Чжунгоцзе, плетение узлов - Татьяна Никитина
— Нежкой зовут. Ты как здесь оказался? Далеко до Пскова-то.
— Я в Киев иду поклониться преподобным Печерским старцам.
Девушка, перестав улыбаться, бросила взгляд на его одежду и проговорила разочарованно:
— Ты монах что ли?
— Нет, — торопливо отозвался Нежата. — Просто родители отдали меня в монастырь в учение книжное. А по дороге разбойники забрали рубаху — только подрясник старца остался…
Девушка рассмеялась, и усерязи запрыгали и закачались над ее ушами.
— Да ты везучий! Рубашку забрали, а целый мешок добра оставили.
Нежата улыбнулся в ответ и пожал плечами: что он мог сказать? Да, пожалуй, он везучий.
Девушка хотела еще что-то спросить, но крупные капли дождя, сначала редкие, посыпались все гуще и гуще. Нежка глянула на Нежату весело и, схватив за рукав, потянула вперед. Она затащила его во двор, повлекла в дом. В сенях, в кромешной тьме, Нежата зацепил и уронил что-то с грохотом. Нежка прыснула и втолкнула его в избу. Нежата замер, глотнув густой, пахнущий дымом и потом воздух человеческого жилья. Он отвык уже. Было понятно, что в избе находится много людей, но при свете тлеющего очага трудно было понять, сколько их. Нежата еле смог разглядеть женщину за ткацким станом: ей светила лучина. Она подняла голову от работы и резко спросила:
— Ну, кого привела?
— Это странник, матушка, — детский голосок Нежки звучал озорно и дерзко.
— Гони в шею попрошайку.
— Там дождь… — возразила Нежка.
— Не хватало, чтоб ты в дом тащила кого придется, — ясно было, что мать не станет уступать. Нежка тихонько потянула Нежату за дверь: он, одурманенный духотой и ошарашенный грубым приемом, плохо соображал, что делать.
— Ничего, — торопливо шептала девушка, таща Нежату через сени. — Она всегда так. Ей только бояричей да купцов подавай. А если уж монах, так сразу схимник, — она хихикнула. — Переждешь дождь в сенном сарае, переночуешь, а утром уйдешь пораньше. Она и не узнает.
Они вышли на улицу. Белесая стена ливня скрывала двор, клонилась от ветра набок, и навес, соединяющий избу с хлевом и сенным сараем, почти не защищал от дождя. Нежка с Нежатой метнулись к сараю, но все равно промокли.
— Ладно, — улыбнулся Нежата, отжимая подол подрясника у самой двери. — Если бы я остался в чистом поле, я промок бы сильнее.
— Можешь его снять и зарыться в сено, — деловито предложила Нежка.
— Да сверху-то он почти сухой…
— Почти сухой, — фыркнула девушка. Она долго молча смотрела в приоткрытую дверь сарая на небесную воду, все текущую с шумом на землю и заливающую двор. А за избой уже образовалась глубокая лужа. Нежата стоял за спиной у Нежки и тоже смотрел, только больше на нее, на ее округлые плечи, на завитки волос над шеей, на растрепанную косу. Он смотрел, а внутри у него начинали ползать колючие жуки, царапая и щекоча своими крючками на ножках. «Или это называется жгучей плотской страстью?» — беспокойно думал Нежата, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. С улицы тянуло влажным холодом, и девушка съежилась, прижимая локти к груди. От этого она показалась Нежате трогательно беззащитной и маленькой, и он, не отдавая себе отчета, обнял ее, прикрывая почти сухим краем вотолы. Девушка доверчиво прижалась к нему. Понемногу дождь стал стихать, и Нежка встрепенулась:
— Ой, что мать-то скажет? Куда я пропала?! — и, высвободившись из рук Нежаты, убежала в дом. Нежата проводил ее взглядом. Он столько всего чувствовал в это мгновение: и горечь, и сладость, и тонкий острый жар, и узкий тягучий холод. Он был ошеломлен бурей переживаний, неожиданно обрушившихся на него. Сейчас все обозримое пространство, весь его мир занимала Нежка — нежная, растерянная, веселая. Но где-то с краю маячил строгий Моисей Угрин, грозящий своим тяжелым посохом. И печальный Иоанн Многострадальный, прижимающий к груди белое ребро праведного Моисея, сочувственно кивал Нежате головой. Он перевел дыхание и присел на сено. Лишь теперь он почувствовал, как устал и проголодался, и обратил внимание на звуки, доносящиеся из смежного с сараем хлева, точно жизнь начинала возвращаться к нему. Ох, велика же опасность, исходящая от женщин. Даже маленькая Нежка оказалась такой сильной. Преподобный отче Моисее, моли Бога о нас!
Нежата порылся в своем мешке, отыскал кусок засохшего пирога с кашей и с жадностью принялся его грызть. Ничего: дождь закончится, и он уйдет. Доев, он подставил канопку под стекающие с крыши струйки и запил свой ужин дождевой водой. Разулся, подумав немного, снял подрясник и зарылся в сено. Но, едва смежив веки, он увидел Нежку, теплую, ласковую и смешливую. Он заворочался, ощутив новый прилив сладкого беспокойства, поднимающегося снизу-вверх и колючими искрами бьющего в грудь. «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, — начал Нежата быстрым речитативом, — и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое». Знакомые слова появлялись сами собой, и он по привычке легко хватался за них. С речитатива Нежата перешел на шепот, потом замолчал и закончил уже не вслух, еле продираясь сквозь навалившуюся дрему: «Тогда благоволиши жертву правды, возношения и всесожигаемая; тогда возложат на олтарь Твой тельцы»[1].
Он проснулся от того, что Нежка трясла его за плечо. Нежата открыл глаза, но никак не мог понять, что происходит и чего она от него хочет, а она, смеясь, повторяла:
— Проснись, проснись! Я тебе поесть принесла.
Очнувшись наконец, он улыбнулся ей в ответ и стал выбираться из сена. Нежка, опустив глаза, протянула ему подрясник. Потом подала хлеб и плошку с гороховой кашей, еще теплой.
— Ложка-то у тебя есть?
Нежата порылся в мешке, отыскал ложку. Нежка присела рядом.
— Я сказала: пойду скотину покормлю и корову встречу. Мать думает, будто мне стыдно, что тебя притащила, и теперь я стараюсь загладить вину. Она ни о чем не догадывается, — девушка положила голову ему на плечо. У Нежаты перехватило дыхание. Он вздохнул, сглотнул и сосредоточился на каше.
Когда он доел, Нежка налила ему кваса.
— Пойду со скотиной разберусь.
— Тебе помочь?
Нежка фыркнула:
— А ты сумеешь?
— Ну, у матери была корова, и свинья была… Я иногда носил ей пойло. Только вот не помню, донес ли хоть раз, — он улыбнулся заливистому смеху Нежки. — Разве это так сложно?
