Андрей Анисимов - Записки рыболова
– Ты дома!? – И как будто мы только что расстались, спросил:
– Что делаешь?
– Иду мыться… – ответил я.
– Ни в коем случае! – Заорал он в трубку.
Я несколько опешил от такого, но приятель тут же пояснил свое заявление. Оказывается, вся наша старая банная компашка собралась во втором номере Центральных бань и лишь меня не хватает.
– Только что отмахал тысячу километров, побойся Бога! – Взмолился я, но безуспешно.
В бане, как полагается, мытьем не ограничились. После долгой разлуки наотмечали встречу, чередуя застолье с парилкой и холодным бассейном. Приятель, выманивший меня в баню, приехал на казенной «Волге» с сиренами, мигалками и прочими гаишными причиндалами. Изрядно набравшаяся ватага расселась по своим машинам и, пристроившись в бампер мигающей «Волги», покатила по домам. Наш покровитель построил свой маршрут, чтобы каждый из нас был доставлен домой. Подъехавший отваливал от колонны – и прямиком в свой двор. И так вся цепочка понемногу отвалила. Я добрался последним, потому что Варшавка оказалась самым дальним концом маршрута. Наутро понял, что перестарался с бассейном, в результате кашляю и с трудом глотаю. Хорошо, если получил только ангину и бронхит. Температуру мерить не стал, а в пять утра, как и наметил, покатил по пустой Москве. До Тулы ехал сносно. К Курску начался озноб. Температура ползла кверху. Заехал в курскую аптеку, накупил антибиотиков и ел их горстями. Не доезжая столицы Краснодарского края, зашел в медпункт и померил температуру. Градусник показал чуть меньше сорока. Отмахав большую часть пути, обидно возвращаться. Решил жать до конца. Тяжелее других дался отрезок над Черным морем. Дорога петляла в горах, глаза слезились, руки с трудом вписывали руль в резкие повороты. За Туапсе чуть не врезался в грузовик, на вираже, вынесло на встречную. Остановился на берегу, умылся в море и двинул дальше. В Абхазию въехал ночью. Собрав последние силы, докатил до Очамчир и стал смотреть указатели. Мое местечко должно было начаться через десять километров после этого городка. Проехал мост через реку Бзыбь, теперь по указке в письме – первый поворот налево. Эстонскую базу углядел даже в темноте. Домики, состоящие из сплошной крыши, абхазы не построят. Десяток таких вигвамов, огороженных высокой сеткой забора, освещала одна тусклая лампочка. Обитель сторожа виднелась напротив. Это был типичный дом абхазского крестьянина. Он стоял на высоких сваях в окружении мандариновых деревьев. Под брюхом дома чинно лежали буйволы и пилили свою жвачку. Хозяева спали. Я решился стучать. Сперва залаяли разбуженные стуком тощие абхазские собаки. Здесь собак кормить не принято, и они бегают, демонстрируя ребра и всю остальную костяную конструкцию. Наконец, дверь открылась, и на терраске показался хозяин. Мужчина лет сорока пяти, в белых подштаниках и майке. Меня шатало, но я все же протянул письмо. Хозяин взял его, но вместо того, чтобы читать, пристально оглядел меня орлиным взглядом. Зрелище я, видно, представлял жалкое, потому что через секунду меня подняли и куда-то понесли. Очнулся я на постели оттого, что мне растирают грудь чем-то вонючим.
Лечить простуду тут умели. Семья хозяина возилась со мной, как с родным сыном, и через три дня я встал на ноги. Слабость еще сохранялась, но я уже был совершенно здоров.
Меня поселили в один из домиков-крыш в центре пустого эстонского поселка. Вигвам состоял из двух сносных лежанок, креслица в стиле «советского» модерна семидесятых и шкапчика-тумбочки. Розетка позволяла надеяться на присутствие электроэнергии, что вскоре, к моему удовольствию, и подтвердилось. Хозяин посоветовал поставить машину плотно к дверям и предупредил, что деревенские пацанята достаточно ловки, чтобы преодолеть высокую сетку забора, и не слишком знакомы с содержанием библейских заповедей. В правоте его слов, я вскоре имел возможность убедиться. К счастью, у меня появился личный телохранитель. Но все по порядку. А пока я обустраивался. Убранство домика в две койки меня вполне удовлетворяло. Жена тоже после моего отъезда отправилась в путешествие, она летела навестить своих родственников в Батуми. Сухуми находится на расстоянии нескольких часов езды, и мы договорились, что, предварительно дав телеграмму, супруга ко мне оттуда приедет. И тогда мы заживем в вигваме вдвоем. Впереди неделя свободы, и это чувство наполняла мою эгоистичную душу несказанной радостью. Я совершенно забыл о своей дорожной болезни, у меня была машинка, и я имел неделю холостяцкого житья. О чем же еще мечтать?
Первым делом я перенес в домик из багажника все, что могло представлять интерес юных Робин Гудов. Первыми в списке, естественно, значились удилища и рыболовные снасти. Кроме лежанок, то есть мебели, в доме имелась электроплитка и нехитрый набор посуды. Но плитку я возил свою, проверенную в предыдущих походах. Кроме того, я имел шмель. Маленький примус, способный на стакане бензина трудиться долго и плодотворно. Оглядев хозяйским оком свое новое жилище, я запер домик и покатил на местный рынок за провиантом. Вырулив на трассу, заметил мост. Остановился и вышел на разведку. Горная речка, местами, сужавшаяся до ручья, неслась по перекатам. Стаи мелких рыбешек при моем появлении, испуганно помчались вверх по течению. Я прошелся по берегу и обнаружил несколько достаточно широких и глубоких ям. В прозрачной, как слеза воде, нагло и открыто бродили раки. Их изобилие поражало. Раки средних размеров, скорее мелкие, чем крупные, пятились, плавали и ползали не обращая на меня никакого внимания. Я чуть не полез за ними, но кроме карманов, никой тары не прихватил. Решив, заняться ими на обратном пути, тут же вернулся в машину, и поехал на базар.
Абхазские базарчики радуют разнообразием зелени, овечьего сыра и всевозможных фруктов. Любопытно, что цена на обыкновенную картошку тут выше цены на гранаты, кукурузу, уж не говоря о грушах и яблоках. Набрав продовольствия, я тронулся в обратный путь, и у речки притормозил. Теперь у меня был припасен целлофановый пакет, и я принялся собирать дармовой живой деликатес. Выбирал я особей покрупнее, и, тем не менее, минут за сорок пакет свой объем исчерпал. Раки шуршали, протыкали острыми клешнями целлофан, но выбраться не успели. Слишком близко текла от эстонских домиков эта речушка. Как порядочный человек, после базарчика и легкой трапезы, я планировал усесться за машинку. Но с поимкой раков трапеза превращалась в пир. Пировать одному, по привычке голодного послевоенного детства, мне всегда совестно. Я пошел приглашать сторожа и его домочадцев, но сперва поставил кастрюлю с водой на плитку. Сторож оказался дома, рядом хлопотала и его супруга, дети учились, а представительница старшего поколения, матушка сторожа, страдала больными ногами и дальше двора не выходила. Сделав приглашение, вернулся, забросил в закипающую воду лавровый лист, укроп, соль, немного перца и стал ждать. Когда в кастрюле забурлило и пошел пар, я начал забрасывать в нее живых раков, которые мгновенно краснели.
Вообще я человек не злой и, наверное, вовсе не жестокий. Как эти качества уживаются с такими варварскими приемами гастрономии, я себе объяснить никогда не пытался. Любой рыбак и охотник меня без труда поймет. В наших забавах сохранилось немало от первобытного человеческого звериноподобия. Рыбу и раков не жалею. Мне случалось отпускать добычу обратно в ее стихию. Но происходило это вовсе ни от сентиментальности, а от здравого смысла. Если ты выудил двух-трех окуньков по сорок граммов и больше не поймал, что остается делать? Ухи из них не сваришь, зачем зря губить?
В охоте бывают гораздо более трагические моменты. Один из них отвратил меня от стрельбы навсегда. Раненный мной зайчик, поднятый за уши, кричал голосом ребенка, и из его глаз текли крупные прозрачные слезы. С тех пор я ружья в руки не брал. Но к рыбе, к собственному стыдливому удивлению, жалостливых чувств не испытываю. Поймав маленькую рыбку, недрогнувшей рукой цепляю ее на тройник и забрасываю в качестве живца. Правда, если живец перестает «играть», я меняю его на другого, а этот получает свободу. Но, уверен, ослабевшая рыбка долго свободой наслаждаться не сможет, а достанется на обед щуке или судаку. Если же она совсем плоха и загнется, ночью ее отыщет налим, или растерзают те же самые раки.
Прошу прощение за стыдливое отступление. Остановился я на том, что варил раков и ждал гостей.
Завидев сторожа с супругой, я принялся доставать красных раков из кастрюли и выкладывать их на листы белой бумаги. Те листы, на которых надо бы стучать повесть о Гитлере. Завидев мои манипуляции, абхазская семья остановилась. В глазах женщины появился ужас, в глазах мужчины отвращение.
– Ты собираешься есть этих тараканов?! – спросил хозяин таким тоном, если бы я на его глазах заглатывал живую гадюку…
– Это же раки… Очень вкусно. – Промямлил я.
Но абхазцев и след простыл. Пришлось мне пировать одному. Свою бестактность я компенсировал на другой день, явившись в дом сторожа с огромным тортом. Этот отягощенный кремом гигант вызывал у меня не меньшее отвращение, чем раки у четы сторожа, но я съел кусок, и, радуясь, что, наконец, угодил, нахваливал торт вовсю. Но это было уже на другой день. А в день пира я все же нашел друга. Им оказался хромоватый и вислоухий пес, пришедший неизвестно откуда. Он с жадностью набросился на пустой панцирь рака и в секунду его заглотил.
