Дмитрий Бондарь - У всех разные игрушки
– Шестьсот пятьдесят миль – четыре часа? – удивился я. – Кукурузник из Рязани выписал? За семь миллионов? Тебя определенно нагрели. Эта фанера больше трехсот тысяч стоить не может.
– Не, что ты! Ну какой кукурузник? Просто кто-то покупает самолеты, а кто-то, победнее, вертолеты.
Вечная фроловская манера прикидываться бедным родственником почему-то не надоедала.
– Посмотрел бы я на себя, ковыляющем над Атлантикой в вертушке. Всего какие-то сутки, пять дозаправок, и я на месте, – хмыкнул я. – Покатаешь?
– Покатаю, – заржал Фролов. – Ты как ребенок. На лифте тебя не покатать? Или ты уже самостоятельный – сам лифты водить умеешь?
– Да уж, научили.
Серый набрал еще фунтов двадцать веса, стал похож на молодого Будулая.
– Рассказывай, чего примчался? Что опять у тебя не получается?
– С чего ты взял, что у меня что-то не получается?
– Ты же просто так, проведать старого друга, не заедешь, все какую-нибудь проблему норовишь привезти. Чтоб я ее решал. Заметь – бесплатно! Чистый альтруизм с моей стороны. А! – он махнул рукой, – Наверное, так и нужно поступать с друзьями? Ладно уж, пользуйся.
Настроен Фролов был неожиданно благодушно. Вопреки сложившемуся у меня образу современного Павки Корчагина.
– Поэтому и предел твой – вертолеты, – сказал я. – На большее тебе не скопить.
– Верно, всему виной моя доброта. Выкладывай.
И я стал в подробностях рассказывать ему о встрече с Брауном, о своих делах в Европе и Союзе. Монолог, иногда прерываемый уточняющими вопросами, затянулся на целый час.
– И вот скажи мне, Сардж, в чем смысл наших действий? Если я делаю нечто, что еще быстрее толкает Политбюро на разрушение страны, а ты мне в этом никак не противодействуешь?
Серый встал с дивана, подошел к огромному панорамному окну с видом на озеро Мичиган и Стритервилл.
– Видишь эти дома? – спросил он. – Знаешь, что это такое? Чья-то воплощенная мечта. И я хочу, чтобы мечта москвичей была чем-то похожа на Lake Point Tower, – он показал пальцем на одиноко стоящее у самого берега здание высотой этажей в пятьдесят-шестьдесят, – это жилой дом с собственным парком. Или пусть эта мечта будет похожа на AON, – он топнул ногой по полу. – Но не на панельное девятиэтажное чудовище. Я хочу, чтобы где-нибудь в районе Новодевичьего монастыря в небо поднимались башни повыше, чем здешняя Sears. Кстати, не хочешь прикупить пару офисов? Дела у нынешнего владельца после того как съехал сам Sears, идут не лучшим образом. Нет?
– Ты – новый владелец?
– Не совсем, – покачал головой Серый. – Вернее, совсем "не". Еще вернее – никаким боком. Лично я – никаким боком.
– Не знаю, зачем мне здесь офисы?
– Дешево. Посмотри – вон с крыши спускается стекломойная машина. Разве не чудо?
– Все равно не хочу. Даже с машиной.
– Ну и ладно. Лучше купить такой же, но в Москве, да?
– Было бы неплохо.
– Было бы отлично! Но я не знаю, как это сделать, пока в Кремле сидят те люди, которые там сейчас сидят! Не знаю, как это возможно, пока есть идеологическая составляющая в экономических планах.
– Не понял. Чем мешает Советский Союз постройке таких зданий?
– Тем, что он их не строит! – засмеялся Серый. – И речь идет не о каких-то тридцати-сорока этажах одинокого здания вроде СЭВ в Москве. Пусть таких зданий будет сто-двести-триста! И в каждом по сто этажей! Как здесь. В этих муравейниках – жизнь. Люди заезжают, богатеют, разоряются, что-то делают, создают, живут в конце концов, совсем не надеясь, что им поможет партком или собес! Живут, а не отбывают трудовую повинность.
Он смотрел на меня взглядом школьного учителя, объясняющего двоечнику очевидные истины в пятый раз.
– Ладно, не бери в голову, это так, отступление лирическое и мозгоклюйство. Айн Рэнд на ночь перечитал, – Серый засмеялся. – На самом деле история у наших с тобой метаний другая. Наливай, насухую тебе не понять.
– А тебе?
– А как ты думаешь, почему я уже три года не просыхаю? – опять засмеялся Серый.
Он был непривычно возбужден.
Мы выпили залпом по пятьдесят граммов виски, совсем не по-американски, залпом.
– Я всегда говорил тебе, что знаю, что следует делать, – начал Серый, занюхав виски кулаком. – Мне самому хотелось так думать. Но чем больше я думал над этим, тем к более неутешительным выводам приходил. Знаешь, в чем основная проблема Нобелевского комитета, раздающего главные научные премии?
Я пожал плечами, изобразив полное неведение.
– Некачественная экспертиза, – сказал Серый так, будто все этим объяснил. Посмотрел на меня и подсказал: – Ты знаешь хоть одного шведа-академика с мировым именем?
– Нет, не слышал даже.
– Потому что их нет. Там сидят очень неглупые люди, но они ничего не понимают в тех вещах, о которых берутся судить. Им поручили это делать и они это делают. В силу своего разумения. Но не понимают, с чем имеют дело. Поэтому они вынуждены часто ждать, пока какое-нибудь открытие проявит себя на практике. Из-за неспособности оценить перспективы имеющихся открытий. И часто премии раздают не тем, кто их достоин, а тем, кому выгодно политически их дать – потому что так проще выглядеть компетентным. Я приведу тебе простой пример: через несколько лет весь финансовый мир будет рукоплескать двум парням, математически доказавшим корреляцию между ценой опционов на акции и ценой самих акций. А еще через пяток лет созданный ими хедж-фонд, работающий по их математическим моделям, благополучно накроется, забрав у вкладчиков почти пять миллиардов. Ровно на следующий год после вручения им Нобелевской премии. Все как у нас с тобой. Но разве мы хотим подобного?
– О чем это ты? – его аналогия была слишком неожиданна. Но исследование будущих гуру рынка показалось интереснее: – Это в самом деле так? Я про акции и опционы на них? Где можно прочесть об этом? Они же наверняка уже сейчас что-то публикуют?
– Что ты за человек?! – возмутился Серый. – Я ему – за философию и правду жизни говорю, а он опять о деньгах! Я тебе открытым текстом сообщаю: вредная дрянь эта теория, обманывающая доверившихся! Я говорю о том, что всю эту математизированную механику рынков так и будут преподавать в колледжах и университетах, даже после банкротства отцов-основателей, выдавая ее за новейшее достижение научной экономической мысли. Так и будут учить, считая, что такое, неверное, знание лучше, чем никакого. Мы, люди, склонны искать потерянное не там, где обронили, а там, где поверхность лучше освещена. И такая философия заводит нас в задницу.
– Все равно не понимаю, – я беспомощно пожал плечами.
Серый мелко засмеялся, провел ногтем по краю стакана, прислушался к звуку и покачал головой.
– Разве мы с тобой желаем создать модель сферического коня в вакууме, которая кое-как проработав несколько лет, благополучно накроется? Кто мы с тобой такие, чтобы определить, что нашему народу будет хорошо, а что – плохо? Ты имеешь ученую степень по экономике, истории, политике? Ты читал лекции в Итоне, Оксфорде, Гарварде? Да черт с ними, с чтениями! Ты их хотя бы слушал?
– Пожалуй, нет. Не системно.
– Ну вот видишь, мы с тобой всего лишь два недоучки, на которых свалилось слишком много. И я готов нести то, что можно нести. Но я не согласен надорваться и все равно ничего не сделать.
– Но ты ведь будущее видишь…
– На сколько-то лет. Да, вижу. А что потом? Может, я его дальше и не вижу – потому что его нет? В общем, я много думал об этом. И я не готов взять на себя ответственность за решения и поступки многих людей. Потому что не уверен в своей компетентности на этот счет. Черт! Да наоборот! Я уверен в своей полной некомпетентности! Все, что я могу обеспечить с твоим участием – дать им право свободного выбора своего будущего. Подставить плечо в трудное время, поддержать, но не решать за них, как они будут жить дальше. Скажи мне, ты стал англичанином?
– Нет, а нужно было?
– Не знаю. Ты не стал англичанином, я – американцем. Мы толком не столкнулись ни с их медициной, потому что быстро получили возможность иметь свои собственные клиники, ни с пенсионной системой – потому что нам наплевать на пенсии, ни с судебной системой, потому что на нас работают лучшие юристы этих стран. Мы не вкусили даже сотой части того дерьма, что творится там, внизу, на уровне первого этажа. Но мы оба перестали быть советскими людьми и понятия не имеем, чем они сейчас живут. Так какое у нас с тобой есть право советовать другим то, чего сами не знаем?
До меня стало доходить – о чем он говорит. И почему-то стало стыдно перед андоррцами.
– Но это еще не все, – сказал Серый, наполняя стаканы. – Подумай еще вот о чем… Твое здоровье! Подумай вот о чем: может ли знать человек со здоровыми зубами о том, что такое зубная боль? Можно ли ему это объяснить словами, образами?
– Попробовать можно, но…
– Именно, что "но"! Бесполезно. Для того, чтобы понять, что под красивой оберткой лежит кусок дерьма, нужно ее снять. Обертку. Это я к тому, что если сейчас два ангела-хранителя Серый да Захарий вздумают уберечь своих сограждан от опрометчивых шагов – их просто не поймут. Но давай на минуту представим, что нам удалось прекратить горбачевскую вакханалию, вернуть все в цивилизованное русло и поставить всех плохих в позу просящего рака? Кто-нибудь сообразит, от какого зла мы его уберегли?
