Юрий Власов - Соленые радости
Я дрожу. Нервная лихорадка делает неутомимым. Я измотан, но спать не хочу. Я возбужден и легок, как перед решающей попыткой на чемпионате.
Бормочу: «Будем соблюдать чистоту риз!» Потом смеюсь. Даже себе лгу. Ведь я болен. Да, да, болен! Нечего бояться этого слова. Разве усталость многих лет не болезнь?! Разве тяжести, которые я поднимал в красивых залах, не оставляют следа?»
Я снова смеюсь: «Никто не неволил! До всего дошел сам! Жаден! Я подавился своей жадностью».
Прохожий косится. В ртутном освещении его русая бородка кажется седой. Совершенно седой.
У гостиницы меня окликают. Я подхожу. Женщина в плаще. За отворотами плаща грубый белый свитер. В руке сигарета. В отблеске рекламы женщина кажется синей. Словно бесплотный призрак.
– Если угодно, я немного говорю по-французски, мадам.
Она кивает: «Мы знакомы, не правда ли?» С улыбкой курит, молчит. Она стоит спиной к фонарям у входа в гостиницу. Неровный свет рекламы смазывает черты ее лица.
– Чем обязан? – спрашиваю я.
– Вы, кажется, гуляете?
– Гулял. – И тогда я узнаю певицу из ресторана.
– А если еще погуляем? – Она бросает сигарету.
– Будет скучно.
– Я готова поскучать.
– А ночь? Не боитесь?
– С вами?
– Любите приключения?
– Я? Ну что вы! Окна моего номера на эту сторону. Часто вижу вас. А я тоже люблю прогулки. А вам можно так поздно гулять? Тренер будет недоволен.
– Очень мило с вашей стороны беспокоиться, мадам.
– В путь? – Она натягивает перчатки.
Мы долго идем молча. Я не пытаюсь быть любезным.
Меня не удивляет эта встреча. Уже отвык удивляться. Порой я даже забываю о ней.
Ночной Париж, Лион, Тампере, Оулу… – города теряют себя в моей памяти. Тревога в их улицах – это я помню. Везде тревога. Только тревога…
Она задевает меня плечом. Виновато улыбается. И это неожиданно волнует. Вижу ее глаза, излом бровей, сжатые губы. Почему-то с удовольствием замечаю, что на губах у нее нет краски. Спрашиваю: «Как вас зовут?..»
– Ингрид.
– Кто вы, мадам?
– Пою в ресторане.
– Зачем? У вас хороший голос. Он не для ресторана.
Мне в тягость эта женщина. Я прибавляю шаг. Я хочу потерять в этой ночи все боли. Я осквернен мерзостями лихорадки. Мне трудно дышать. Губы мои лопаются. Я горю.
– Не называйте меня «мадам» и не говорите «вы».
– Вот как?
– Мне ничего от вас не надо. Я устала от работы. А ночью одной не совсем удобно гулять.
– Простите, мадам.
– Меня зовут Ингрид.
– Я не вежлив, простите.
Ингрид уверенно ведет меня по городу. Душа дождя зла. Он снова тупо затевает свою игру. Ингрид поднимает воротник.
– Сколько тебе лет? – спрашивает она. – Я буду говорить «ты».
– Тридцать три.
– Что ты сказал обо мне в ресторане?
– Я сказал, что ты похожа на сову. У тебя большие глаза. Сейчас – грустные.
– Спасибо.
– Нет, они очень красивые. Я тут ни при чем.
– Здесь не будем поворачивать. Пойдем вот на тот перекресток.
– Ты меня увидела в ресторане, да?
– Если человек по двадцать раз на день выходит на улицу, поневоле заметишь.
– В гостиницах все приходят и уходят – это основное занятие постояльцев. Наверное, ты увидела афишу?
– Ты в спорте ради афиш?
– А тебе нравится петь? Там петь?
– Я должна зарабатывать.
Страх преследует меня. Да, я всего лишь тень. Я теряю себя… Что нужно этой болтливой женщине?..
– …здесь направо, – приходит ко мне издалека голос Ингрид. – Правда, удобное время для экскурсии?
– У вас славный ударник, Ингрид.
– Луис Пуэнтэ? Этот небожитель доконает мэтра. Но ребята привыкли, они умеют ему подыгрывать. Пуэнтэ могут прислать сто, двести долларов – и он не пошевелится. Думаю, он наплюет на тысячи, если не в настроении. А скажи, кто тот господин? Он сидел с тобой. Он курил трубку…
– Переводчик. У него здесь небольшая фотомастерская. Через два квартала вот по той улице. – Я показываю.
– Ты знаешь город?..
– Мы с ним в ладах.
Ингрид вызывающе хороша, но никто не пытается зацепить нас, как это водится с подвыпившими мужчинами, когда мы проходим мимо бара. Все невольно уступают дорогу, даже те, кто здорово навеселе. Я слишком выделяюсь. Люди рядом со мной кажутся подростками…
«Если опоздать с уходом хотя бы на долю секунды, штанга сразу тяжелеет. Именно это губит мои последние попытки. Я опаздываю с уходом, и штанга зависает впереди. В таком положении она весит больше, чем на ней дисков. Перед посылом я уже изжеван»… – мысленно я оплываю гриф всем телом. Гриф вздрагивает в ладонях.
– …ты меня не видишь. Ты ничего не видишь. Ты все улицы превращаешь в пустыни?
– Какие пустыни, Ингрид?
– Ты же ничего не видишь и не слышишь.
– Почему же? Я вижу, например, как ты красива.
И тогда она берет меня под руку. Это особенное прикосновение. Я научился слышать молчание людей, улиц, вещей в комнатах. Смотрю на нее.
– Тебе нравится спорт, Ингрид?
– В нем слишком много от общей болезни: желания быть обманутым.
Снова усталость экстремальных тренировок репетирует отчаяние. Я как в шейной колодке.
– Зачем я тебе, Ингрид?
Я одинок в этом мире. Я все выдумал. Загнал себя. Отнял у себя силу, спорт, надежды. Да, став могучим, я одряхлел. Я обречен! Обречен!..
– Зачем ты пришла? Ты из армии спасения? Я ни в чем не нуждаюсь!
Я хочу остаться один. Мне слишком плохо. Никто ни о чем не должен догадываться. Меня злит эта женщина. Из-за нее должен притворяться.
Ингрид едва поспевает, ей трудно, но я не сбавляю шаг. Что ей до меня, этой певичке? Ей, обласканной похотью ресторанных героев?
– Вы разборчивы или у вас каждую ночь новые попутчики? – Я с неприязнью смотрю на ее локоны. Густую россыпь локонов. Все так глупо и ненужно.
– Скажи, что я продажная девка. Зайди в ресторан и пришли с мэтром чаевые. Ну, что же ты?!
Со стороны мы похожи на влюбленных. Во всяком случае, полицейский бросает нам: «Могли бы найти местечко…» Ухмыляясь, он уносит с собой запах дешевых сигарет и белобрысого добродушия. Ингрид переводит его слова. Она дрожит. Совсем рядом вижу ее глаза.
– Тебе плохо, – шепчет она. – Я это услышала. Помнишь, в зале я подошла? Нет, у тебя и в мыслях не было звать меня. Все эти часы – не только в ресторане – я шла за тобой. Ты не видел. Но я не могла оставить тебя одного.
– Сколько тебе лет, Ингрид?
– У совы нет возраста. Она всегда сова.
– Совы приносят несчастье.
– Да… Дуракам… А кто тот господин с бычьей шеей – он сидел напротив тебя.
– Иоахим. Фамилия?.. В общем, бывший чемпион по борьбе.
– Он прислал записку: семьдесят пять долларов за удовольствие переспать с ним. Видишь, я немного стою…
– Китайцы в древней книге писали: красива, словно бессмертная… А это? – киваю я на тетради в ее сумке.
– Концерты Мендельсона.
– Сумка мешает? Дай понесу.
– Нет, тут петля для запястья. Удобно, правда?
– Прости меня, Ингрид.
– Мой автомобиль, – она показывает на «ситроен» возле гостиницы.
– До свидания, Ингрид, – говорю я. Я провожаю ее к лифту. Вместо пожатия она гладит мою руку.
Эксперимент отчасти решил и другой очень важный вопрос: характер нагрузок за два-три месяца до соревнований, за две-три недели и за несколько дней. Теперь выводы позволят строить нагрузки надежно и вполне определенно. День и час созревания наибольшей силы будет совпадать с моим выступлением. Я смогу предельно собирать силу. Рассчитывать на эту силу. Многолетний тренировочный труд не будет зависеть от ошибок и случайностей последних недель и даже дней накануне выступления.
Просто отдыхать перед соревнованиями нельзя. Уметь вывести себя из нагрузок – искусство, редкое искусство, до сих пор не поддающееся точному расчету. Сила предпочитает «объемные» тренировки. В то же время скорость в темповых упражнениях очень страдает от «объемных» тренировок. И сколько еще других взаимоисключающих требований, о которых я и не подозревал. В результате я выходил на помост перегруженным усталостями.
Я не знал, как сочетать выход из нагрузок к соревнованиям с работой на больших весах. Не знал, когда выходить из «объемных» тренировок, когда и на каком уровне начинать «интенсивные» тренировки, как поддерживать силу при «интенсивных» тренировках и вообще, как переливать «объемные» тренировки в «интенсивные» и есть ли другие возможности. Теперь я смогу математически точно собрать силу к часу своего выступления.
Я выявил лишь кое-какие закономерности. Настоящая работа впереди. Но я знаю, как и что делать. Знаю направление поиска.
Конечно, я только шагнул в гармоничный мир силы. Только примерился. Да, отравляясь искаженной работой мозга, я смею жалеть о прерванном эксперименте. В первый и последний раз «экстрим», как я называю последствия экстремальных нагрузок, не лжет мне: разум – оправдательная причина жизни. Это и есть моя вера!
