Мирзакарим Норбеков - Большая книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать (сборник)
Он постучал сковородкой по крутым рогам.
– Два затылка и рот на макушке – это куда ни шло! Сами довели себя до такого печального состояния. Хуже того, затылочники как черствый хлеб, который настолько окаменел, засох, что и откусить-то невозможно. Разве что размочить – любовью и сожалением! Да где ж их взять в этом диком ущелье, когда все только и думают о своих грехах, каются и хотят принести искупительную жертву. Тьфу!!!
И черт так оглушительно плюнул в костер, что Шухлик очнулся на дне ущелья. Ленточка неба казалась еще дальше, чем прежде. Она покраснела и уже потихоньку угасала.
Шухлик хотел подняться, но обнаружил, что ноги крепко связаны. Его окружили затылочники.
– Нам было откровение, – склонился макушкой Первый, указывая на пещеру. – Голос Вечного Блуждания изрек: явится рыжий осел! сам отдаст свою шкуру! сложите в нее все грехи, в которых каетесь, и сожгите! тогда обретете новую жизнь!
– Прости, осел! – дружески похлопал по загривку Тридцать седьмой. – Мы тебя долго ждали!
– Ты спаситель! Воздвигнем тебе золотую статую, которой будут поклоняться наши дети, внуки и правнуки! – воскликнул Одиннадцатый.
А Третий, щекоча ухо, зашептал.
– Нам известно, что под ослиной шкурой скрыт достойный гражданин Луций! Мы освободим тебя! Вернем человеческий облик!
– Совсем одичали! – заорал Шухлик, пытаясь вскочить и лягнуться. – Мой предок Луций жил две тысячи лет назад!
Но его не слушали.
Обступив со всех сторон, затылочники высекли Шухлика розгами до крови. А затем зашили в кожаный мешок вместе с собакой, петухом, обезьяной и змеей.
Видно, надеялись, что он испугается и выскочит из шкуры.
Однако выпоротый Шухлик мирно беседовал со своими соседями. Представившись, они рассказывали друг другу истории своих жизней, коротая время в мешке.
Особенно любезной оказалась змея из семейства гремучих. Она зализала Шухлику раны, затянувшиеся так быстро, как следы весла на реке.
Словом, все расстались друзьями и сговорились о следующей встрече в том же мешке.
Но затылочники решили действовать иначе – неспешно и наверняка.
Третий, освещая факелом дорогу, повел стреноженного Шухлика по пещерному лабиринту, в глубь горы.
С каждым шагом становилось все жарче и жарче. Лабиринт петлял, как заяц, удирающий от лисы. Наверное, тут были особые метки на стенах, иначе бы давно заплутали.
Третьему, видно, надоел стук ослиных копыт в гробовом молчании, и он разговорился сам с собой.
– Когда я ограбил того ротозея, то долго жил спокойно. Но, осознав свой грех, вечно каюсь, казню себя, мщу, наказываю, и – вроде не живу! Можно сказать, ограбил самого себя. Хуже того, убил свою жизнь бесконечным покаянием… О, вновь я согрешил в словах и мыслях!
И Третий, недолго думая, хлопнул факелом по макушке, наказав болтливый рот. Даже Шухлик почувствовал, как это больно.
Он понял, что затылочники сами себе в тягость. Не жизнь у них, а непрерывное копание, будто рытье мрачных пещер. Беспрестанно себя укоряя, забрели в лабиринт. Запутались, потерялись и – нет для них выхода! Разве что ослиная шкура…
Третий, отдуваясь макушкой, завел Шухлика в какую-то нишу, где пол был усеян черными и белыми камнями, и захлопнул решетку.
Когда он ушел, стало так непроглядно, будто в кармане пространства и за пазухой времени. Ну, не совсем так – кое-что Шухлик ощущал. Например, дикий печной жар, душивший раскаленными клещами, и острые камни под копытами.
Он чуял носом запах гари. Мог закричать и услышать короткое глухое эхо. Но вот глаза были совершенно беспомощны!
Некоторое время перед ними плавали какие-то радужные кольца и пузыри, остатки факельного света, но вскоре и они исчезли.
Вообще все было ужасно! Рыжий ослик и представить не мог, что с ним такое приключится!
На острых каменьях не только лежать, но и стоять невыносимо больно. Конечно, их нарочно тут понасыпали.
«Сколько понадобится дней, чтобы сдохнуть? – размышлял Шухлик. – Не лучше ли сразу размозжить голову об стену?!»
Готовясь умереть, он всплакнул. Сначала потихоньку – от жалости к себе. А потом от ненависти, в полный голос.
– Злосчастный я осел! – выл, причитал и хрюкал, захлебываясь. – Глупый, тупой, бестолковый! Ни на что не годный! Кругом виноватый! Плевал на всех, блаженствуя в своем райском саду! Только себя и любил! Только о себе и думал, ишак безмозглый! Правильно сделают затылочники, содрав с меня шкуру! Покаюсь, что ли, перед смертью, потому что сам себе противен.
Вот тут-то им овладело настоящее отчаяние. Он, оказывается, даже не знал, как надо правильно каяться. И тогда услышал чувство Чу, которое заговорило, наконец, членораздельно.
– Прекрасно – раскаяться в дурных поступках, – довольно твердо звучал его голос. – Но неприязнь к себе – это яд! Сам Творец тебя любит, а ты говоришь – злосчастный! Уясни, что делал не так. И пойми – все, что было, ушло. Каждый миг – новый! Прости себя и всех, кто причинил тебе зло. И живи, преобразившись, в новом времени иначе, чем прежде, – лучше и чище, в свете и радости, не угнетаясь прошлым! Оно осталось в памяти, но уже не тяготит, не омрачает. Твое прошлое легче и ясней, потому что сам ты другой – светлый!
Шухлик слушал, икая и всхлипывая. На душе, кажется, и впрямь полегчало, но ясности и света не прибавилось. Темь темная – хоть глаз выколи!
– Можно считать, уже покаялся? – спросил он, прислушиваясь к Чу.
– Считать будешь, когда выберешься из ущелья, отделяющего прошлую жизнь от будущей. Иначе так и останешься во мраке, который мало чем отличается от безмерья и безвременья. У тебя пока достаточно сил, чтобы не думать о смерти! Ты должен защищаться!
Шухлику вдруг стало очень обидно за свои нерастраченные силы. Если б его не усыпили, он бы разметал всех затылочников!
Впрочем, вот вопрос – сколько жизней можно отнять, защищая свою? Малай, например, уничтожил целый город, покаялся, а затем, скотина, подло бросил в беде своего господина!
– Не так он прост, как хочет казаться, – шепнуло Чу. – Вспомни, я тебя предупреждало о западне в ущелье, о ловушке в пещерах, о грешниках и жертвоприношении.
Шухлик пропустил это мимо ушей, поскольку живо представил, как на него нападают волки! Одному копытом в лоб! Другому, третьему…
Если занять выгодную позицию, можно перебить всю стаю. Всех волков на свете!
Но не нарушит ли он, сохраняя свою маленькую жизнь, равновесие в мире? Может, вообще не следует защищаться? Может, достойнее вести себя безропотно, как жертвенное животное? Ведь затылочники начнут новую жизнь, содрав с него шкуру!
– Знаешь ли, напрасно беспокоишься – всех волков не уничтожишь! – усмехнулось Чу. – Они вовремя сообразят, что зря с тобой связались. А если не поймут и не отступят – значит их род обречен на вымирание.
– А вдруг у них безвыходное положение, к примеру, есть нечего? – спросил Шухлик. – То есть два выхода – или сожрать меня, или помереть с голоду?
– Ну, всегда отыщется какая-нибудь потайная лазейка, – отвечало Чу. – Могут перейти на фрукты и овощи! А если серьезно, – вместе с тобой жизнь твою защищает Творец. Впрочем, о волках Он тоже заботится! Все в Его руках, и нет других правил. Для чистых, как сказано, все чисто! Но не им решать, насколько они чисты, и насколько грязны другие!
Шухлик понял далеко не все речи Чу, и все же какая-то надежда появилась. Может, он почище затылочников?
Так или иначе, они не собирались убивать его собственными руками – не хотели брать еще один грех на душу.
Эти безумцы верили, что он сам скинет ослиную шкуру, превратившись в Луция.
Ну, в крайнем случае они сдерут ее уже с дохлого осла.
«Какое счастье! – думал Шухлик. – Хоть и затылочники, но не живодеры!»
Четыре ключа
Всякое наказание кажется не радостью, а печалью. Но после наученным через него доставляет мирный плод праведности. Примерно так говорил когда-то предок Луций.
В глухом подземелье Шухлик полагался только на Чу.
Однако оно в последнее время столько говорило, что надорвалось, то ли охрипло, то ли осипло, то ли вообще умолкло. Во всяком случае, звучавший голос был мало узнаваем.
Шухлик не знал, верить ему или нет. Может, это какое-то поддельное, ложное чувство. Из самозванцев.
– Иной раз мне чудится и мерещится, кажется и мнится, – призналось оно. – Ты уж сам отделяй правду от вымысла! Хочу тебе сказать, что самая большая победа – не драться с врагом, а сделать его другом.
– Да, сказать легко, – проворчал Шухлик. – Очень похоже на пустые слова!
Пустые не пустые, а именно слово «друг» напомнило об Ок-Таве. Если бы он смог призвать ее, крылатая ослица хоть чем-нибудь да помогла бы!
Но разве в черной пещере создашь ощущение восторга и счастья, на которое отзывается Ок-Тава?
На какой-то миг Шухлик то ли впал в забытье, то ли вообще потерял сознание.
Он увидел сад Шифо. Правда, немного странный, словно паривший в воздухе. Шухлик плыл от дерева к дереву, разглядывая их лица. Прежде он не замечал, что яблоня похожа на маму, груша – вылитая кошка Мушука, абрикос – словно родной брат тушканчика Уки, а физиономия граната напоминает своим выражением черепаху Тошбаку.
