Михаил Дьяконов - Река времен. Жребий брошен
«Спасибо, братцы!» Я не в силах был ничего сказать. Дюп! – чмокнуло почти под ногами. Меня колотило. Осталось всего каких-нибудь три шага! Три последних шага – и амба! И тут что-то тупое пребольно ударило меня в правую ягодицу. Пуля. Звук того самого выстрела затерялся во вспыхнувшей перестрелке. Нога мертво подвернулась, и я мешком свалился в полшаге от своих.
– Хватаем под руки! Куда тебя, Фролов? – сквозь звуки перестрелки услышал я голос Пендина. Потом – провал, и вдруг я чувствую, как кто-то на спине несет меня, бредя почти по пояс в воде. Это был Вася Лозовой. Моя винтовка болталась у него на груди рядом с его «манлихером». Опять провал… За рекой пришел в себя. Лозовой туго бинтует меня. Рядом сидит Пендин с перебинтованной головой и глухо воет, зажав руками уши. Боли не чувствовалось.
– Прорвались? – Этот вопрос интересовал меня больше всего.
– Почти. – Лозовой шумно пил из фляги.
– Ты ранен в таз, лейтенант – в голову, Сашка и Володька – насмерть, – перечислил он, немного переведя дух. – Атаку немцев отбили. Наши ушли вперед, нас дожидаться не стали.
– Понятно. Им спешить надо. Немцы-то догнать могут.
– Ну вряд ли они в реку сунутся. Видел, какой паводок?
– Видел, но кто их знает?
– Что делать-то будем?
В самом деле, за мыслью о том, что прорвались, я как-то совершенно забыл о своем состоянии. Попробовал немного пошевелить правой ногой и тут же отбросил это бесполезное занятие.
– Я могу, наверное, только ползать.
– Ясен пень березовый!
– Ты это, давай веди лейтенанта к нашим, покуда они далеко не ушли. А потом вернешься с кем-нибудь за мной, – раздался в воздухе мой новый голос, который исходил, казалось, откуда-то со стороны.
Было понятно, что в этих условиях за мной никто не вернется. Но почему-то остро захотелось, чтобы непременно выжил этот наш лейтенант. Этот немного нескладный, порой излишне горячий, но такой молодой, светлый и чистый душой Вася Пендин – бывший школьник из Омска. В глубине сознания я понимал, что мой реципиент в сложившихся условиях – не жилец. С разбитой тазовой костью, обмороженными ногами, голодный и не имеющий возможности самостоятельно двигаться, он был обречен. Но ни мне, ни ему не хотелось помирать в покое.
– Тащи, тащи, не сиди, – опять подстегиваю Лозового. – Только десятизарядку мне оставь. Понял?
– Ты это, – Лозовой облизнул губы, – серьезно?
– Конечно! Вот пока ты со мной препираешься, наши уж уйдут далеко, хрен догонишь. Давай, валяй!
– Нет, ты не подумай, я тебя не брошу. Вот догоню своих и вернусь с подмогой.
– Спеши давай! Не медли, так твою! А вдруг фрицы все же в воду полезут? Ведь уже совсем рассвело! Тебе сейчас надо подальше уходить туда, к Жарам или же к Мосеинкам. Давай, может, выйдешь и к самой Красной горке, а там, говорят, уже наши! Не трать времени, веди лейтенанта!
А потом я пополз к береговому откосу. Туда, где лежало поваленное дерево. Вот тут и будет мой последний и решительный… Прикрывшись стволом сваленной сосны, не спеша оглядел сектор обстрела.
До моста примерно двести – двести пятьдесят метров. Великолепно. Крутой спуск идет от моей позиции прямо к бурым от паводка волнам Собжи, которая разлилась по лугу и катила грязную пену поверх моста, наличие которого обозначалось большими бурунами у стоек перил. Немцы на том берегу перекрикивались своими гортанными голосами. Вот сейчас они увидят наши следы на дороге, поймут, что мы ушли за реку, и тогда… Сунутся, как милые сунутся! И думать нечего!
Быстро светало. Десятизарядная «светка» глядела в сторону моста. Немцы в самом деле бродили где-то там, скрытые приречным бугром, но их голоса усиливались. Замелькали тени между березами. Вот сейчас они выйдут. Вот сейчас… Можно будет валить их перед мостом. Им тут некуда прятаться. Только тех, что соберутся перед взгорком. Пусть только спустятся к реке. Но лучше всего стрелять, когда они начнут переправляться. Вода бурная, глубокая, переходить мост они будут медленно. На взгорок не сразу и убежишь! Сколько-то набью точно.
Я вытащил патроны и сложил их перед собой. Всего десять обойм по пять штук. Еще девятнадцать штук россыпью. Итого – шестьдесят девять. Еще в винтовке сколько-то есть. Надо бы дозарядить.
Оттянул затвор, по одному дослал в магазин еще четыре патрона. Вспомнилось, что я в самом деле стрелял за речкой четыре раза. В одного, похоже, попал. Он заорал. Остальные пули, наверное, в молоко – хотя, может, и нет. Сейчас я просто должен положить еще троих-четверых, не меньше, но лучше пять-десять! Вот только дождусь, когда первый в реку полезет, тогда в него, а потом еще двоих-троих на берегу. Остальные, понятное дело, начнут метаться и бить по мне. Ну а там поглядим, как оно будет – состязание с ними в меткости в реальности-то… Стреляю я очень неплохо. Не знаю, как реципиент, а для меня триста метров из автомата – дистанция привычная. А тут винтовка, да еще и бьет хорошо. Правда, фрицы – не урюки, с которыми довелось перестреливаться, а лес – не горы, но…
Они вышли из-за бугра кучей. Не меньше двадцати человек сразу. Сначала бродили по берегу и о чем-то перекрикивались с теми, что остались за бугром. Оттуда слышался звук двигателя грузовика. Потом подошли еще десятка в два, тоже в шинелях и белых халатах. Вот они! Все сорок с копейками как на ладони – сплотились, как сельди в банке! Ну сейчас я вас! А тем временем первые, что вышли к реке, уже попробовали перейти по мосту, но залили сапоги и под хохот других вернулись на берег.
Я уже взял было на мушку того, который распоряжался, и хотел открыть огонь, когда двое, внимательно слушавшие его, взяли друг друга за руки и вошли на мост боком.
«Отлично, – подумалось мне, – вот сейчас сниму тех, что с винтовками на изготовку, потом тех, что в реке, и пройдусь по тем, что готовятся к переправе… Троих точно положу, если не пятерых. С такого расстояния по такой цели бывшему офицеру, пусть даже саперу, промахнуться – грех!» Аккуратно взял ровную мушку, подвел ее на уровень поясницы правого фрица, что стоял у уреза воды, хищно глядя в мою сторону, и, затаив дыхание, как учили, плавно нажал на спуск…
Не знаю, что тут произошло. Перед глазами вдруг вспыхнуло ярко-голубое сияние, потом ослепительный белый свет, превративший окружающий пейзаж в негатив, и тьма… Я закувыркался через голову и полетел куда-то, теряя сознание…
Сознание вернулось так же внезапно, как и ушло. Я вдруг почувствовал, что вишу, распятый на кольце, которое медленно поворачивается, а с лица кто-то снимает… нет, даже сдирает маску. Из тишины всплыли знакомые голоса:
– Смотрите, и он, похоже, отключился!
– Тут, по-моему, все не так плохо. Господин Матвееф, похоже, просто очень эмоционално воспринял свое путешествие. Недаром вед он так настойчиво показывал нам именно это место для своей материализации в прошлом!
С трудом разлепляю веки. Зрение медленно возвращается. Из темноты постепенно возникают две фигуры, которые возятся с ремешками, держащими меня на кольце.
– Господин Матвееф, обопритес левой ногой на помост, вам будет удобнее. Мы сейчас освободим вас от креплений, – донесся слабый голос господина Лейбница.
Я потряс головой и встал на помост сначала одной, а потом и второй освобожденной от пут ногой, ожидая, когда будут освобождены и руки, но, когда это произошло, неожиданно рухнул вниз и не мог сделать ни шага, пока Виталий не протянул мне руку, помогая подняться.
Сознание отказывалось верить, что я опять в тепле, сухости и безопасности, что уже не надо опасаться вражеской пули, что смерть от голода не стоит на пороге. Вернувшаяся такая привычная некогда действительность теперь казалась сном. Нет, все-таки та война была иной, совсем иной, чем все мои, вместе взятые. И тем более сильно меня туда тянуло, чем больше я узнавал о ней. Тянуло, несмотря на перенесенные испытания.
Я не спеша оделся в свой ставший таким непривычным костюм, автоматически, вполуха слушая излияния Лейбница и Виталия, совершенно не понимая, о чем они говорят. Потом оглянулся и, с трудом разлепив пересохшие губы, хрипло попросил:
– Жрать хочу!
– О, нет проблем, – отозвался господин Лейбниц, быстро подошел к двери и широким жестом пригласил следовать за ним.
После десятка поворотов в таких похожих друг на друга коридорах мы поднялись куда-то на лифте и вдруг вышли в большой мягко освещенный зал, где в дальнем углу, в нише позади принимающих пищу и отдыхающих посетителей, нас ждал небольшой, но обильно сервированный стол.
Глава 4
Занавес приоткрывается
– Прошу вас. – Господин Лейбниц картинно указал мне место во главе стола.
– Спасибо. – Я отодвинул стул и уселся на мягкое сиденье.
– Это кафе-ресторан для сотрудников компании. Не волнуйтес ни о чем, приходите в себя, подкрепляйтес. Все угощение за счет нашей стороны. – Господин Лейбниц аккуратно присел напротив меня, тогда как Виталий примостился справа.
