Наталия Криволапчук - Собака, которая любит
Именно ассоциации и интуитивные «прозрения» позволяют мгновенно решать многие задачи, от которых зависит принятие жизненно важных решений. Это очень быстрый механизм, в отличие от пошаговой логики сознания, в которой для выяснения истинности какого-нибудь предположения нам не обойтись без выстраивания цепочек причин и следствий, без тщательного согласования действий, признаков и условий.
Различия между логикой и ассоциативными связями легче всего пояснить на весьма современном примере. Представьте себе магнитофон с пленкой, намотанной на кассету, и лазерный проигрыватель для дисков. Способы записи и воспроизведения информации на этих носителях отличаются друг от друга принципиально. Пленка — механизм последовательный, с линейной записью, и для того, чтобы добраться до вашей любимой мелодии, нужно тратить время на перемотку пленки до нужного места. Это аналогия пошаговой логики. Диск — носитель с произвольным доступом, на котором нужное место обнаруживается сразу, скачком. Он напоминает быструю ассоциативную память, только с очень ограниченными возможностями. А для более или менее полной аналогии следовало бы вообразить даже не стопку лазерных дисков, а некий объем, в каждую точку которого можно прийти из любой другой по какому-то сложному закону. Вы можете пожелать прослушать, скажем, все мелодии, где есть определенная последовательность нот, или все песни со словом «сказка»… но, впрочем, я снова привожу примеры, в которых признаки отбора определены заранее. А самая-то прелесть ассоциативного мышления состоит как раз в непредсказуемости и набора признаков, и возможных их значений. Так что давайте лучше потребуем от нашего воображаемого проигрывателя воспроизвести одну за другой все песни, которые могут нам понравиться. Непростая задача, не так ли?
Вернее всего будет назвать ассоциации «памятью ощущений и впечатлений», в отличие от «памяти фактов», в которой все ясно и определенно. Вряд ли кто-то сумеет разгадать, по каким законам строятся ассоциации. Незнакомец, встреченный на улице, может напомнить вам о ком-то из нынешних или прежних знакомых. Почему? Бог весть! То ли вы встретили его на том месте, где нередко встречали того, то ли в одежде есть приметная общая деталь, а может быть, всему виной какое-то неуловимое глазом (а главное — разумом!) сходство манер, движений или голоса. Тут нет ничего обязательного, набор признаков, определяющих сходство, всякий раз свой и заранее его определить невозможно. Да, можно попытаться анализировать форму носа, покрой костюма и тому подобные явные приметы. Иногда удается проследить, по какому общему признаку мы объединяем два, казалось бы, совершенно разных предмета или явления, но гораздо чаще мы теряемся в догадках, не зная даже, сколько общих признаков приметили, в чем состоят совпадения и насколько они полны.
В этот момент мы находимся во власти подсознания. Это оно, по неведомым нам правилам, не последовательно, а скачком, строит ассоциации и «выплескивает» в сознание один только результат, не потрудившись воспроизвести возможные связи.
Тот же механизм срабатывает и в процессе интуитивных прозрений (психологи именуют это явление «инсайтом»). Интуиция — это неожиданный для нас вывод из тривиальных, казалось бы, фактов и посылок, не подчиняющийся явной логике и основанный именно на скачкообразных ассоциациях между разными по характеру явлениями, процессами, идеями.
Сознание и подсознание сосуществуют и взаимодействуют на всех уровнях наших психических структур. В один и тот же момент во мне и в вас происходят процессы, отражаемые в сознании, и те, которые протекают как бы сами по себе — то бишь, управляются подсознанием. Однако на разных уровнях сознание и подсознание представлены в разных пропорциях. Если в сборе фактографической информации эти две стороны интеллекта участвуют, можно сказать, на равных, то наибольшая часть стереотипных программ поведения доведена до автоматизма и находится в ведении подсознания. Критерии поведения чаще осмысляются сознанием, хотя нередко наши импульсивные поступки диктуются подсознанием. В этом сказывается влияние эмоционального уровня, по природе своей наименее осознаваемого и наименее формализуемого. В наших представлениях о социальных структурах осознанное и неосознанное вновь смешиваются в приблизительно равных долях. Познание идет разными путями у разных индивидуумов: одни больше доверяют аналитическому и логическому аппарату сознания, другие полагаются только лишь на интуитивные прозрения, третьи умеют эффективно сочетать и то, и другое. Идеальный уровень нечасто поддается осмыслению, наши философские воззрения скорее следует относить к епархии подсознания.
Соотношение сознательного и подсознательного может меняться в зависимости от ситуации. Меня, скажем, не очень-то волнует функционирование моей печени, и она до поры до времени «общается» только с моим подсознанием. Но стоит ей заболеть — и этот факт уже не может не трогать моего сознания. Так мы и существуем, в постоянном динамическом равновесии двух сторон мышления, где верх берет то одно, то другое. А статики здесь и быть не может! Стоит одной из наших ипостасей подавить и заставить замолчать другую, как наши взаимодействия с миром искажаются самым критическим образом, и такая ситуация чаще всего представляет интерес уже не для психологов, а для психиатров.
Стоит только призадуматься — и становится очевидным, что сознание и подсознание работают с совершенно разными типами информации о мире.
Явные факты и данные можно называть дискретной информацией. Это владения сознания и логики. Однако «сырьем» для ассоциативно-интуитивных механизмов подсознания служит информация особого вида.
В первую очередь это непрерывная информация — ее примером могут служить любые спектры, в которых значения признака хотя и упорядочены, но между ними нет четкого разграничения. Где, например, проходит граница между голубым и синим цветами? Физического предела тут не существует, мы можем только договориться о том значении длины волны видимого света, которое станет для нас условной границей цветов.
Но есть и вовсе уж хитрая категория информации — та, в которой нет даже упорядочения значений. Вот хотя бы музыкальный звук. Главный его признак — это основная частота колебаний. Важна также и комбинация «вспомогательных» частот, в которых имеются области усиления: это тембр звука, так называемые обертоны. Но ведь не только частотная характеристика создает то звучание, которое отличает Чайковского от Моцарта или Пугачеву от Земфиры. У звука есть длительность и сила, и эти признаки, хотя и упорядоченные сами по себе, никак не связаны с частотой колебаний или между собой. Еще труднее описать, за счет чего создается «туше» пианиста, определяющее его неповторимую манеру. А ведь способ прикосновения к клавишам не имеет упорядоченной шкалы значений и никак не влияет на явные характеристики звука! Но нет сомнений, что манера Рихтера или Гилельса столь же узнаваема, как и кисть Рембрандта или Рафаэля.
Такого рода информация, описываемая разными, не связанными друг с другом признаками, которые могут определяться Бог весть какими хаотическими множествами значений, может быть названа полевой.
Я не случайно употребила именно этот термин. Слово «поле» нынче в чести у тех, кто пытается описывать принятыми в науке способами те процессы, которые никак не поддаются формальному описанию и осмыслению. «Лептонные поля», «торсионные поля»… Кто знает, какие еще поля мы придумаем завтра, чтобы скрыть свою растерянность перед загадками матушки-Природы?
А уж слово «биополевой» никого даже и не смущает. Спектральные характеристики электромагнитного излучения живого организма и каждой его структурной части (органа, клетки) регистрируются приборами, анализируются компьютерами и воспроизводятся генераторами. Только почему же никто не сумел получить от аппаратуры такого же эффекта, какой дают руки целителя? Есть, видно, у живого еще что-то, напоминающее туше музыканта…
Разная внешняя информация по-разному затрагивает подсознание, активизируя его и, что еще важнее, заставляя сотрудничать с сознанием, выводящим мысли и чувства в явную форму. Ближе всего к полевой информации обоняние и вкус, затем идет осязание, потом слух. Зрение несколько уступает последнему по «непрерывности», снабжая нас по большей части явной, дискретной информацией. Чувствительность к непрерывной информации у людей очень индивидуальна и очень различается по разным органам чувств. Тех, кто наиболее восприимчив к скрытой полевой информации, не отражаемой сознанием, мы обычно называем экстрасенсами.
Модное нынче слово «экстрасенс» мы понимаем очень неоднозначно тут вам и ясновидящий, и знахарь-травник, и легендарный всемогущий маг вроде достославного Мерлина. Но физиологи, исследующие органы чувств человека, внушили мне совсем иное понимание этого термина. Экстрасенсами («сверх-чувствующими», если уж переводить с английского поточнее) имеет смысл называть тех, у кого чувствительность развита больше обычного, например, дегустаторов с их удивительно тонким обонянием и вкусом.
