Прорыв - Юрий Сергеевич Аракчеев
А Роберт сел рядом с ней напротив меня, и вид у него был, как у именинника или как у большого ребенка, который нашел красивую игрушку и вот принес ее приятелю посмотреть. И игрушка вела себя по отношению к нему соответственно – как игрушка. То есть она ничем не выражала хоть какой-то своей неигрушечной причастности к Васе, я видел. И сразу подумал: она не будет с ним долго, она не принимает его всерьез, и вряд ли получится у них хоть что-то…
Женственность, как я уже сказал, так и излучалась ею. И она ее не стеснялась. Высокая грудь топорщилась в тесной майке, стройные сильные ноги натягивали ткань джинсов, глаза мерцали, лицо не оставалось в покое ни на миг, без конца меняя свое выражение – временами появлялся даже как будто бы оттенок тревоги, – она часто улыбалась, реагируя на наш разговор, и улыбка была удивительно лучистая, светлая, несмотря на карие «ведьминские» глаза и темные брови, и совсем не женская улыбка – детская. Да, это завораживало особенно: соединение зрелой женственности с некоторой инфантильностью, детскостью. Двойственность была и в чертах ее: анфас она была проста, мягка, добра, а в профиль казалась гордой, независимой, жесткой. Анфас лицо ее было русское или русско-татарское, темноглазое и слегка скуластое, а в профиль то ли испанское, то ли индейское. Вот эта живость, естественность, переменчивость, двойственность, да еще темперамент очаровывали тотчас, и я вспомнил характеристику Васи: «По поведению – восемь». Значит, даже его проняло, но совершенно ясно, что недостаточно – он, видимо, просто не в состоянии оценить, потому что если уж говорить о «поведении», то ставить меньше десятки просто нечестно. Да и во внешности он явно не разобрался. Оценивать на шесть это сияющее юное существо несправедливо никак.
Тем не менее, Роберт теперь улыбался с таким выражением, что вот, мол, знай наших! Но только в первые минуты. Прошло совсем немного времени, а она уже слушала только меня, а когда говорил он, покорно пережидала, но все лицо ее выражало терпеливость и скуку. Нет, это поразительно, как менялось ее лицо! Разумеется, я совсем не старался ее увлечь, скорее даже наоборот: во мне была небрежность с оттенком досады – познакомился-то ведь с ней Роберт, вот ведь повезло человеку, хотя он, похоже, не в состоянии даже понять, кто сейчас рядом с ним сидит! Говорил же я какую-то чепуху, а в частности спросил, нет ли у нее подруги, чтобы нам встретиться как-нибудь вчетвером – потанцевать, послушать музыку, поиграть во что-нибудь. О подруге она отвечала уклончиво: есть, но вряд ли пойдет, потому что увлечена аспирантами, с которыми лично ей, Гале, надоело, а подруге нет. Еще сказала, что подруге семнадцать лет, хотя выглядит старше и очень хорошенькая.
– Вы еще слишком молоды, чтобы скрывать свой возраст, поэтому, если можно, скажите, сколько вам лет? – спросил я.
И она ответила, что двадцать один.
Под конец визита «англичанин» сидел уже как на иголках, это явно чувствовалось. Он не чаял, как увести ее от меня, но она не торопилась. И когда я сказал, что собрался на рынок за фруктами, она тотчас предложила пойти всем вместе.
И мы вышли, направились на рынок, а погода еще ухудшилась, дул сильный ветер, вот-вот собирался пойти дождь, похолодало. Походка у нее оказалась летящей: она размахивала руками, но не сгибала их в локтях, зато выгибала ладони в запястьях – так, словно шла на цыпочках. И высоко несла грудь, а голова гордо поднята. Индианка, креолка, метиска! Тем более, что сильный загар.
На рынке Вася-Роберт играл щедрого мужчину, этакого князька – свысока приценивался, брал самое дорогое, не торгуясь, но выглядело это как-то неестественно и смешно, настолько прозрачной была его демонстрация. Перед Галей и явно против меня. Он был нервен и не мог скрыть своей враждебности по отношению ко мне, но это было несправедливо и вызывало во мне только досаду. Галя, по-моему, тоже все чувствовала. Когда прощались, я улыбнулся Гале, а отойдя на несколько шагов, обернулся. Она смотрела мне вслед и с совершенно очаровательной детской улыбкой помахала рукой. И даже в этот момент Вася не мог скрыть своего беспокойства – лицо его приняло суровое, осуждающее выражение, а на худых щеках заиграли желваки. Ревнивый Роберт! Я шел легким шагом, чувствуя, что простуда моя обострится после этого похода на холодном ветру, но уже перебирал в памяти сверкающие крупинки. Увижу я ее еще или нет? Возможно, что нет, потому что Вася, судя по всему, не допустит.
Но при всем при этом была у меня уверенность, что на Галю тоже произвел впечатление визит, и я надеялся даже, что она сделает что-нибудь, чтобы нам еще встретиться, уговорит как-нибудь «Роберта». Ей в сложившейся ситуации легче. Да поможет ей Бог!
Крупинки же драгоценные все равно остались. И они вовремя напомнили: жизнь, несмотря на ненастную погоду и всякие невезенья, прекрасна. Точнее: может быть прекрасной. Цветочек моей души зябко расправлял свои лепестки.
5
Как же все-таки определить жизнь человеческую на Земле? Что она? Ради чего? Зачем?
Ясно, конечно, что жить надо в первую очередь для других, для общества – любое дело, которым человек может и должен быть увлечен, имеет смысл лишь когда оно не только для одного тебя, когда есть надежда, что оно улучшит жизнь человеческую вообще. Так нас учат, и это, наверное, правильно. Но вот «жизнь человеческая» вообще, что же она такое? Есть ли в ней смысл?
Сколько веков человечество бьется над этим – не все человечество, разумеется, а лишь отдельные его умы – и к чему же пришли? Да, нет ясности до сих пор, однако сама жизнь постоянно подсовывает нам всяческие возможности, а поступаем мы, выбирая их, по инерции: то есть чаще всего осознанно не поступаем никак. И еще известно, что сумели как-то установить ученые, что мозг даже развитого современного человека функционирует всего лишь процентов на шесть. А остальные девяносто четыре? Тут тайна, покрытая мраком…
Последующий вечер и последующий день как-то изгладились из моей памяти. Как ни стараюсь, ничего не могу вспомнить кроме того, что погода опять была плохая,
