Эрмес Леал - Я - грозный любовник. История Сида и Алисы
– Скорей бы уж выйти отсюда!
Это было первое, что я сказал, не успев даже обнять друзей. Мне стало веселее, радостнее – и я впервые улыбнулся за целую неделю, с тех пор, как я здесь.
– А на фиг тебе выходить? Тут так клево! И такие классные чуваки с тобой, – съехидничал Мальро.
– Кретин ты, – ответил я, не теряя чувства юмора.
– Спасибо на добром слове.
– Вот и посидел бы за меня.
– Да ну тебя! Тут баб нет. Странно, что тебя самого как бабу не использовали.
– Не шути так и говори тише.
– Почему? – заинтересовался Урод.
– Насильника в тюрьме самого насилуют. Все, кому не лень, – пояснил Масиел.
– Ни хрена себе!
– Мой дядя дал им на лапу, чтобы меня оставили в покое. Вы и представить себе не можете, что со мной творилось всю неделю. Кажется, я тут заперт целую вечность. И все-таки меня выпустят. Готов побиться об заклад.
– Мы займем бабла, чтобы адвокату заплатить, – пообещал Лампрея.
– Насчет адвоката мой дядя позаботится. Он и сам адвокат. Как только выйду – сразу бабу заклею, – заговорил я с воодушевлением.
– Крупно ты влип, – произнес Масиел с идиотским глубокомыслием. – Эх ты, горе– любовник!
– Нас в камере человек десять. Ночами не сплю – опасаюсь. Днем иногда подремываю. Ничего: вернусь домой – отосплюсь вдосталь! Не может же этот косоглазый всю жизнь меня держать здесь – есть же законы.
– Думаешь, этот псих заберет заявление? – спросил Масиел.
– А хрен его знает. Мой дядя возьмется за дело раньше. Он занял бабла у Жоржи и сунул моим сокамерникам. Тут дело такое – доверять никому нельзя. Дядя сказал, чтобы я ни в коем случае не спал ночью. Хоть он им и дал на лапу – мало ли чего можно ожидать от тюремных извращенцев! Оттрахают, чего доброго, а потом сделают на лице и на руках татуировки, какие наносят насильникам. Так что спать мне никак нельзя.
– Значит, ты совсем не спишь? – заговорил, наконец, Урод.
– Ночью – нет. Иногда утром или днем. А ночью глаз не смыкаю. Читаю и размышляю, чтобы не заснуть. Читаю все, что под руку попадется. Старых книжек тут куча. Я их почти все проглотил. А что мне еще делать?
– Я читал в газете, что всем насильникам в задницу засаживают в тюрьме. Никому этого не избежать. Другие заключенные делают ему депиляцию, одевают в яркое женское платье, в уши – сережки. Заставляют пройтись. Натягивают на него женское белье, а потом трахают. Кто не трахает, тот смотрит и мастурбирует. Спроси кого хочешь, – издевательски проговорил Лампрея.
– Ну и гад же ты, Лампрея! – сказал я.
– Так ведь это все правда. Да, Масиел?
– Правда.
– Никого я не насиловал. Вы же знаете. Это Алисин папаша мне подгадил. Подонок он, но скоро остынет, одумается и признает свою ошибку. Ничего плохого я не сделал, ясно? Врет все этот китаец хренов! Я ее натянул – только и всего. Ей очень понравилось – спроси сам, если хочешь. По первости ей боязно было, но очень хотелось – иначе ничего бы у меня не вышло. Сам знаешь: сучка не захочет – кобель не вскочит.
– Это точно. Главное, чтобы она ноги раздвинула, – произнес Лампрея с присущей ему тупостью.
– Мы тут кое-что для тебя припасли, но нам разрешили пронести только пачку сигарет. Все равно тебя скоро выпустят. Доказательств-то нет, – успокоил меня Масиел, которому уже довелось побывать за решеткой, и вообще у него были крупные нелады с полицией.
– Этого более чем достаточно. Ночью буду курить побольше, чтобы не заснуть. А выпустят-то меня быстренько. Это место для скотов. Поглядите, что за рожи у этих типов. На людей-то не похожи.
– Не дрейфь, чувак. Если что – рассчитывай на нас. Нужно будет – замолвлю словечко. Скажу, что девчонка, которую ты натянул, – потаскуха, что до тебя я ее имел, – Лампрея молол эту чушь из желания мне помочь. Я тут же ответил, что это ни к чему.
– Все было по взаимному согласию, почти что по любви.
– Тебе же свидетели нужны будут, чувак.
– Ну, и что с того? Неужели ты заявишь судье, что сидел под кроватью, пока они трахались? – задал вопрос Мальро.
– Да нет, конечно.
– Ну и не возникай.
– Слушай. Кончай эти глупости, Лампрея. И не вздумай ляпнуть, что Алиса – потаскуха. Оставь девчонку в покое. Когда меня выпустят, с ней у меня все будет нормально. Ты же знаешь, что она ни в чем не виновата. Это отец у нее – сукин сын. Вот его бы я замочил, если бы встретил. Если кто из сокамерников пальцем меня тронет, я с ним потом расквитаюсь по полной. Вот когда мне понадобится твоя помощь. Сохрани револьвер, Масиел, который ты отобрал ночью у того типа. Даже если этот кретин упрячет меня за решетку, все равно я найду способ свести с ним счеты. Убить гада мало! Пилдиту с Алисой мы только услугу окажем.
– Его жене тоже. Представляю, каково спать с таким подонком.
– Дело серьезное, Мальро, – озабоченно произнес я.
– Да. Я знаю.
– Мне нужна еще одна услуга, – продолжал я, доставая из кармана сложенный листок бумаги и протягивая Мальро. – Передай письмо Алисе. Сам не читай и никому не давай. Отдай ей лично в руки, ясно? Мне нужно сообщить ей кое-что очень важное.
– Понимаю.
Последнюю часть просьбы он вряд ли выполнит. Наверняка прочитает, придурок, а потом станет со всеми обсуждать. Но другой возможности подать весточку Алисе нет.
Друзья ушли.
Я оставался на месте, пока охранник не отвел меня в камеру. Я ощущал уныние и упадок духа. Целую неделю я не смотрел ни одного фильма, ни разу не покурил травки, не натянул ни одной бабы, даже ни разу не кончил в кулак. Мастурбировать вообще нет никакого желания. Мать твою! Скорей бы меня выпустили.
Когда Мальро, Лампрея, Масиел и Урод ушли, я мысленно последовал за ними.
Поскольку побеги мне никогда не удавались, я покорно дал себя отвести в мою камеру. Это одно название, что камера моя. Ничего моего здесь нет. Когда-нибудь я сбегу. В четырнадцать лет я пытался сбежать из дому в порыве отваги и безумия. Собрал манатки и решил, что поселюсь в таком месте, где отец и близко не покажется. Он меня уже достал своими разговорами, что я-де бездельник, что у меня нет будущего, а я и не знал, что сказать в ответ. Но из-за юного возраста и полного отсутствия житейского опыта побег не удался. Целый день я слонялся по улицам с рюкзачком. Заночевал у одной подруги, но ее мать наутро меня выставила, когда узнала, в чем дело – и пришлось мне вернуться обратно и вести себя по-другому. Но мне всегда хотелось быть не таким, каков я есть, жить в Соединенных Штатах, самому распоряжаться своей судьбой. Если бы я рассказал об этом людям, мне бы не поверили.
Мне стало известно, что каждый арестованный думает же, как я: поскорей бы выйти и забыть про это жуткое место, как про ночной кошмар.
Я думаю о мести. Для меня это новое слово, попавшееся прошлой ночью в прочитанном детективном романе. Читать – это почти то же самое, что смотреть кино. Не знаю, почему я прежде не любил читать. Наступает момент, когда повествование превращается в зрительный образ, высвечивается на экране – и передо мной исчезают буквы на странице читаемой книги. Для того-то, наверно, люди и читают. За неделю я книжек пять прочитал.
Потому-то я, наверно, и начал писать.
Итак, я в камере. Скоро ночь, и я опять услышу рев умирающего кита, раненного гарпуном в глаз. Еще услышу, как целую ночь трахаются какие-то сукины дети, а другие арестованные мастурбируют под их стоны. Не хочу этого слушать – хочу почитать книжку и забыть, в какое дерьмо я вляпался. А завтра меня наверняка выпустят.
Мальро наверняка уже успел сходить к Алисе. Внутри у меня похолодело, когда я вспомнил содержание письма. Она наверняка примет меня за идиота, раз я пишу, что она мне нравится. Какой только чуши я не накарябал! Зря, наверно, я послал письмо – да теперь уж поздно. Наверняка она его уже получила.
17
Дорогая Алиса!
Прежде всего мне хочется попросить у тебя прощения. Будь ты здесь – я встал бы на колени и, глядя тебе в глаза, повинился бы за все, в чем виноват перед тобой и твоим отцом. Не знаю, как сказать, но уверен, что у нас есть о чем поговорить. Надо исправить то, что так глупо, по-дурацки у нас началось. Постараюсь писать так, как я бы говорил с тобой, потому что писать я не умею – вернее, писать мне труднее, чем разговаривать. Я попал сюда потому, что наделал много глупостей, но у меня не было ни малейшего намерения сделать тебе больно, а кончилось все тем, что я очутился в холодной, ледяной, загаженной тюрьме. Тут хуже, чем в аду. Хочу выйти отсюда. Помоги, ради Бога, вызволи меня отсюда! Я вправду совсем замучился. Помоги!
Я поторопился и натворил глупостей. Это я признаю. Хотелось всего и сразу – вот и вышла несуразица. Что было, то было, но все еще можно исправить – поговорить, поближе узнать друг друга. Со многими и вел себя, как последняя сволочь, только не с тобой, потому что ты и я – одно. Только я никому не говорю, вот никто и не знает.
