Борис Рябинин - Рассказы о верном друге
Ночь пролетела, как будто ее и не было вовсе. Только приложился ухом к подушке и… утро. Подъем.
У Векшегонова пробуждение вышло несколько необычным. Он еще спал, когда что-то влажное, горячее прикоснулось к лицу. Открыл глаза и у самого своего носа обнаружил рыжую собачью морду. Пес лизнул еще и, увидев, что спящий проснулся, обрадованно завилял хвостом, заюлил.
— Фитя!!! Ты?!
Его возглас пробудил остальных.
— Ты откуда взялся, Фитька? — тормошил Александр рыжего пса, а тот, кажется, готов был вылезть из шкуры: так был рад встрече.
— Что — твоя собака? — спрашивали товарищи.
— Моя… Да откуда взялась, не пойму. Я ее дома оставил…
— Стало быть, прибегла…
— Какой породы?
— Ищейка… Блох ищет!
— А ты не смейся. Хозяина нашла, самолично, без посторонней помощи. За триста километров прибежала.
— Факт! Точно по спидометру: триста сорок четыре…
— Он давно у нас живет, — стал объяснять Александр, продолжая ласкать Фитю. — Привык ко мне. Я, когда уезжал, велел его запереть. А он, видно, вырвался…
— Как он дорогу нашел? Триста километров!
— Собака, она, брат, знаешь… не то, что ты… Ты только и уразумел: от кухни да сюда…
— Нет, верно, ребята, как она нашла?
— Тебя бы заставить — конечно, не нашел бы…
— Куда его теперь? — озабоченно спросил Александр.
— Пускай с нами живет, — предложил Лизурчик. — Что — жалко? Побудку будет делать. Берем на довольствие? Олл райт?
— Кашу караулить.
— Точно!
— Надо ему постель сделать, чтобы он свое место знал, — вставил практичный Николай Чуркин.
— Он у меня под койкой будет спать, — сказал Александр.
— Ну, вот и порядок!
3
Трых-трых-трых-трых-трых-трых… — монотонно рокочет трактор, постреливая сизым дымком, ровно и сильно сотрясаясь своим железным корпусом, отчего кажется, что трясется вся земля.
Фитя сидит рядом с хозяином, за рычагами управления, свесив концы лап и задремывая порой. Он уже привык и к тряске, и к выхлопам газа. Клонит ко сну.
Сперва Фитя ходил за трактором. Да скоро надоело.
Гоны в степи длинные. И пока трактор доползет до конца и вернется назад, пройдет целая вечность.
Вместе с собакой по борозде ходили важные толстоклювые грачи. Поглядывая на Фитю, они клевали жирных дождевых червей. Ловко ловили и, подбросив на воздух, глотали мышей-полевок. Фитю они не трогали, занятые делом. И Фитя тоже не трогал их, только косился.
Грачи прилетали и улетали, а Фитя оставался. За трактором стлался шлейф из пыли, и к вечеру Фитя из рыжего становился серым, чихал и кашлял: нос и глотка были забиты пылью.
Скоро ему это наскучило. Трактор все равно вернется к тому же месту, только проложит лишнюю борозду. Фитя ложился и ждал. Поднимался лишь когда машина проходила совсем рядом, едва не задев лемехами плугов.
— Когда-нибудь задавим тебя, рыжий, — сказал как-то Лизурчик. Гриша Лизурчик был прицепщиком у Векшегонова. — Задавим и землей завалим, чтобы вороны не растащили. Вечная тебе память! Пес-то был какой: рыжий, красный, никому не опасный…
Неизвестно, понял ли эти слова Фитя или природная сообразительность подсказала ему, что и вправду может выйти что-нибудь неприятное, но с этого времени он стал отходить в сторонку. Кому хочется, чтобы его давили!
Когда делали последний гон, перед концом смены, Александр брал своего рыжего приятеля к себе в кабинку (чтоб потом не искать, не звать его). Это так понравилось Фите, что он почти совсем перестал вылезать из кабины.
Вообще Фитя быстрехонько акклиматизировался на целине так, как будто весь свой собачий век жил тут. Пожалуй, он даже превзошел в этом отношении кой-кого из новоселов-людей, набивших себе много шишек с непривычки к сельскому труду.
Иногда наезжал Задависвечка. Директор почти все время мотался по полям на своем газике, проверяя, как идет подъем целины, выполнят ли план, данный правительством.
— Целинники-былинники, здорово! — еще издали кричал он рокочущим басом. — Как живете-можете? Как работенка? Не треба ли чего?
Вынув скомканный темный платок, которым можно было свободно повязать голову, он, отдуваясь, вытирал лоб, шею.
Беседа длилась пять, десять минут, затем Задависвечка, записав все претензии и просьбы комсомольцев, снова запихивал свое грузное потное тело в узкое душное пространство рядом с шофером.
— Ну, бывайте, хлопци!
— Счастливо, Амфилогий Павлыч.
— Гуд бай… Покелева!
Гриша Лизурчик — веселый малый. К месту и не к месту вставляет английские слова. Надо же показать свою ученость: два года в кружке на заводе осваивал английский. Читать-писать толком не научился, зато «гуд бай», «сенкью» — пожалуйста!
Гриша черен, как негр, только сверкают белки да зубы. Вечером отмоется, а назавтра опять прокоптится, родная мать не узнает. Прицепщик, одно слово. Вся пыль и гарь — на него.
Но это нимало не печалит Гришу. Гораздо большую озабоченность его вызывает, если задержится стряпуха Надейка, «разъездной нарпит» целинщиков, или «кафе-ресторан на овсяной тяге», как прозвали ее совхозные остряки. Впрочем, Надейка аккуратна и опаздывает редко. Едва солнце перевалит зенит, разбитная девушка уж тут как тут со своими термосами и хлебным ящиком, увязанными и укрытыми чистой белой простыней.
— Моя Надейка не подведет, — говорит обычно Лизурчик, завидев знакомую повозку.
— Твоя, твоя… Когда она стала твоей? — пробует охладить его пыл Александр.
— А вот соберем урожай, и женюсь на ней.
— Еще как она за тебя пойдет!
— За меня-то? С поцелуйчиком!
— Обедать, ударники! — возглашает Надя, быстро распаковывая свой воз. Чашки, ложки, поварешки, алюминиевые тарелки и кружки — все это у нее в образцовом порядке, уложено так, что не стучит, не бренчит, принайтовлено, как оснастка на корабле.
Борщ, рагу из баранины, компот из сухофруктов… Ох и вкусно все это в поле! Только подавай!
— Кому кофе со сгущенным молоком, поднимите руки!
— А там что у тебя, в пестерюхе? — спрашивает Лизурчик, кивая на вместительную плетенку.
— Да там у меня… сама стряпала, из картошки… да вышли задавленники. Вы не будете их есть…
— Ничего, давай задавленников… Олл райт!
— А к нам киномеханик приехал. Будут кино казать, — сообщает Надя. — Синпантичный!
— Не синпантичный, а симпатичный, — поправляет Александр.
— Это все равно, — встряхивает стрижеными волосами Надя.
Вместе с Надейкой бригады объезжает и ее подруга Нила. Нила — учетчица. Эта — совсем другая. Строга, взыскательна, неулыбчива. Вопрос — ответ, записала и поехала дальше.
Александр уже давно поглядывает на эту статную златокосую девицу. Нравится, факт. Даже сердце начинает биться сильнее, когда она появляется на стане. Да как к ней подступиться, как сказать самому первое слово? Хоть комсорг и не робкого десятка, а все же в делах любви храбры только те, кто не испытал настоящего чувства.
Пробовал как-то пошутить — она так отбрила, в другой раз не захочешь. Горда, бережет девичью честь.
Ей бы каким-нибудь сложным агрегатом управлять, лететь в космическом корабле на Луну, побеждать пространство и время, а не заниматься регистрацией выработки тракторных бригад. Не о ней ли залихватски горланит Надейка, сидя в телеге и потряхивая вожжами:
Как за тракторным рулемСидит девка королем,На словах задириста,Больно бригадириста!
— Но, но, Рыжуха! Шевели ногами! Сама-то сыта, так не спешишь!
Ну, завей горе веревочкой эта Надейка! Совсем-совсем не то, что Нила. Подруги, а такие разные… Везет Лизурчику!
4
Как-то вышло само собой, что Фитя среди многих других стал отличать Нилу. Он не прочь приласкаться и к Надейке Потылициной, и вообще при случае ластится к кому угодно, не собака, а ласкуха; но Нила Макушина — на особицу.
Если правда, что собака угадывает желания своего хозяина, то и здесь, выходит, она попала в самую точку. Александр делает вид, что ничего не замечает, но это ясно уже не только ему одному: появилась Нила — Фитька не отойдет от нее. Как прилип.
А еще говорят: собака чувствует хорошего человека…
Поведение Фити и подтолкнуло Александра, будто невзначай, как-то предложить Ниле:
— А интересно: пойдет он за тобой?
Если пойдет — значит, что-то появится между ними, протянется какая-то невидимая ниточка.
Фитя — пошел. Какое «пошел»… побежал! Приманила его Нила. И с этого дня он встречал и провожал ее. Бежал навстречу, еще завидев издали. С трактора-то хорошо видно, не то, что с земли. Засуетится, заскулит, спрыгнул — и понесся… И провожать — как непременная обязанность. Раз допровожался до того, что добежал до стана соседней бригады. Подзаправился там, чем угостили, и тогда — обратно. Нила уж стала его гонять от себя: еще потеряется.
