой в кресле, сразу облюбованном им по вселении, пистолет, валяющийся на полу у безвольной руки, и покрытая багровыми потеками стена позади. Однажды поручику уже приходилось видеть подобное, когда один из его закадычных друзей, весельчак и заводила, не сумел разобраться со свалившимися на него проблемами… Дмитрию даже почудилось, что он чувствует пряный запах крови, мешающийся с острым ароматом сгоревшего пороха в причудливый коктейль. Запах, преследовавший его почти год…
Он пересилил себя и шагнул в комнату, первым делом сконцентрировав взгляд на блестящем никелированном «браунинге», сиротливо лежащем на краю стола. А вот его хозяина, склонившегося над какой-то бумагой, разве что не высунувшего язык от усердия, будто прилежный гимназист, он даже не заметил в первый момент, всецело увлеченный тем фактом, что оружие как будто и не применялось по назначению.
— А-а! Митя! — поднял голову от своего занятия «писатель». — Добрый день. Хорошо, что вы зашли. Скажите, можно так выразиться в официальной бумаге?…
Он, дирижируя авторучкой в воздухе, прочел:
— «В связи с желанием послужить Отечеству в чем-то более реальном, чем служба в столице России».
— Все зависит от того контекста, в котором данная фраза звучит. — Вельяминов расстегнул шинель, бросил на стол фуражку, намеренно накрыв беспокоящий его пистолет, и подошел к другу, вновь склонившемуся над бумагой. — Вполне возможно, что она там — к месту. Дайте-ка почитать!
— Но я еще не закончил! — по-детски протянул корнет, пытаясь удержать листок, неумолимо вытягиваемый у него из пальцев.
— Ничего-ничего, я пойму… Так. Прошу перевести меня, корнета Бежецкого Александра… та-та-та… из гвардии в действующую армию, в связи… Что-о-о?!!
Князь лихорадочно пробежал прошение до конца и уставился на безмятежно улыбающегося молодого человека:
— Вы с ума сошли?…
* * *Недавно выпавший снежок скрипел под ногами, но Дмитрий даже не пытался идти тише: не хватало еще, чтобы подслеповатый уже князь принял его за кабана и влепил свинцовый «орех» в живот. Поручику самому нередко доводилось участвовать в охоте, и он отлично знал, что охваченный охотничьим азартом любитель зачастую на оранжевый жилет внимания не обращает, а то, что «дичь» двунога, его волнует меньше всего.
Но старый князь ко всему еще, похоже, был уже и глуховат…
— Ты меня совсем перепугал, Митя! — вздрогнул он, когда Вельяминов присел рядом с ним на корточки. — Вот — смотри: до сих пор руки трясутся! — Он продемонстрировал, как трясутся руки, покрытые старческими пятнами, при этом умудрившись не пролить ни капли из серебряного стаканчика, полного до краев отнюдь не чаем. — Отведаешь «Шустовского» со стариком?
— Не откажусь, — не стал жеманиться поручик: ожидание зверя затянулось, а утро выдалось на редкость морозным…
— Что ж ты, пострел, номер покинул? — Князь выпил, крякнул, закусил «чем бог послал» (а послал он ему довольно щедро) и тут же налил по второй. — А ну как зверь сейчас на него выйдет? Похеришь всю охоту, так тебя растак!
— Ничего, дядюшка, — беспечно махнул рукой Дмитрий, чокаясь со стариком и опрокидывая в рот обжигающую жидкость. — Я везучий. Вы же знаете.
На самом деле поручик приходился старому камергеру вовсе не родным племянником, а внучатым, но какие могут быть нюансы между столь близкими родичами?
— Вот именно — везучий, — улыбнулся тонкими губами Вельяминов-старший, наливая еще «по чуть-чуть» — бог троицу любит, — и с сожалением завинтил крышечку фляги. — Как родился сразу с двумя зубами да заголосил басом, так я сразу брату Аристарху — деду твоему покойному — сказал: «Далеко пойдет малец!..»
Семейные хроники о присутствии Платона Сергеевича при его, Мити, рождении умалчивали, равно как и о «зубастости» младенца, но князь согласно покивал головой — мало ли внуков, внучатых племянников и даже правнуков у старика — мог и ошибиться.
— Ну, говори, зачем тебя к старому нелегкая принесла? — остро прищурился старый князь. — Вы, молодежь, без дела-то не ходите к нам, старикам… Больно деловые все стали…
— По делу, — Дмитрий кивнул.
— За кого хлопочешь-то? За себя, знаю, просить не станешь — больно гордый. Весь в Аристашу, земля ему пухом. — Платон Сергеевич размашисто перекрестился. — Не тяни — кабан вот-вот пойдет.
— Друг у меня из гвардии в армию переводится…
— Помочь остаться что ль? Чем твой приятель проштрафился? Небось по девкам шастал…
— Да нет, дядюшка. Он сам, добровольно желает.
— Не понравилось, стало быть, по дворцовым паркетам расшаркиваться… — пробормотал Вельяминов-старший себе под нос. — Что же — хвалю. Достойный, значит, юноша. А то сейчас все, наоборот, норовят в гвардионусы пролезть, минуя очередь и баллотировку в полку. Как зовут друга?
— Саша… Александр Бежецкий.
— Георгия Сергеича сынок?
— Нет, дядюшка, внук. Сын Павла Георгиевича.
— Пашкин? — ахнул старик. — Мать родная! Неужто Пашкин сынок уже служит? Я ж Пашку еще кадетом несмышленым… Петушков ему дарил, бывало, на палочке… Сколько ж это лет прошло?…
Дмитрий не мешал старому князю предаваться воспоминаниям: он был уверен, что добрый и справедливый старик, на своем веку помогший сотням, если не тысячам людей, подчас ему совсем неизвестных, выручит и сейчас. Тем более что просил для друга сейчас поручик вовсе не хлебную должность или «орденок по случаю» — дядюшка таких заходов не терпел, а память у него была цепкая.
— И что ж твоему дружку надобно? — оторвался Платон Сергеевич от воспоминаний. — В Питере остаться или, наоборот, куда подальше приспичило?
— Наоборот, дядюшка… — вздохнул Дмитрий, отводя взгляд: ему самому было не по душе решение друга, но из двух зол выбирают меньшее. — Он хочет перевода в действующую армию.
— Повоевать, значит, решил, пороху понюхать… Тоже одобряю, — покивал головой старик, поправив огромный лисий треух, съезжающий на породистый нос. — Узнаю военную косточку… И где ж у нас сейчас воюют? В Капской колонии вроде затишье, в американских владениях — тоже… Что-то не припомню я, Митя.
— В Афганистане, дядя.
— Что-о? Что ж ты, курья твоя голова, для друга просишь? Ты что — не понимаешь, что Афганистан этот, будь он трижды неладен, все равно что Кавказ для пращуров наших? Одно дело в честном бою под пули грудь подставлять, а другое — из-за угла, по-подлому нож в спину получить. Ты газеты-то читаешь, племянник? Пусть не выдумывает дружок твой и едет, куда пошлют. Честные офицеры везде нужны, а я на душу грех такой не возьму. И не проси!
— Все равно добьется он своего, — вздохнул поручик. — А не добьется, так зачахнет. Сопьется с тоски или пулю в лоб пустит…
— Что ж так круто? Неужто… Так ведь и есть, а? Несчастная любовь!
