Александр Карпенко - Грань креста (дилогия)
— А деда-то мово? Что с дедом делать?
— Деду уже никакая больница не поможет. Вот, возьми таблеток, чтобы спал. Если не будет спать, помрёт скоро. Терпи, бабуля, он теперь таким до гроба останется.
— Ай, милай! Что ж делать таперича, буду ходить за дедом. Знать, крест мой такой. А внучку-то вылечите?
— Постараемся, обязательно постараемся.
— Уж постарайтесь, милаи. Одна она у меня осталась, сиротинушка. Всех же нелюди побили-то. Езжай с докторами, внученька, езжай.
Женщина ударилась в слёзы:
— Не по-е-ду-уу! Никуда от бабы не поеду!
Видя, что уговоры здесь не помогут, я сгрёб её в охапку и вместе с куклой оттащил в автомобиль. Она продолжала оглушительно рыдать, брыкалась и махала руками. Люси, вскарабкавшись на спинку переднего сиденья, заглянула к нам в салон и вынесла вердикт:
— Всю дорогу слушать? Вкати-ка ей дозу покрепче. Не связывать же её, в самом деле, и так девке несладко.
Я призадумался, как бы лягающейся и крутящейся пациентке сделать инъекцию. Решение нашлось быстро:
— Постой, постой, не рыдай. У меня к тебе серьёзный вопрос.
Слёзы приостановились.
— Какой воплос?
— Понимаешь, у меня проблема.
— Какая плоблема?
— Твоей кукле нужно обязательно сделать укол, а она не хочет. Говорит, что очень боится всяких уколов.
— Боится-боится. Она вообще бояка. Но ты её не лугай. Она зе есё маленькая.
— А ты большая? Ты не бояка?
— Я не бояка. Я узе давно больсая и взлослая девочка, — ответила дама с серьёзностью, которая была бы убийственно смешной при менее трагичных обстоятельствах.
— Ну, раз ты большая и взрослая, — торжественно произнёс я, — ты должна подать своей кукле пример. Мы поступим так: сперва сделаем укол тебе. Кукла увидит, что ты не боишься и не плачешь, и тоже даст мне себя уколоть. Хорошо?
— Холосо! — согласно кивнула наша больная и, повернувшись ко мне задом, начала решительно стаскивать трусики.
Я быстренько нацедил в шприц почтенную дозу седатива и всадил ей.
— И вовсе не больно! — громко возгласила женщина, совлекая с куклы кружевные панталоны.
Укололи и куклу. Тронулись с места.
Минут пятнадцать пациентка с интересом смотрела в окошко, потом мало-помалу начала клевать носом. Я уложил её на носилки и прикрыл припасённым для приличных больных одеялком. Для неприличных у меня под лавкой лежало забытое кем-то старое пальто без левого рукава. Вовсе уж грязных, вшивых и блохастых я с удобствами никогда не клал — на полу покатаются. Не графья. Мне ихних насекомых не надо. Сам, бывает, на тех носилках отдыхаю. Спит? Спит крепко, родимая. Перебрался в кабину, не останавливая машину, через окошко в перегородке. Телом я не грузен, сделать мне такой фокус не трудно. У моей сменщицы дома таким образом больная сбежала, вдвое старше меня, между прочим!
Умостился на сиденье, встряхнул флягу — булькает! Похлебал пивка, расслабился.
— Госпожа доктор! Что там бабка рассказала-то?
— Саш, это страшно. У этой женщины в военной зоне были на службе отец, муж и брат. Несколько месяцев о них не приходило известий, и она, беспокоясь, отправилась их разыскивать, когда тот сектор оказался рядом. Сама беременна была. Дед взялся её сопровождать — с одинокой бабой в зоне всякое случиться может. Нашли родных. Место считалось достаточно спокойным, основная линия фронта вообще была в другом секторе, так что она решила побыть с ними недельку Осталась. И за эту неделю лишилась всех. Сперва убили мужа — страшно убили, пытали, изуродовали всего. Не успела оплакать — подорвался на мине отец. Знаешь, такие маленькие мины, небольшой мощности, — отрывают руки, ноги, калечат. Вот и ему ногу оторвало до колена. Он долго полз — не дополз, умер от кровопотери. И тут же новый удар. Брат попытался угнать у нелюдей вертолёт. Ему удалось поднять машину в воздух и почти довести до места. Но кто-то, из своих же, не предупреждённый о проводимой операции, засадил в него ракету Упал и сгорел, бедняга, в нескольких верстах от лагеря.
С лихвой хватило бы происшедшего, чтобы помешаться от горя, но немилостивая судьба взялась её ещё добивать. Дед пошёл к сгоревшему вертолёту хоронить останки и сгинул без вести. Это уж потом стало известно, что он в плен попал, а думали — погиб. Впрочем, неизвестно, что лучше. Ты видел, что с ним сделали. У самой от переживаний случился выкидыш. Вот и результат… Измученная душа убежала в детство прятаться от страхов взрослого мира.
— Ну, у нас подобные реактивные вещи, в принципе, лечатся.
— Здесь тоже лечатся. Но вот как не призадуматься — стоит ли человеку в таком положении возвращать его боль?
— Положено…
— Положено, положено… Сам-то как её бреду подыгрывал? Ну, для нас это, допустим, вполне профессиональный подход — не насильно же её госпитализировать. А вот в больничке за такие штучки выговор приказом выносят. Нельзя душевнобольного на его бредовых переживаниях фиксировать. Нельзя. Как бы ни было жалко. Каждый должен жить в своём личном маленьком аду. А мы приставлены стеречь, чтоб люди из своего ада не сбегали…
Грунтозацепы шин с хрустом мяли белый песок пляжа. Все примолкли, вглядываясь каждый в мрак собственной преисподней. Несчастная женщина сладко посапывала на носилках, уютно свернувшись в клубочек. Мышка не замечала дыма сигареты, тянувшегося мимо её носа в щёлку приоткрытого окна. «Каждому — своё». Надпись на воротах Бухенвальда.
— Люси, а как ты с порога сообразила, что они из зоны боевых действий?
— Опыт. Я их столько уже перевидела… Да и у дедка поведение специфическое. Эти военнопленные все вот так руками сучат. Ты небось об органическом поражении подумал? Нет, здесь что-то другое. Ходят слухи, что их нелюди зомбируют, чтобы они на каких-то тайных заводах работали, без сна и еды. Так ли это, не скажу. Только подобное состояние ничем не вылечишь, проверено. Максимум, что можно сделать, — кормить полунасильно да спать заставлять, чтоб не так быстро сгорали. Больница их уже давно не принимает, а психинтерната у нас нет…
— А если ухаживать некому?
— Значит, недолго мучиться будут.
— Пристрелить гуманней…
— А ты возьмёшься? Пристрели, у тебя есть из чего. Пристрелишь?
Я почёл за благо промолчать.
— А коли не можешь, не кидайся словами зря. За них отвечать нужно. Ладно, проехали. Давай о приятном. Ну-ка, посмотри, что там нам бандюки надавали?
Я выгреб из кармана увесистые золотые кругляши.
— О-о-о! — хором выразила удовольствие моя бригада. — Всегда бы так!
— Это много?
— Это очень прилично. Один двойной империал равен примерно… Как тебе объяснить… Ну, на привычные тебе деньги примерно долларов триста. У нас по два на рыло. Шесть сотен — твоя зарплата этак мало что не за квартал.
— Так много дали?
— Нет, так мало родная «Скорая» платит. А где медик на свою зарплату прожить может? Из всех, кого я на нашей станции знаю, от силы десяток человек, попав сюда., в деньгах потеряли. Правда, кое-кто у себя дома деньгами вовсе не пользовался, но это разговор особый.
Я проглотил просившийся на язык вопрос: есть ли в мире, откуда прибыла мышедоктор, деньги. Полез в другой карман вынуть снятые от греха подальше перед вызовом часы и наткнулся на непонятный предмет. Извлёк. Да это же бляха, подаренная нам главарём разбойников! Ну-ка, посмотрим.
Тяжёленькая жёлтая штуковина в форме щита. Явно золотая. Сзади винт с закруткой — прикреплять к одежде. Какая-то награда? На лицевой стороне изображение раскрытой ладони. На ладони — шестиконечный крест, изрядно смахивающий на кладбищенский, только коротенькая нижняя перекладина не наклонная, а прямая. Ниже стилизованное изображение скальпеля, на лезвии выгравировано «СВ 4» и в самом низу — «ПС СМП 13».
Люси и Нилыч охнули восхищённо-испуганно:
— Ох и наглы же разбойнички! Надо же, не побоялись!
— Что такое?
— Шура, это уникальная вещь. Ты держишь в руках бригадный жетон Потерянной подстанции. Да не просто бригадный — личный жетон старшего врача смены. Как он к бандитам попал — ума не приложу. С Потерянной подстанцией вступать в конфликт все боятся, даже разбойники и нелюди. Так что грабёж исключён.
— Не понимаю. Я за неполные сутки уже третий раз слышу о Потерянной подстанции. Что же это всё-таки такое?
Люси и Нилыч стали переглядываться и озираться, будто подозревали о наличии вражьих шпионов в нашей машине. Наконец мышка решилась:
— Ладно, слушай. Но учти, даже разговоры на такую тему опасны. Видишь ли, система медицинского обслуживания этого мира не всегда выглядела так, как сейчас.
Когда-то, не столь уж и давно, тут была разветвлённая сеть поликлиник и диспансеров. А «Скорая помощь» имела почти два десятка филиалов в разных секторах. Шли даже разговоры о том, чтобы каждый сектор имел свою подстанцию. В условиях здешней странной географии это было бы вполне разумно. Кстати, и на работу тогда нанимались добровольно. Потом что-то случилось. Так и непонятно, что именно, но всё начало сворачиваться. Сперва исчезли амбулаторные учреждения, а затем и подстанции стали сокращать одну за одной, а персонал переводить на Центр. Тогда и родилась сегодняшняя система бессменного дежурства, так как народ начал дезертировать пачками — по секторам-то обжились, домами, семьями обзавелись многие, а в местных диковинных условиях, всю жизнь проводя на колёсах, можно ни разу рядом с домом не проехать. Кто ж захочет оставаться на такой собачьей работе? Вот и начали сюда на «Скорую» не приглашать, а затаскивать. Как нас с тобой.
