Юрий Власов - Соленые радости
«Гибель королевы экрана.
В тридцатые и сороковые годы джазовый оркестр Бена Поллака был известен каждому в Соединенных Штатах Америки. Поллак был блестящим ударником и сформировал замечательный оркестр. Но когда на смену свингу пришли новые ритмы, Поллак был забыт. Поллак не выдержал испытаний и повесился. До недавнего времени Бен Поллак закрывал собой список знаменитых самоубийц. Его погубили те же причины, которые в последние поды привели к самоубийству таких голливудских звезд, как Мэрилин Монро и Джуди Гарланд. Теперь среди этих имен и имя несравненной Ингрид Сенф. Она застрелилась в понедельник около полуночи в своем роскошном номере отеля «Империал». Слава только пришла к ней…»
Нет Ингрид…
За неделю до этой заметки в газете я получил от Ингрид письмо. Она писала, что ей нужно обязательно встретиться со мной и кактолько покончит с делами, она вылетит в Москву. Это было единственное письмо от нее после нашей встречи в Хельсинки.
На мое письмо тогда сразу после встречи она не ответила. Письмо должен был передать ей Осборн…
Глава VIII
Проспект забирается вверх к Ленинским горам. Там впереди он упирается в небо. Слева за деревьями главный корпус Московского университета.
Дорожки по газонам утоптаны. На липах жухлая прошлогодняя листва. Под старым снегом осели лапы елей. Прохожие обгоняют меня. Звучно похрустывает ледок. Крик вороны тягучий, перебиваемый размеренным горловым перестукиванием, таким же, как у желны. Наст скрепляет сугробы. Снег в рытвинах холодный, голубоватый.
Там, где перед сквером с фонтанами прерывается аллея, я поворачиваю направо и вижу желтенькие маковки Софийского собора. Небо над городом – узенькие белые облака, вкрапленные в бирюзу. Город придвигается ко мне, заполняет пространство между деревьями. Южный ветерок смыл дымку. Город близок и ясен. Очерчено каждое оконце.
Москва-река – снежная лента между серым камнем набережных. Справа по мосту катят крохотные автомобили. Тень достает противоположный берег верхушками старых лип.
Слева от смотровой площадки оградка кирпичной кладки. Столбы побелены. Металлическая решетка замазана зеленой краской. На столбах холмики снега. Раскрашенные святые смотрят на меня с церковной стены.
Не слышу голосов, шума экскурсионных автобусов. Вижу лишь город. Этот огромный город. Это чистое солнце и этот размах неба.
На центральных башенных часах университета полдень. Я снова здесь, чтобы увидеть город. Солнце дырявит снег на елях. За чугунной решеткой – корпуса обсерватории, справа – асфальт дороги, черный, закиданный тяжелыми опилками снега. На газонах под бледной порошей синеет старый наст. Весь мир делят тени. Солнце вязнет в тенях.
Снег под деревьями испещрен тенями. Над снегом тонкие красные ветви. Костер красных ветвей. В снежных провалах темная мокреть. Воздух пахнет талым снегом. И мне кажется, что вкус у жизни – это вкус воздуха, напоенного запахом талого снега.
Не слышу грохота города. Не вижу заводских дымов. Бесконечный город передо мной. Солнце вздрагивает в такт с моим сердцем.
Ветер и снег забелили город. Улицы в молочных сумерках. Ветер раздувает желто-грязные плешивины на тротуарах. Автомобили буксуют, долго разъезжаются из-под светофоров.
Аллею не узнать – нижние лапы елей утонули в сугробах. Воздух шуршит, роится снегом. Иду по тропинке. Снег тает на губах, щеках, ресницах.
Бело и безмолвно на пересечении улицы Лебедева с Университетским проспектом. Черно мерцает наледь шоссе. Потом вижу размытые контуры парка над Москва-рекой, белую мглу реки, неверные очертания стадиона. Но города нет. Ветер туже и туже натягивает шнуры снега. Дымится земля…
За моими шагами глохнет перекресток. Солнце нагревает спину. Тротуар обледенело скользок. Моя тень, покачиваясь, размеренно смещается вперед.
В западном ветерке свежесть утреннего мороза. Небо мелкое, неглубокое, бледной голубизны. Шеренги молодых лип уводят аллею в небо. Медью солнца вычеканены кора и ветви в этот час. Сугробы, подопрев, осели. Темны и пористы кучи снега. Слева за беспокойной вязью березовых ветвей университет.
Ловлю себя на том, что шагаю быстрее. Там за аллеей лежбище солнца, обилие незамутненного солнца, – я почти верю в это.
Льнет к снегам ветер, осторожно перебирает ветки кустарников.
Фасад университета запал в тень. И переходы этих теней резкие, четкие, а сами тени хрупкие, серо-голубые. Солнце выхватило из тени полосу красного камня под крышей и основаниями башен. Ярки на солнце белые лужайки газонов, навощенные краской тарелки автомобильных знаков и синюшно-бледные плафоны фонарей.
Проглядывают из мглы розоватые очертания города. Пустынно Воробьевское шоссе. Крошится ледок под ногами.
Завис в дымке купол звонницы Новодевичьего монастыря. Тускл гранит ограждения смотровой площадки. Обжигает ветер. Москва в голубоватой дымке, уже совсем невидимая за линией Садового кольца. Белые дымы ТЭЦ ложатся на эту дымку.
Вязкостью я жаром созревает солнце.
Искрятся под карнизами сосульки. Вспыхивают отраженным солнцем окна. Холодно отливает в тенях снег. У стоящих автомобилей, парясь, скапывает с баллонов вода.
Снова выхожу на свою березовую аллею. В чистоте неба стынет каждая ветка. Дорожка из вытаявшего асфальта змеится седоватыми прядями.
Солнце истекает в небо – в голубое небо, размытое по горизонту зеленоватой бирюзой. Едва ощутим восточный ветерок.
Снег заставляет жмуриться: неисчислимые множества солнц в этом снегу. Торжество всех солнц.
По краям неба белые облачка. Смугловато коричневы молодые побеги лип. Под корой оживающая плоть. Солнечный жар оседает в этой плоти.
Я спешу на свидание с городом. С огромным солнцем, которое пожаловало в город. Боюсь пропустить каждый миг. Спугнуть каждый миг. Завороженно бреду по аллее. Долгая, долгая аллея в небо…
Липы, почти смыкаясь над тротуаром, оставляют открытой полоску неба. Аллея взбирается в небо, растворяется в небе.
Дорожка оторочена голубоватыми бликами. Посвистывают синицы. Смотрю на деревья. Угадываю жизнь в деревьях.
За скрещениями ветвей деловитая скупость контуров университета. Солнце одарило его шпили блеском.
С улицы Лебедева я вижу университет незаслоненным – рисованно-строгий, дымчатый в своих тенях. Расточительно солнце. Прозрачен воздух. Причудливы сиреневые тени под белизной берез.
Мерцают куполки голубой церкви возле смотровой площадки. Снег сполз с ее скатов, и теперь они густо синеют в небе.
Святые на стенах голубой церковки протягивают лиловые руки навстречу живой жизни. На стенах церковки и колокольни тени деревьев. Изменчив нежный узор. Ветер отдувает веревки, привязанные к языкам колоколов. Подтаивают снежные наносы на кирпичных столбах.
Иду вдоль сквера, но Москву не вижу. Пепельная завеса прячет город. Лес справа – красновато-бурая масса ветвей и темных стволов.
Выхожу на смотровую площадку. Заводские дымы клубятся в грязноватой бирюзе неба.
Смотровая площадка без снега, сухая, серая. Красноват на солнце гранит перил.
Дымка до Садового кольца нежно-голубая, почти синяя, за Садовым кольцом – плотная, бурая. Но и за дымкой город светится розово и его режут глубокие тени.
Эта голубоватая дымка смешала рощицы возле лужниковского стадиона в расплывчатые пятна. Затяжной скат к Москва-реке исхлестан тропинками. Ветер холодит щеки. Жадно приглядываюсь к тому, что так часто вижу и что всякий раз не узнаю.
Оглядываюсь на университет – окон в тени не видно, ночные сумерки по всей стене, обращенной к городу.
Солнце нависает над городом.
1972-1975 гг.
