Анри де Кок - Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Эпопею своих несчастий Шарпиньи расскажет нам сам. Мы обязаны точными выражениями и частностями этого рассказа Флоримону.
То было вечером, в апреле месяце 1861 года, Флоримон пил кофе, перечитывал газету, в кафе Разнообразия, когда над самым его ухом раздался жалобный голос, и в тоже время дрожащая рука протянулась к нему.
– Здравствуйте, Флоримон, – говорил голос. – Хотите дать мне вашу руку?
Писатель поднял брови и нахмурился.
– Шарпиньи! – воскликнул он. – А! Это ты? И ты осмеливаешься!..
– Бей, но слушай!.. – ответил, сгибаясь, Шарпиньи. – То есть, нет, сначала выслушай, а потом уж бей, если тебя не обезоружит эта цель. Ах, Флоримон. ты хорошо отомщен! Я выпил бы теперь кофе… ты предложишь мне?..
Флоримон рассматривал маленького человека с изумлением, уже готовым превратиться в жалость. Шарпиньи казался втрое дурнее, чем прежде, одет он был в поношенный сюртук, побелевший по швам, на нем были стоптанные ботинки и измятая шляпа.
– Да, – проговорил он, отвечая на осмотр Флоримона, – вот до чего довела меня Алиса.
– Ты шутишь?
– Хотел бы шутить, мой друг! Ты не предлагаешь мне кофе; и я так дурно обедал… кофе был бы полезен мне.
– Гарсон, чашку кофе!
– Ты очень любезен!
– Но ты мне расскажешь,
– Все!.. О! все… от А до Я, если тебе угодно. Кофе великолепно; он меня согревает. Ах, мой друг! Как дорого стоит быть иногда канальей!..
– Это рассуждение, а не рассказ. Посмотрим сначала, как ты увез, мошенник, Алису.
– Самым обыкновенным образом, положив к ее ногам все мое состояние. Для этого не нужно издержек воображения. Я сказал ей: «Я вас обожаю?» То была правда: я обожал ее, подлую!.. Увы, я люблю ее еще и теперь, не смотря…
– Дальше!.. Дальше!..
– Дальше, я прибавил: «Согласитесь за мной следовать, и все, что у меня – ваше».
– И долго она отказывалась?
– Не слишком… в одно утро, – я бывал у ней по утрам, когда ты находился на репетициях, – в одно утро она мне ответила: «я согласна быть вашей любовницей, но с одним условием…»
– Приказывайте! – вскричал я.
– Вы, – продолжала она, – увезете меня из Парижа, из Франции. Я хоту узнать Англию, Италию… мы посетим с вами эти две страны.
– Мы проедем по всему свету, мой ангел! Если вы хотите, – ответил я.
– Дальше? Куда вы, прежде всего, отправились?
– В Лондон. Но ты не подозреваешь, что она для меня сберегла разбойница!.. Во-первых, во все время путешествия, она не позволила мне поцеловать кончика своего подбородка!.. Да, когда я осмеливался сделать одно только движение – «за кого вы меня принимаете? говорила она. – Разве я вас настолько знаю, чтобы так скоро дать вам право? Заставьте любить себя, и мы посмотрим». И каким тоном говорила она мне… точно царица!.. Это было сильнее меня… я бормотал и краснел… и все умалял ее, простить мою дерзость… Наконец, – ты мне не поверишь, – только к концу трех месяцев она согласилась…
– Теперь ты спешишь!
– Как спешу?
– Да. Что вы делали в течение трех месяцев? Где вы были?
– Но я тебе сказал, мы были в Лондоне, в великолепном отеле, который я нанял в лучшем квартале в Вестминстере. Да! Целый отель! И все: кареты, лошади, лакеи… Приехав, я надеялся, что мы будем жить где-нибудь… в каких-нибудь меблированных комнатах. – «Я не могу жить в гостинице! – сказала Алиса. – Я хочу быть у себя». Представь себе, сколько я истратил в эту первую компанию? Триста пятьдесят тысяч франков. Потому что, ты согласен? Дом, поставить на княжескую ногу, и я хвалюсь этим… нет, не хвалюсь, я ошибся… нужно было также обманывать и женщину, и пошли тут шелковые платья, кружева, кашемир, бриллианты!.. Дождь бриллиантов!.. В один вечер, когда я принес ей целую реку, которая стоила не меньше тысячи фунтов стерлингов, она, наконец, согласилась…
– Но как вы жили в Лондоне?
– Как жили? В постоянных праздниках и удовольствиях. У меня были знакомства в Лондоне; мы сделали новые… Когда богат, это не трудно!.. Англичане, французы – все теснились в наших салонах. Каждый день у нас обедало человек двадцать; мы давали вечера, балы; наши друзья устраивали для нас охоту; издержки платил я… я тебе сказал, что истратил в Англии четыреста тысяч франков… я бы должен сказать шестьсот!.. Это меня не веселило, но я все больше и больше влюблялся в Алису!.. С ее системой приличий, тогда только даря мне минуты счастья, когда она была довольна мною, она могла бы, что я говорю, могла бы!.. Она, черт побери!.. Заставила меня проесть все мои фонды, так, что у меня не хватило мужества отгрызнуться.
– А! Она тебе не позволяла…
– Да, мой друг! Нельзя было сердиться или жаловаться… за одно слово с моей стороны, за один взгляд, который ей не нравился, я был наказываем недель на шесть, на два месяца… О! Если бы целые часы я ползал у ее ног, это было бы то же самое, если бы я пел la mere Godichon! Ты будешь смеяться надо мной, – все равно, – я не самолюбив! В два года, которые я оставался с ней, представь себе сколько раз она дозволила переступить порог ее спальни? Семнадцать раз. Да, она не могла бы сказать, что это не правда. Я их все записал в памятную книжку, – эти очень редкие сладостные ночи. Я сберег эту книжку от общего потопа.
Флоримон не мог не захохотать при этом наивном рассказе бедного волокиты.
– Но почему ты не возмутился против подобной тирании? – спросил он.
– Почему! Почему! – возразил Шарпиньи. – Я возмущался, и без сомнения, даже очень часто. Но когда я слишком кричал, мраморная женщина произносила одно слово, от которого тотчас же подламывались ноги.
– Что это было за слово!
– Знаете, мой друг, если жизнь со мной для вас тяжела и трудна, – я вас не удерживаю. Прощайте! – Прощайте! Без сомнения, не расстаются с женщиной, для которой готовы спать на соломе! Это глупо!.. Но я все еще надеялся!
– Отыграться как в ландскнехт?
– Да. Я надеялся вследствие забот, жертв… И что меня удерживало в цепях, так то, что она была мне верна.
– О! О! Ты в этом уверен?
– Совершенно! У нее была своего рода честность! Честность, конечно, рассчитанная! Ясно, что если бы она меня обманула, как бы я ни был влюблен, я, быть может, отказался бы от нее. – Заметь, я говорю: «может быть» – от игры, которая не стоит свеч. Но она говорила мне, что составляло ее силу и что именно рассорило меня: «Пока я буду жить с вами, я не изменю». И она не изменяла мне. Это мне льстило, это возбуждало меня и увлекало к безумствам. И вот, как и почему в два года я сожрал миллион пятьсот тысяч франков, все, надеясь отыграться как в ланскнехт.
– Но вы не все два года прожили в Англии?
– О, нет! К концу шести месяцев Алисе надоела Англия. Из Лондона мы отправились в Шотландию, в Эдинбург, где пробыли неделю. В Эдинбурге мы наняли маленькую яхту, опять таки потому, что она хотела быть одна, и отправились в Италию. Мы прожили четыре месяца в Венеции, четыре месяца в Неаполе, два – в Риме и шесть месяцев во Флоренции.
– Постоянно у себя?
– Постоянно у себя, во дворцах, в замках… ведя чертовскую жизнь, знакомясь с самой лучшей знатью этих городов. Ну, вследствие того, что я постоянно просил денег у моего банкира, наступила, наконец, минута, когда он отвечал мне, что я добираюсь до дна моего ящика. То было три недели назад, во Флоренции. Именно в этот самый день, когда я получил это зловещее предупреждение, мы давали большой обед. За ним следовал ланскнехт. Ты говорил о ланскнехте… именно там практикуются в нем… На столе горы золота!.. Говорят, итальянцы бедны! Когда они играют, этого не заметно! Короче сказать, мне пришла несчастная мысль, мне – который только изредка дотрагивался до карт, —попробовать счастья на несколько банковых билетов, уплывавших от меня с изумительной быстротой, – которых несколько месяцев назад у меня была целая куча… Я проиграл все. Слышишь? Все. Сто шестьдесят тысяч, остававшихся у меня в кассе. Я оскотинился от ярости и отчаяния. Все ушли; я сидел в углу как побитая собачонка; Алиса подошла ко мне и сказала:
– Что с вами? Вы совсем бледны; больны вы?
– Я хуже, чем болен: я умер.
– Умерли?
– Разве нищета не смерть? Я разорен; совершенно разорен!
– Ба! Но сегодня вечером вы играли в адскую игру.
– Именно поэтому я и разорился… Это то адская игра поглотила мои последние средства. – Как? Все ваше состояние?
– Все.
– У вас больше ничего нет?
– Ничего.
– Право? Ну, что же делать мой друг! По крайней мере, вы можете утешаться тем, что забавлялись два года…
– О! О! Я уте… Но что с нами теперь станется, моя милая?
– Относительно меня не беспокойтесь. Мне стоит сказать одно слово, чтобы заместить вас. Еще сегодня вечером Маркиз Пассарино предлагал мне: – «бросьте вашего Шарпиньи, – говорил он мне, и я совершенно ваш». Он для меня годится. Прекрасная голова… и притом громадное богатство!.. Повторяю вам, мой друг, не заботьтесь обо мне. Теперь, на счет вас, если вы слишком затрудняетесь, на что вернуться в Париж, – я не полагаю, чтобы вы остались в Италии в вашем положении, – у меня есть несколько наполеондров к вашим услугам. Прощайте! Мы обо всем этом поговорим завтра поутру. Спите спокойно!..»
