Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич
Погода улучшалась. Из-за туч выглянуло солнце. Аэростаты плыли бок о бок, и мы могли совершенно свободно переговариваться. Яков Давидович, принявший активное участие в подготовке наших прыжков и назначенный их руководителем, то и дело восхищался. Первый полет на аэростате привел в восторг бывалого летчика и парашютиста. И это казалось лучшим подтверждением того, что мы занимались действительно интересным, увлекательным делом.
Под нами по полоске Серпуховского шоссе ползла цепочка автомашин. На них ехали корреспонденты газет и наши товарищи из воздухоплавательной школы. Иногда они останавливались, махали фуражками, и мы отвечали на их приветствия. Издалека, быстро приближаясь, донесся гул моторов. Нас догоняли пять самолетов, поднявшихся с Тушинского аэродрома. На одном из них летел кинооператор, чтобы снять прыжки. Самолеты изящно кружили рядом с нами, как бы хвалясь своей подвижностью.
В стороне извилистым ручейком вилась речка Пахра, виднелся город. Прошли правее Подольска. Впереди чернели недавно освободившиеся от снежного покрова обширные поля - подходящее место для приземления.
Пора начинать! Лысов отцепил свой аэростат и заставил его быстро идти вниз. Фомин перерезал вторую веревку. Щукин и я сели на борт гондол, свесив ноги наружу. Высота 1400 метров. Мошковский дважды взмахнул красным флажком - сигнал «Пошел!» Мы одновременно стали падать, отсчитывая секунды. На девятой я догнал аэростат Лысова и пролетел в нескольких метрах от него. Свист, которым сопровождалось мое падение, показался доктору Дубровину зловещим. Он решил, что я падаю прямо на аэростат, и, зажмурив глаза, присел на дно гондолы.
На счете «двенадцать» я выдернул кольцо. Щукин опускался поблизости. Из деревни к нам бежали колхозники, ребятишки. Через несколько минут после нашего приземления неподалеку совершил посадку пилот Лысов. Его аэростат заменял санитарную машину, которая в любую минуту готова подъехать к опустившемуся на аэродроме парашютисту.
Высоко виднелись покинутые нами воздушные шары. Они выдержали испытание. Первые прыжки со свободных аэростатов прошли успешно.
Вскоре мне довелось прыгнуть с воздушного шара второй раз. На Тушинском аэродроме в честь физкультурного праздника летчики и планеристы Центрального аэроклуба показывали зрителям высший пилотаж, а парашютисты - разнообразные прыжки. Я демонстрировал затяжной прыжок с аэростата. Сильный ветер усложнял нашу задачу. Пока мы набрали бы заданную высоту, аэростат мог оказаться за пределами аэродрома. Поэтому Фомин велел отвести воздушный шар подальше против ветра.
- Нужно взлететь как можно быстрее, - сказал он.
Еще на земле я занял исходное положение - сел на борт гондолы ногами наружу. Саша сбросил почти весь балласт, и мы устремились вверх. Расчет оказался точным. Когда стрелка высотомера приблизилась к отметке «2000», аэростат находился как раз над центром поля. Я разжал руки, соскользнул с борта и, свободно пролетев 1,5 километра, открыл парашют.
В грозу
Я и Фомин сидели над картой в пилотской комнате. За открытым окном виднелся ярко освещенный центр взлетной площадки. Привлеченные светом прожекторов, порхали, как снежинки, ночные бабочки. На брезентовых подстилках серебристым кругом лежала оболочка аэростата, который должен был унести нас в очередной тренировочный полет.
Из темноты показался пухлый газгольдер - своеобразная мягкая цистерна из прорезиненной материи, наполненная 125 кубическими метрами водорода. На территории нашего отряда обычно можно было видеть несколько этих неуклюжих мешков с газом, привязанных к ввернутым в землю металлическим штопорам. Такая привязь должна быть достаточно прочной. Помню, как однажды в непогоду над Москвой появился газгольдер, сорванный ветром в какой-то воздухоплавательной части. Он быстро плыл в хмуром облачном небе. «Эх, зря пропадает вещь! Подвесили бы к нему что ли рекламу вроде «Пейте томатный сок», - сказал кто-то, глядя вверх. Эта шутка имела под собой почву: я читал, что одна американская фирма рекламировала шампанское, выпуская над Нью-Йорком баллоны, изготовленные в виде бутылок.
Газгольдер подвели за веревки к площадке и соединили широким шлангом с аппендиксом аэростата. Свободные участники старта принялись перегонять упругий, сопротивляющийся водород в оболочку. Они наваливались на газгольдер, давили на него тяжестью своих тел. Это походило на какую-то весеелую ребячью игру. Оболочка воздушного шара шевелилась, росла, как волдырь. Временами раздавались команды:
- Стоп газ! Закатать!
Газгольдер постепенно пустел и, наконец, превратился в большой рулон материи. Его оттащили в сторону, чтобы освободить место для следующего мешка с водородом.
На этот раз нам предстоял полет с двумя пассажирами. Одним из них был наш преподаватель Сергей Михайлович Матвеев. Ему еще не приходилось подниматься на воздушном шаре, и он решил посмотреть, как аэростатика применяется на практике. Вторым пассажиром был стартер летного отряда Моисеев. Он тоже почему-то ни разу не летал. А стартеру необходимо иметь представление о полете.
Фомин с нарочитой угрозой сказал ему:
- Вот мы вам покажем, на что вы нас обрекаете, отправляя в полеты.
Мы посмеивались, не подозревая, насколько пророческими окажутся эти слова.
Аэростат бесшумно поднялся в ночное небо, кое-где затянутое облаками. Гондолу освещала маленькая электрическая лампочка. Фосфорически светились шкалы приборов. Внизу сверкали бесчисленные огни. Привычный глаз различал среди них центральные магистрали, созвездия отдельных районов и больших площадей столицы.
Метеосводка обещала полное прояснение во вторую половину ночи. Однако метеорологи явно ошиблись. Вскоре не стало видно звезд. За Москвой, в стороне Кунцева, сверкала молния. И вдруг по оболочке гулко и дробно застучали крупные капли дождя. Аэростат тяжелел и терял высоту. А внизу был город! Мы часто сбрасывали балласт, и Сергей Михайлович мог убедиться в том, что теоретические расчеты, выполненные на земле, не всегда оправдываются в воздухе.
Обсудив положение, мы решили, что пытаться уйти от дождя вверх за облака, толщина которых неизвестна, было нецелесообразно - для этого, возможно, потребовалось бы слишком много балласта - и предпочли как можно дальше держаться, не допуская спуска. Ливень усиливался. Стекающая с оболочки вода лилась в гондолу. Мы промокли до нитки. Вспышки молнии, сопровождаемые оглушительными ударами грома, выхватывали из кромешной темноты оболочку и висящие рядом тучи. Всее в гондоле на мгновение ослепительно ярко освещалось. Я видел озабоченное лицо Фомина. С грозою шутки плохи. Нам следовало немедленно садиться, тем более, что Москва осталась позади. Но что именно под нами: лес, река, деревня? Этого мы не знали. Осторожно, не выпуская гайдропа, приближались мы к невидимой земле. Хотя момент был довольно напряженный, наши спутники держали себя спокойно.
Фомин опустил за борт веревку с полупустым балластным мешком, чтобы «почувствовать» землю и не вскрыть разрывное полотнище на слишком большой высоте.
Внизу нарастал какой-то однообразный шум. Аэростат опускался на лес. Гондола коснулась верхушек деревьев. Молния осветила небольшую поляну впереди. Мы старались дотянуть до нее, отталкиваясь от деревьев руками. Когда поляна оказалась рядом, дружными усилиями вскрыли разрывное и приземлились.
Дождь не прекращался. Фомин и я вылезли из гондолы, чтобы закрыть ее оболочкой аэростата. Часть оболочки лежала на кустарнике. Раздвигая мокрые, холодные ветки, Саша вдруг стиснул мою руку:
- Гляди!
Всмотревшись, я различил в темноте столбы линии высокого напряжения. Эти линии, если можно так выразиться, - злейший враг воздухоплавателей. Налетев на провода, аэростат может сгореть.
После того, как над гондолой появилась «крыша», можно было с некоторыми удобствами дождаться утра. Фомин, пользуясь случаем, в довольно едких выражениях объяснил Моисееву, к чему приводит плохое метеорологическое обслуживание полетов. Он говорил, что для ночных посадок следовало бы, как в авиации, применять осветительные ракеты.
