Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)
Конечно, все это нужно было как следует обдумать. «Своевольный» еще на этапе маневрирования и замедления, а потом, проходя через потоки старых отраженных радиоволн, взвешивал все «за» и «против» и слал запросы на всесистемный корабль «Плох для дела», который, находясь на расстоянии в несколько тысяч лет, прочесывал галактику, двигаясь к ее ядру; мы оставили его всего лишь год назад, после отдыха и пополнения запасов. Какую еще полезную нам информацию мог предоставить «Плох» – это где-то, видимо, зафиксировано, но мне представляется не очень важным, а потому, полагаю, не имеет смысла и доискиваться. Пока «Своевольный» описывал изящные силовые орбиты вокруг Земли и большие Разумы решали, стоит вступать в контакт или нет, большинство из тех, кто был на его борту, вели спешные приготовления.
Первые несколько месяцев пребывания на орбите корабль действовал как гигантская губка, впитывая все подряд, любые крохи информации, какие ему удавалось обнаружить на планете; он просматривал магнитопленки, карты, диски, файлы, микрофиши, фильмы, таблички, страницы, свитки, записывал и снимал, измерял и фиксировал, наносил на карту, сортировал, сопоставлял и анализировал.
Частицами этой лавины информации (казалось, что ее много, но, как нас заверил корабль, ее было до смешного мало) набивали головы тех из нас, кто по внешним данным мог, после некоторых изменений, сойти за землянина (мне пришлось обзавестись двумя дополнительными пальцами на ногах, из пальцев рук удалить по суставу, изменить форму уха, носа и скул; по настоянию корабля пришлось менять и походку), и вот к началу 1977-го мне удалось неплохо освоить немецкий и английский, а история и современность этого мира мне были известны, вероятно, лучше, чем подавляющему большинству аборигенов.
С Дервли Линтером мы были неплохо знакомы, но ведь на корабле с экипажем в триста человек все знают друг друга. Он был на «Плох для дела» в то же время, что и я, но познакомились мы, только оказавшись вместе на борту «Своевольного». И он, и я отбыли в Контакте уже половину стандартного срока, так что новичками нас трудно было назвать. А потому последующие события для меня вдвойне необъяснимы.
Январь и февраль я провела в Лондоне: пришлось шляться по музеям (рассматривать экспонаты, хотя на корабле были их прекрасные четырехмерные голограммы, и не видеть упакованные в ящики артефакты, которые хранятся в подвалах или вообще в другом месте, хотя на корабле были великолепные голограммы и этих вещей), ходить в кино (на корабле, конечно же, были копии всех фильмов, сделанные с лучших пленок) и – это, пожалуй, приносило больше пользы – посещать концерты, спектакли, спортивные состязания и вообще любые собрания людей, какие удавалось выявить кораблю. Много времени прошло в обычных прогулках по улицам, где можно было изучать людей, разговаривать с ними. Все они были очень любезны, но не всегда доступны и раскованны, как может показаться; странные сексуальные нравы местных жителей не позволяли женщине просто так подойти и заговорить с мужчиной. Подозреваю, что, не будь я на добрый десяток сантиметров выше среднего мужчины, у меня было бы больше неприятностей.
Другой моей проблемой был сам корабль. Он все время пытался интенсифицировать мою программу: заставить меня сделать как можно больше, встретиться с как можно большим числом людей, увидеть то, услышать это, познакомиться с одной, поговорить с другим, посмотреть это, надеть то… Дело было не в том, что мы хотели разного – корабль редко просил меня сделать что-то против моей воли, – просто он постоянно чего-то хотел от меня. Он рассматривал меня как своего посланника в городе, его человеческое щупальце, корень, через который он высасывал все, что можно, пытаясь насытить бездонную яму – свою память.
Приходилось устраивать передышки от этой гонки в отдаленных, диких местах – на Атлантическом побережье Ирландии, в горах и на островах Шотландии. Что могло быть лучше небольшого отдыха в графстве Керри, в Голуэе и Мейо, в Уэстер-Россе и Сазерленде, на Мулле и Льюисе? Корабль угрозами, лестью, обещаниями самой распрекрасной работы пытался выманить меня оттуда.
Но в начале марта мои дела в Лондоне закончились, и меня отправили в Германию, по которой мне теперь предстояло бродить, слоняться и путешествовать. Мне назвали несколько мест и дат, сказали, что нужно сделать, о чем думать.
Теперь, когда мне, так сказать, не нужно было пользоваться английским, можно было читать на этом языке просто ради удовольствия, чем и были заняты мои – очень немногие – свободные часы.
Год закончился, снег постепенно стал сходить, воздух потеплел, и вот когда за моей спиной остались тысячи и тысячи километров дорог, шоссейных и железнодорожных, и десятки гостиниц, меня в конце апреля отозвали на корабль – поделиться своими мыслями и чувствами. Корабль изо всех сил пытался понять настроение планеты, сформировать то впечатление, сырой материал для которого может дать только непосредственное общение между людьми. Он сортировал, систематизировал, располагал в случайном порядке и пересортировывал полученные данные в поисках шаблонов, стереотипов, пытаясь измерить и оценить все ощущения, испытанные его человеческими агентами, сопоставляя их с собственными выводами, сделанными им при плавании в океане фактов и цифр, которые он уже получил с Земли. Мы, конечно, были еще далеки от завершения работы: я и все остальные, кто находился на планете, должны были провести там еще несколько месяцев, но пора было поделиться первыми впечатлениями.
2.2. Корабль с точкой зрения
– Так вы считаете, нам следует контактировать?
Хорошо после сытного обеда, набив живот, расположиться в зоне отдыха, вытянувшись в кресле, пригасить свет, ноги положить на подлокотник, скрестить руки на груди и погрузиться в полусонное благодушие. Глаза у меня были закрыты. Мягкий теплый сквознячок с ароматом альпийских лугов прогонял запах еды, которую мы с моими друзьями недавно поглощали. Они теперь играли во что-то в другой части корабля, и до меня доносились их голоса на фоне музыки Баха – мне удалось пробудить в корабле любовь к этому композитору, и корабль теперь играл Баха для меня.
– Да, считаю. И чем скорее, тем лучше.
– Им это не понравится.
– И что? Это для их же блага.
Я открываю глаза и изображаю для дистанционного корабельного автономника (который сидит на подлокотнике под углом, словно чуть выпил) то, что, как я надеюсь, можно принять за натянутую улыбку. Затем снова закрываю глаза.
– Возможно, так оно и будет, но речь сейчас не о том.
– О чем же?
Я заранее знаю ответ, но все же надеюсь: корабль предложит что-нибудь более убедительное, чем то, что я ожидаю. Может, когда-нибудь…
– Как, – говорит корабль через своего автономника, – мы можем быть уверены, что поступаем правильно? Откуда мы можем знать, что является – или будет – благом для них, пока не проведем чрезвычайно длительных наблюдений сходного масштаба – в данном случае планетного – и не сравним последствия контактирования и неконтактирования?
– Мы уже должны понять, что к чему. Зачем жертвовать этой планетой ради эксперимента, результаты которого нам заранее известны?
– А зачем жертвовать ею ради вашей беспокойной совести?
Я открываю один глаз и смотрю на дистанционного автономника, примостившегося на подлокотнике.
– Минуту назад мы согласились, что, если вмешаемся, это, видимо, все же будет им во благо. Не пытайтесь напустить туману. Мы можем это сделать, мы должны это сделать. Вот что я думаю.
– Да, – говорит корабль, – но все равно нас ждут технические трудности, поскольку ситуация весьма нестабильна. У них переходный период; цивилизация в высшей степени неоднородная, проникнутая тесными – и напряженными – связями. Я не уверен, что все их разнообразные системы можно стричь под одну гребенку. Сегодняшний уровень развития коммуникаций на планете подразумевает высокую скорость и одновременно избирательность связи: сигнал обычно сопровождается посторонними шумами, к тому же почти всегда происходят потери. Это означает: то, что считается у них истиной, вынуждено двигаться со скоростью слабеющих воспоминаний, смены взглядов и поколений. Даже признавая свои слабости, они, как правило, пытаются кодифицировать и упорядочить их, манипулировать ими. Попытки фильтрации шума становятся у них частью этого шума, и они, похоже, способны додуматься только до упрощения того, что может быть понято лишь при ясном осознании всей его сложности.
– А-а… ну, хорошо, – отвечаю я, пытаясь понять, о чем это он.
– Гм-м, – говорит корабль.
Если корабль говорит «гм-м», значит он не уверен. Этому животному практически не нужно времени для размышлений, а если оно делает вид, что нужно, значит оно ждет, что ему скажете вы. Но мне удается его перехитрить. Я не говорю ничего.
