Борис Рябинин - Рассказы о верном друге
В боевом задоре она начинает вся дрожать, мелко-мелко трясутся лапы… Точно так же дрожат лапы от возбуждения у эрделей.
А дома, дома… Ну, кто бы мог подумать, глядя на нее дома, что эта тихоня может проделывать такие штуки?
Куда исчезли пыл и жар. Голова опущена, хвост тоже. Как два тряпичных лоскутка, обвисли ушки. Неуклюже подходит она к столу и терпеливо ждет, не перепадет ли лакомый кусочек.
Терпению у Смокки могла поучиться любая собака.
Моя сестра, в то время студентка института, готовила дипломный проект, просиживая над ним дни и ночи. Смокки усаживалась рядышком на стуле и, глубокомысленно уставясь на бумаги, способна была сидеть так целыми часами. Иногда глаза ее смыкались, и она начинала дремать, но со стула не уходила.
— Смокки! — окликнет ее сестра.
Смокки встрепенется, поспешно раскрыв глаза, и как ни в чем не бывало опять примется внимательно смотреть на чертежи.
Приближалась весна. В окнах выставили зимние рамы. И вот, с наступлением теплых дней, Смокки стала вести себя как-то странно. Внезапно начинала ерзать на стуле, вскакивала на лапы, тянулась мордочкой к чертежам, даже повизгивала от волнения.
— Что с тобой, Смокки? — отрываясь от работы, с недоумением спрашивала сестра.
Собака немного успокаивалась, опять чинно усаживалась на стуле, но — ненадолго. Через некоторое время все повторялось сначала. Раз Смокки так увлеклась, что даже положила лапу на чертеж, за что немедленно была изгнана с позором.
Несколько дней сестра не позволяла ей водвориться на заветное место. Потом сменила гнев на милость.
Прошел день или два, и вдруг однажды Смокки, точно ее ужалила пчела, сорвалась со стула и прыгнула прямо на чертежи. Бумаги полетели на пол, флакон с тушью повалился набок, неплотно заткнутая пробка выскочила из горлышка, и только по счастливой случайности черное жирное пятно не расползлось по проекту… Сестра испуганно вскочила, не понимая, что это значит.
Смокки же… азартно ловила муху! Оказывается, она уже давно с напряженным вниманием следила за этими крохотными шустро бегающими по чертежу созданиями, обуреваемая желанием схватить их; а мы-то не догадывались, что с нею! Пришлепнув муху лапой, Смокки аппетитно слизнула ее языком и, удовлетворенная, спрыгнула со стола.
Наконец, дипломный проект был закончен и благополучно защищен, сестра окончила институт, получив звание инженера-архитектора. По этому случаю состоялось семейное торжество. Собрались родственники и друзья. За беседой вспомнили о проделках Смокки, о том, как она «помогала» работать над проектом. Подруги смеялись и весело подшучивали над сестрой:
— Это же не ты выполнила проект: Смокки думала за тебя. Она и от мух его спасала! Это Смокки — дипломантка!
* * *Как-то у себя на службе я разговорился с председателем подшефного колхоза. Каким-то образом речь зашла о Смокки. Я рассказал о ее крысоловных подвигах.
Председатель слушал меня с живейшим интересом, а когда я замолчал, сказал:
— Дай ты нам хоть на недельку эту самую… Смокку! Заели нас проклятые хомяки. Сколь убытку от них терпим — не сосчитать.
Он просил так настойчиво, что я согласился.
В ближайший выходной день я отвез Смокки в колхоз, наказав беречь ее пуще глаз и особенно следить, чтобы ей не попадались кошки. Собаку закрыли в хлебном амбаре, почти свободном в эту пору от зерна, а несколько деревенских ребятишек остались на всякий случай дежурить около дверей.
Ровно через неделю, в следующее воскресенье, я снова поехал в колхоз, захватив с собой ради разминки добермана.
Председатель встретил меня смущенно. С минуту он мямлил что-то неопределенное, а потом, наконец, признался, что Смокки потерялась. Ищут, но найти не могут.
Из дальнейшего разговора выяснилось следующее.
Наутро — после того, как я уехал, оставив Смокки, — открыв амбар, колхозники обнаружили в нем десятка полтора задушенных и валявшихся в разных углах крыс. Это была работа Смокки. Сама она сидела у норы, сделанной крысами в полу амбара, и караулила очередную добычу. Она была так увлечена своим занятием, что даже отказалась поесть, только полакала молока, вместительную плошку с которым поставили для нее около порога.
Поперек Смоккиного носа красовалась глубокая свежая царапина — напоминание о той битве, которая, видимо, происходила тут ночью. Все-таки какому-то «хомяку» удалось цапнуть неуязвимую Смокки, прежде чем она прикончила его, — редкий случай, ибо фокстерьер необыкновенно проворен и увертлив, и жесткая курчавая шерсть хорошо защищает его. В остальном вид у нее был самый боевой. Она дружелюбно помахала хвостиком пришедшим проведать ее людям и снова удалилась в темную глубину амбара.
Председатель — с моих слов — так растрезвонил о необыкновенной способности Смокки уничтожать «хомяков», что результатов этого эксперимента с любопытством ждала вся деревня, и когда все подтвердилось, немедля было решено: как только Смокки закончит очистку одного амбара, перевести ее в другой.
Смокки провела в первом амбаре двое суток, удавив за это время не менее трех десятков крыс. Столько же во втором и третьем. Таким образом, меньше чем за неделю она основательно почистила от хищников все основные зернохранилища артели.
И все было бы хорошо, как вдруг накануне выходного дня на колхозной птицеферме была обнаружена пропажа нескольких кур. По всем признакам птичник посетила лиса. Возле стены остался небольшой лаз, через который она проникла в помещение, на земле валялись перья и виднелись следы крови.
Припомнив все то, что я рассказывал о Смоккиных злодеяниях над кошками, председатель решил испытать способности Смокки на лисе. Лисий подкоп зарыли и поместили фокстерьера в курятник.
Правда, не обошлось и тут без греха. Сразу же с порога Смокки так резво бросилась в гущу птицы, что прежде чем ее успели остановить, она уже придушила двух несушек.
Однако председатель вполне резонно рассудил, что это еще не дорогая цена за лису. Кур перевели в соседнее помещение, и Смокки осталась в одиночестве. По расчетам председателя, рыжая патрикеевна должна была явиться ночью за очередной добычей, и тут-то ее и накроет Смокки.
Но наутро курятник, где закрыли собаку, оказался пуст. Подкоп был разрыт, Смокки исчезла. В тревоге председатель разослал ребятишек повсюду искать беглянку, но ее и след простыл.
Вместе с председателем и Бенно я отправился на место происшествия. Я надеялся, что Бенно, так кстати захваченный мною с собой, поможет в розысках, и не ошибся.
Учуяв в курятнике знакомый запах Смокки, доберман-пинчер заволновался, забегал, напряженно обнюхивая стенку и особенно подкоп. Я вывел его к наружной стороне лазейки. Тыча рукой в разрытую землю, настойчиво повторял:
— Смокки, Смокки… ищи!
Бенно закружился на месте, затем, не отрывая носа от земли, быстро побежал от птичника к лесу. Я и председатель, сопровождаемые несколькими любопытствующими, едва поспевали за ним.
Доберман привел нас к оврагу, скрытому в лесной чаще. Обрывистые склоны его поросли молоденькими сосенками и пихтами, вокруг шумел густой сосновый бор.
Под узловатыми, извившимися, будто змеи, корнями столетней сосны Бенно отыскал узкую нору, уходившую под землю. При виде ее спутники обрадованно разъяснили мне, что это вход в лисье логово.
Значит, Смокки преследовала дерзкую похитительницу по пятам! Теперь в этом можно было не сомневаться. Но где же она, наша бесценная неустрашимая Смокки? Не нашел ли свой конец маленький увлекающийся фокстерьер в борьбе с хитрым и значительно более крупным и сильным хищником? Лиса — не крыса и не кошка… Правда, фокстерьеров применяют для охоты на лисиц, но в этом случае они чаще действуют не в одиночку, а целой сворой. И, кроме того, как норную собаку[23] я еще совсем не знал свою Смокки.
— Надо найти другие выходы из норы, — распорядился председатель. — А у этой разложить костер. От дыма лиса вылезет наружу.
После недолгих поисков среди корней молодой пихты, действительно, нашли еще одну лазейку, почти невидную под скрывающим ее хворостом. Расположившись кругом, колхозники развели огонь. Скоро темное отверстие затянуло едким сизым дымом.
В норе кто-то завозился. Послышалось яростное фырканье, потом чиханье и из-под корней появилась… кудлатая мордочка Смокки!
Выглядела она уморительно. От глинистой почвы она из белой превратилась в рыжую; вокруг глаз, ноздрей, губ налипли комочки сырой земли. Залепленный глиной язык висел, как грязная тряпка. Бока учащенно вздымались.
Но главное, что она была жива, живехонька! Увидев меня и Бенно, она радостно попрыгала вокруг нас, затем, по своему обыкновению быстро успокоившись, села с умильным видом, как бы спрашивая: «А ну, что прикажете делать дальше?»
