Алексей Кулаков - Великий князь
"Интересно, если бы Ходкевич и прочие дипломаты узнали, что проволочки с их официальным приёмом были только лишь из-за того, что в Гжели не успели изготовить зеркала и расписные фарфоровые сервизы для великодержавных понтов. Они бы обиделись?".
Осознав, что его мысли пошли немного не в том направлении, подросток недовольно шевельнулся, медленно перебирая можжевёловые бусины четок. Его стараниями, а так же благодаря архипастырю московскому Макарию, опасность Опричнины удалось если и не устранить, то сильно ослабить – направив мысли и деяния Иоанна Васильевича в сторону от быстрого, но изрядно кровавого пути укрепления государственной власти, в русло постепенных изменений. Зачем бороться с открытым недовольством, а то и сопротивлением родовитой знати царства Московского, насильно забирая все прежние вольности и привилегии, когда можно (и нужно!) устроить всё так, чтобы эта самая знать сама себя ослабляла? Помочь одной группировке родовитых против другой, затем руками третьей добить победителя… Разумеется, для подобного образа действий требовалось определённое терпение и хитрость – но уж этих качеств у великого князя было достаточно. В качестве примера можно было привести некогда сплочённый клан князей Шуйских. Четыре года назад потомки младшего брата Александра Невского почти по любому вопросу выступали единым фронтом – а теперь? Князь Горбатый-Шуйский в большой чести, как победоносный воевода, и во всем поддерживает своего государя. Князья же Шуйские, Пётр Иванович и Иван Андреевич, совсем наоборот, в опале. Так как были уличены перед Боярской Думой в нецелевом использовании казённых средств и небрежении порученным им делом.
"Сами же свалили все дела на Федора Скопина-Шуйского, а потом удивляются – чего это их ругают, а его сдержанно похвалили? Дятлы!".
Нет, опальные вельможи конечно же пытались оправдаться тем, что они де – воины и управители, а строительные дела им несколько чужды…Что же, великий государь милостив и справедлив: немного их пожурил, присудил вернуть неправильно израсходованное серебро, наложил большую пеню сверху, после чего направил порядком обедневших воителей-управителей на возведение Рязанской засечной черты. Там и от степняков надо постоянно отмахиваться, и посошной ратью управлять – короче, самое оно, чтобы полной мерой проявить все свои таланты!
– Проворуются, как пить дать проворуются.
В качестве меры поощрения, работников, отличившихся на устроении засечной черты, планировалось награждать – не деньгами, конечно. Косами, пилами, лопатами, ножами-топорами. Откованными, между прочим, из тульского уклада. Чтобы Шуйские, да не поправили свои дела продажей таких наград? Да быть того не может!.. А после того как их воровство вскроется, прямая им дорога за Камень Уральский, осваивать новые вотчины – старые же отойдут в казну, с полного на то одобрения Боярской Думы. Ну, может и не одобрения, но понимание данного действа точно будет присутствовать.
"А если думные бояре не проявят должной чуткости и понимания, отец мигом припомнит уже им все многочисленные грешки – например, допущенные при составлении Бархатных книг ".
Вспомнив, какой переполох и суета образовались два года назад среди всех князей, бояр и дворян, наследник трона ядовито улыбнулся: по указу его царственного родителя, для попадания в эти самые книги родовитые царства Московского должны были документально подтвердить своё высокое происхождение. Жалованные грамоты на вотчины и титулы, записи в церковных книгах, упоминания в монастырских летописях – всё это было достаточным доказательством. Да вот беда: слишком уж часто случались свары меж удельными княжествами Руси, и очень уж хорошо в этих сварах горел пергамент…
"Кстати, чернильные строчки ещё и неплохо подчищали или правили все, кому было не лень. Потому что иногда получалось так, что запись о родовитом пращуре есть, но лучше бы её и вовсе не было – или предок в своё время измазался в чем-нибудь дурнопахнущем с политическим уклоном, или выставился совсем уж откровенным предателем и братоубийцей".
Впрочем, это мало кого останавливало. Тех же, кто никаких грамот и записей не имел вовсе, шли по веками проверенному пути подношений и челобитных. Первое доставалось думным боярам и приказным писцам, второе же, вместе с обильными доносами на мздоимцев-бояр, попадало в руки Иоанна Васильевича, и бережно хранилось. До поры, до времени.
Грр-рм!
Поворчав напоследок далёким громом, дождь стал утихать, постепенно превращаясь в слабую морось – которую расшалившийся ветер тут же начал закидывать в открытое окно. Сладко зевнув, Дмитрий вдохнул летние запахи и глянул на ложе, уже заждавшееся своего хозяина. Вернув свой взгляд за окно, он увидел, как по мокрой земле кремля осторожно передвигается десяток стрельцов, направляющихся на смену воротной страже – и тут же вспомнил про ещё одну причину, по которой Опричнина не состоялась. То бишь про полтысячи сирот-недорослей, поверстанных на государеву службу из боярских детей и бедных дворян – как говорилось в указе, "для устройства нового стрелецкого полка". Это если официально. А если неофициально и правду – то в подмосковной деревне с редким названием Берёзовка как раз заканчивали строительство казарм, в коих следующие четыре года будут жить и учиться воинскому делу будущие командиры пехотных и кавалерийских полков. Пять-шесть лет, и у великого государя Московии появится весомый аргумент в виде регулярной армии, способной поприжать боярскую вольницу и остудить самые горячие головы родовитой знати. До температуры сырой земли.
"Будут, обязательно будут у отца свои янычары! А потом они и ко мне по наследству перейдут – лишь бы серебра на обучение, обмундирование-вооружение и содержание хватило…".
Вдоволь посмаковав далёкие перспективы, Дмитрий внезапно ощутил мимолётный приступ озноба – впрочем, навстречу ему из средоточия тут же плеснула волна ласкового тепла. Простейшие манипуляции с собственной энергетикой стали настолько привычны, что уже не требовали даже и малейшего участия сознания… Чуть дрогнули пальцы, поглаживая гладкие бусины четок, затем подросток слегка привстал, намереваясь дойти уже наконец до ложа – но замер, а потом и вовсе сел обратно. Поднёс правую ладонь к лицу, разглядывая три янтарных шарика и невзрачный серебряный крест, сжал одну из трёх золотистых бусин, вновь ощущая непривычно-упругую подвижность давно уже окаменевшей древней смолы.
– Не понял?..
***
Коснувшись самым краешком далёкого горизонта, ласковое июньское солнце тут же раскрасило пушисто-белые облака во всевозможные оттенки ало-жёлтых цветов. Затем россыпью мелких золотистых брызг окатило закованные в слюду узкие окна-бойницы тверского княжеского терема, окрасило в ало-розовый цвет его бревенчатые стены… А напоследок уставшее за день светило отразилось от ухоженного оружия и бахтерцов небольшого воинского отряда, успевшего в Тверь аккурат до закрытия ворот.
– С прибытием, государь-наследник!
Благосклонно кивнув на приветствие дозорной стражи, синеглазый отрок неспешно перекрестился на икону Иоанна Предтечи, закреплённую в стрельчатом киоте над воротной аркой. Затем ласково похлопал по шее своего вороного аргамака, обещая ему скорый отдых – отчего тот без малейших понуканий двинулся вперёд, горделиво неся своего всадника. Глухой стук копыт тут же стал громче и звонче – потому что подковы били уже не по сырой земле, а по булыжной мостовой, появившейся в результате особого "каменного" налога князя тверского Димитрия Иоанновича. Каждый купец, прибывающий в Тверь, был обязан привезти десяток булыганов определённой формы и размера. И с любой подводы, приезжающей на торг – тоже два-три камня въездной "пошлины". Плюс, в результате одного из первых указов юного правителя все пойманные в княжестве воришки и лихие люди обрели постоянную занятость, сытную кормёжку и бдительную охрану – на каменоломнях.
– Истинно говорю вам, грядёт Страшный суд!!! Переполнилась чаша гнева Его…
Увидев богатые (хотя и изрядно запылённые) одежды и гриву серебряных волос, один из юродивых на ступенях белокаменного Спасо-Преображенского собора резко возбудился, начав во всё горло орать грозные словеса и пророчества – но увы, старания его пропали втуне, и тринадцатилетний правитель не удостоил крикуна даже и мимолётного взгляда. Не считать же за желанный результат нездоровое оживление среди собратьев по паперти, и троих прихожан, опасливо перекрестившихся на храм?..
"Вроде уже не весна, через три дня июль закончится – а у этого до сих пор обострение не прошло. Или у шизофреников это дело зависит от настроения, а не от сезона?..".
Добравшись наконец-то до княжеского терема, Дмитрий прямо из расшитого серебром седла направился в баню, дабы как можно быстрее смыть с себя дорожную пыль и запахи сыромятной кожи, доспешного железа и конского пота. Разумеется, не один – с некоторых пор на одиночество он мог рассчитывать только в пределах своих покоев (да и то, не всегда) и в нужнике. Относительно недавно удостоенный звания рынды с рогатиной Тарх Адашев, княжич Горбатый-Шуйский, троюродный брат Василий Старицкий, рында большого саадака Федька Мстиславский, подручник Мишка Салтыков… Так называемая малая свита, в которую входит ещё и задержавшийся в Москве княжич Скопин-Шуйский, и выполняющий в Туле его поручение Богданка Бутурлин.
