Олег Курылев - Шестая книга судьбы
Одновременно с этим два человека вошли в пустую аудиторию. Не обращая внимания на присевшего на подоконнике Вангера, они стали обходить ряды столов, заглядывая под них и под лавки. Каждая скомканная бумажка немедленно поднималась, разворачивалась и снова бросалась на пол. Наконец они нашли то, что искали. Под одним из столов первого ряда валялось сразу несколько скомканных листовок. Их тщательно разгладили, и один из гестаповцев обратился к профессору:
— Кто здесь сидел?
Вангер пожал было плечами, но вдруг вспомнил, что как раз на этом месте сидел Карл Шнаудер, сын нацистского функционера. Не зря листовки попали именно сюда, подумал он.
— Если не ошибаюсь, здесь сидел Шнаудер. Карл Шнаудер. Он всегда сидит в первом ряду.
Один из гестаповцев записал названные имя и фамилию в блокнот и поинтересовался, как зовут самого профессора. Другой в это время, держа в руках найденные листовки, подошел к Вангеру и испытующе оглядел его.
— Мне вывернуть карманы? — спросил тот, вставая с подоконника.
— А откуда вы знаете, что мы ищем? — Агент государственной тайной полиции, тот, что вел записи в блокнот, вдруг быстро подошел к Вангеру и уставился ему прямо в глаза.
Профессор растерялся. Посмотрев в холодно-равнодушные зрачки гестаповца, он отчетливо понял — для них нет никакой разницы между студентом-первокурсником и профессором, обладателем докторантуры. Его запросто могут сковать наручниками и провести при всех к выходу. И никто не посмеет даже спросить, что случилось.
— Вчера здесь был гауляйтер, — как бы оправдываясь, пробормотал Вангер, — он рассказывал о каких-то прокламациях. Вероятно, об этих.
Профессор взглядом показал на листовки.
— О каких-то? Вы знакомы с Гансом Шоллем, студентом медицинского факультета? — Это уже походило на допрос.
— С Шоллем?… Если он ходил на мои лекции…
— А с его сестрой Софи Шолль?
О Софи Шолль профессор знал от своей дочери. Они учились вместе на факультете биологии, но на разных курсах. Эрна, хоть и была младше, поступила в университет на два года раньше Софи, у которой были какие-то проблемы с нелояльными режиму родственниками. Дочь рассказывала ему об этой девушке как о талантливой художнице и прекрасном человеке. Вангер несколько раз видел Софи и сейчас явственно представил ее лицо: короткая, сзади совсем мальчишеская стрижка с непомерно пышной челкой, широкий, немного приплюснутый нос, тонкие губы и проницательный, часто задумчивый взгляд. Эта длинная челка темных волос, спадающая на глаза… Уж не она ли мелькнула сегодня над перилами балюстрады на третьем этаже? Не может быть!..
Он молчал, пораженный своей догадкой. Прошлым летом Эрна отрабатывала трудовую повинность в Ульме на металлургическом заводе В их отряде была и Софи. Уж не связаны ли они чем-то большим?
— Так вы ее знаете?
— Я пытаюсь вспомнить. Вероятно, знаю. Во всяком случае я слышал это имя.
— Что вы читаете? — спросил гестаповец с блокнотом в руке. — Я имею в виду не дома перед сном, а ваши лекции. — Он осмотрел стены аудитории, словно пытаясь определить, что здесь можно преподавать.
— Историю Рима и иногда, подменяя других, Римское право.
— Вы знаете Курта Хубера?
— Да, разумеется. Это один из наших профессоров. Он преподает философию и…
— Это нам известно. Что вы можете сказать о нем как о немце и гражданине?
Вангер знал, что Хубер был страстным собирателем народных песен и фольклора. Он объездил в их поисках не только всю Баварию, но и Балканы, Южную Францию, Испанию и другие места Он преподавал в Мюнхенском университете уже больше двадцати лет, получив докторантуру в семнадцатом году в двадцатичетырехлетнем возрасте Они не были друзьями, но уважали друг друга. Хубер неоднократно хвалил Вангеру Эрну, которая посещала лекции по философии факультативно, за успехи по его предмету.
— Я не могу сказать о нем ничего плохого.
«А хорошее вас не интересует», — подумал он про себя
В это время дверь в аудиторию отворилась и появившийся в проеме человек сказал:
— Мы закончили, оберштурмфюрер.
— Думаю, мы еще с вами увидимся, — произнес тот, кого назвали оберштурмфюрером, и все трое вышли в коридор, оставив дверь распахнутой.
Вангер присел на подоконник, достал носовой платок и вытер вспотевший лоб.
* * *— Мы его потеряли.
— Кого его?
— Зонд.
Карел стоял в дверях кабинета в синем рабочем халате, без галстука, со взъерошенной шевелюрой. Септимус показал пальцем на стул
— Что происходит, Карел? То вы теряете объекты, а теперь уже и до зондов дошло.
Огромный карандаш президента, хорошо известный всей академии, стал грозно постукивать по столу.
— Я предупреждал, что такое может случиться, — начал заранее заготовленные объяснения инженер по перемещениям. — Вы же знаете, что нам урезали энергию до опасного минимума, при котором наступает нестабильность. Я просил дать возможность нормально поработать еще хотя бы неделю. Потом мы готовы были отключиться, но…
Септимус замахал толстыми ладошками.
— Оправдываться будете после, а сейчас коротко: чем это нам грозит?
— Эта ситуация, господин президент, еще мало изучена, хотя зонды теряли и раньше. — Карел страдальчески посмотрел на Септимуса. — Многое зависит от того, в каком режиме он работал в момент обрыва связи. В нашем случае это был как раз режим активного сканирования объекта.
— Какого объекта?
— Некоего Эриха Белова.
— Ну так и говорите, не «объекта», а «человека». Что за манера! Какое отношение он имеет к нам, точнее, к этим чертовым книгам?
Карел пожал плечами.
— Пока неизвестно. Он пришел домой к профессору Вангеру, причем, заметьте, поздно вечером. Почти ночью. Ну мы и решили навести справки.
— Навели?
— Он оказался русским.
— Вот как? — Карандаш замер в толстых пальцах Септимуса. — Что еще успели узнать?
— Немного. Из эмигрантов. Бывший пленный, еще Первой мировой. Остался в Германии. Во времена Веймарской республики получил гражданство. Стал известным журналистом. При нацистах лишился всего и попал в Дахау. Когда был в лагере…
— Так, стоп, стоп. Не спешите, Карел. Про Веймарскую республику я что-то слышал, а вот Дахау… Напомните-ка, что это за место такое.
— Это концентрационный лагерь возле одноименного городка под Мюнхеном.
Инженер положил на стол руки, намереваясь включить изображение, но Септимус его остановил.
— К черту карты и всякие там планы. Дальше.
— Это все, что мы успели. Зонд оборвался.
— Ну так восстановите связь. Я переговорю с энергетиками.
Карел потупил взгляд.
— В том-то и дело, что это очень непросто. Его еще надо найти. С зондом не просто потеряна связь, понимаете, он оборвался. Другими словами, сместился во времени, и где находится теперь, мы не знаем. Но уже ищем, — поспешил добавить инженер.
— Да-а-а, с вами не соскучишься.
Септимус бросил карандаш и выбрался из кресла. Переваливаясь, словно утка, он стал прохаживаться вдоль стола. Такое бывало редко и могло означать две вещи: либо возбуждение от неожиданной удачи, либо… В данном случае речь могла идти только о втором «либо».
— Может быть, просто подготовить другой зонд и не мучиться с поисками? А?
— Уже готовим, господин президент.
— А этот? Что, так и будет валяться неизвестно где, пока его ржа не съест?
— Валяться он не будет. Он не железяка какая-нибудь, чтобы валяться. Это электронная конструкция на основе холодной плазмы, не видимая глазом и не осязаемая другими органами чувств.
— Да знаю, знаю. Ну тогда и черт с ним! Или вы что-то недоговариваете? А, Карел? Давайте-ка начистоту. Я не в курсе всех этих ваших штук. У меня академия на горбу. Триста отделов!
При этих словах Септимус похлопал себя по загривку. Инженер понимающе и даже сочувствующе кивнул, собрался с мыслями и начал:
— Утерянный зонд обладает некоторым запасом внутренней энергии для автономных действий. Он скоро разрядится, и на этом его существование прекратится. Как я уже сказал, зонд, как правило, невидим…
— Как правило?
— Ну… с его помощью можно создавать голографические изображения, но только по приказу оператора. Мы прибегаем к этому крайне редко, особенно после того, как парламентский комитет по науке провел известный вам закон.
— Продолжайте.
— Так вот. Он разрядится недели через две, а может, и раньше. Все зависит от затрат на производимые им действия. А что он там делал или будет делать, если сместился в будущее по отношению к сорок третьему году, мы пока не знаем.
— Ладно, что вы успели наработать по профессору?
— Немного, но все же… — Карел достал свой блокнот. — Во-первых, по-английски он читает со словарем по две-три страницы за вечер, в полном одиночестве, запершись в своем кабинете. Это уже хорошо.
