Борис Рябинин - Вы и Ваш друг Рэкс

Оказалось, что трава эта — пустырник, наподобие валерианы, из которой приготовляют повсеместно известные валериановые капли («валерьянка»), принимаемые для успокоения нервов. Джекки пытался сам лечить себя.

Я потому столь подробно останавливаюсь на истории болезни Джекки, поскольку мне кажется, что это имеет не частный интерес. Припоминается, что в первые годы после революции, когда мы начинали развивать наше собаководство, в Советский Союз были ввезены из-за границы производители-овчарки, я бы сказал, производители-брак, возможно, умышленно проданные нам, у которых потом обнаружились психические отклонения, в известной мере сходные с симптомами описываемой болезни Джекки, например, боязнь высоких зданий. А психические отклонения, как известно, особенно стойко передаются в потомство. Законно возникал вопрос: достаточно ли тщательно занимались мы очищением кровей от линии этих производителей, несомненно, качественно ухудшающих поголовье. Было бы, мне представляется, крайне интересным основательно просмотреть родословную Джекки под этим углом зрения на возможно большую глубину по числу колен, с тем чтобы лучше уяснить возможные пороки наследственности у овчарок. К сожалению, сам я не считаю себя достаточно компетентным проделать эту работу.

Особый интерес в связи с этим представлял теперь для меня и разговор о причинах возникновения трусости у собак. Не секрет, что различные породы дают не одинаковое количество трусливых экземпляров, проявляя, как вытекает из этого, разную уязвимость по отношению к причинам, порождающим трусость, и это явление, на мой взгляд, заслуживает более пристального изучения. В частности, высокий процент трусости дает восточноевропейская овчарка. Почти не бывает трусливых эрдель-терьеров.

Когда о несчастье с Джекки стало известно в клубе, там отнеслись к этому очень просто: взять другого щенка, этого — усыпить.

Честно говоря, это было самое разумное. Трусливая собака, собака-инвалид, — кому она нужна? Какая польза от нее? Я и сам понимал это, и только жалость к животному, к которому мы все уже успели достаточно привыкнуть и привязаться, да упорное сопротивление Гали, не хотевшей и слышать, чтоб ликвидировать Джекки, удерживали меня от того, чтобы последовать совету товарищей.

Вот так бывает, что даже опытный собаковод может допустить ошибку, которую потом не исправишь…

Но я все-таки хотел исправить ее, коль скоро Джекки продолжал существовать и жить в нашем доме, исправить, вопреки всем мрачным предсказаниям друзей по клубу и осторожным намекам милейшего Анатолия Игнатьевича.

Помог случай.

Нам надо было поехать в дом отдыха. Оставить Джекки дома было не с кем, — взяли с собой. И вот это оказалось тем поистине волшебным средством, которое помогло поставить на ноги нашего Джекки.

Дом отдыха стоял в чудесной местности. Время — август; вокруг — лес, горы, живописные озера, как впрочем, повсюду на Урале. Целые дни Джекки носился на приволье, утопая по брюхо бродил по болотам, нюхаясь в камышах. К купанию и плаванию пристрастился так, что мы прозвали его жуком-плавунцом. Он проявлял завидную выносливость. Как-то, к концу нашего пребывания там, небольшой мужской компанией мы совершили туристский поход в горы, на так называемый камень Заплотный, примерно за пятнадцать километров. Ушли утром, вернулись к исходу дня. Я еле волочил ноги, наломав их по камням, по косогорам, среди бурелома. А вечером, в комнате, я едва только сделал движение к двери, — Джекки сейчас же вскочил, чтобы следовать за мной, как ни в чем не бывало.

Мы прожили там три недели, но этих трех недель оказалось достаточно, чтобы в состоянии Джекки совершился перелом — кризис миновал. Когда мы возвратились домой в Свердловск, он был неимоверно худ, кожа да кости, зато совершенно здоров. Психика его окрепла настолько, что, помню, когда на станции мы проходили мимо паровоза и тот вдруг, выпустив пары, оглушительно загудел, Джекки только чуть покосился на него, прижал уши — и все.

Все как рукой сняло! Исчезла постоянная нервозность, столь разрушительно действовавшая на все отправления и психику щенка, его перестали пугать высокие здания, люди. Он начал снова расти, набирать тело, наверстывая упущенное за период болезни, превращаясь в красивое породистое животное, с нормальными проявлениями всех инстинктов и живым, резвым характером, каким был тогда, когда я впервые принес его в дом. К полутора годам он представлял собой вполне сформировавшуюся овчарку — породный, прекрасного сухого сложения, хорошо растянутый и мускулистый, того чрезвычайно выигрышного окраса, который всегда так нравился мне: весь расписной, каждый волос в три цвета (откуда и родилось определение — зонарно-серый), с золотистым отливом, постепенно усветляющийся книзу и с более темным хребтом, — в точности, как его прадед Тайфун, которого я однажды видел на выставке в Москве.

Пожалуй, единственным его недостатком, если говорить об экстерьере, была несколько легковатая голова, больше подходившая бы для самки, да и общая едва уловимая облегченность, заметить которую мог только очень изощренный глаз. Вероятно, какую-то долю роста он все же потерял за те месяцы, что болел. Но это полностью искупалось тем благородством линий, которое отличает всякое высокопородное животное, радуя сердце настоящего ценителя.

Природа — лучший лекарь. Я с особой наглядностью убедился в этом на примере с Джекки.

И — это мне особенно хотелось бы подчеркнуть — вот что делает уход. Не окружи мы в нужный момент больное животное лаской и вниманием, не откажись на время от всяких принуждений в обращении с ним (в конце концов, ничего трудного тут нет), — очевидно, все сложилось бы для нашего Джекки совсем-совсем иначе.

Значение ухода как лечебного фактора, оказывающего чрезвычайно сильное воздействие на организм, показал мне в свое время еще случай с догом Джери. Когда Джери из-за моей халатности (животное всегда страдает из-за небрежности хозяина) побывал под трамваем, оставшись целым, но травмированным психически, то именно соответствующий уход, ласка помогли полностью избавиться от последствий этой травмы.

С Джекки вышла история куда тяжелее. Тем радостнее было сознавать, что наши усилия не пропали даром.

Конечно, иной скептически настроенный читатель может заявить, что не проще ли взять другую собаку, чем возиться с этой. На это я могу возразить: гарантированы ли вы, что и с другой не произойдет чего-либо подобного? На божничку ее не посадишь… Так и будете менять собак, как перчатки?

Нет, коли взял в дом живое существо — изволь заботиться о нем, а приключилась беда — постарайся сделать для него все, что от тебя зависит. Это не калоши: прохудились — выбросил. Впрочем, расчетливый хозяин постарается починить и калоши…

И потом — да будет это известно тем, кто еще не знает! — животное никогда не останется в долгу перед человеком. Лошадь, накормленная досыта, перевезет больше груза; корова — даст больше молока. Тем более не останется должницей собака, для которой служение человеку стало ее главнейшей, органической потребностью.

Джекки отблагодарил за все, что было сделано для него, такой преданностью, какая заставит всегда вспомнить его.

Он не отходил от меня, от Гали. Если хозяева уехали куда-либо — откажется от пищи, исхудает, целыми днями стоит у окна, положив голову на подоконник, в безудержной тоске, — ждет. Вернулись — сразу словно переродится; снова жизнерадостен, уплетает две-три чашки в день, только кликни — побежит куда угодно.

Иногда, случалось, я поленюсь пойти с ним вечером во двор, — возьму и выпущу одного. И что же? Через минуту откроешь дверь, а он и стоит там, носом в притвор. Без хозяина — ни шагу!

Наивысшее блаженство для него было — забраться ко мне под письменный стол, когда я сижу и работаю. Скорчится там в три погибели — ведь тесно, а он такой большой, но все равно — не уходит нипочем! Я замучился с ним. Выгонять — жалко; вот и сидишь неудобно поджав под себя ноги, чтобы случайно не пнуть его. Иногда его и нет, а все так сидишь — уже у самого создался рефлекс!

Поразительная была его реакция на состояние духа окружающих. Он — как барометр: по нему можно было безошибочно определить, все ли благополучно у нас в доме, не гнетут ли какие заботы. Он сразу слышал, кто весел или грустен, и соответственно этому держался и сам: притихнет или, наоборот, сделается неудержимо веселым, резвым, бегает по квартире с «игрушкой» в зубах.

Совершенно не переносил домашних ссор. Если начинался разговор в повышенном тоне (а в какой семье этого не бывает!) — наш Джекки при первом же слове немедленно скроется под кровать и оттуда укоризненно-огорченно поглядывает на нас.