Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара

Эта поразительно красивая собака с шелковистой каштановой шерстью и изящной головой, стройная и грациозная, обладает странно сочетающимися свойствами характера. В домашней обстановке она игрива и немного капризна, но на охоте великолепно работает как пойнтер. Она быстро обшаривает местность, легко обнаруживая дичь благодаря острому зрению и чутью. Однако не спешит приблизиться к затаившимся птицам, чтобы не вспугнуть их раньше времени, а застывает, всей позой указывая на них, пока не подойдет охотник.

17. Злоключения ухажера

Этот вечер вторника я проводил, как все вечера по вторникам, — любуясь затылком Хелен Олдерсон на собрании Дарроубийского музыкального общества. Довольно медлительный способ узнать ее поближе, но ничего лучшего я придумать не сумел.

С того утра высоко на склоне холма, когда я загипсовал сломанную ногу теленка, я постоянно штудировал ежедневник в надежде обнаружить там еще один вызов на их ферму. Однако домашние животные Олдерсонов, видимо, отличались прискорбно крепким здоровьем. Приходилось утешаться мыслью, что в конце месяца я поеду туда снимать гипс. Но отец Хелен нанес мне сокрушающий удар. Взял да и позвонил: дескать, теленок выглядел совсем здоровым, так он сам снял гипс и рад добавить, что кость срослась отлично и малыш совсем не хромает.

Вообще-то предприимчивость и самостоятельность йоркширских фермеров вызывали у меня восхищение, но на сей раз я от души проклял эти их качества и вступил в Музыкальное общество. (Однажды, заметив, как Хелен вошла в школу, где оно собиралось, я последовал за ней с мужеством отчаяния.)

Произошло это много недель назад, а мне, размышлял я с грустью, не удалось продвинуться ни на шаг. У меня в голове мешались тенора, сопрано и мужские хоры, которые успели выступить перед нами за этот срок, не говоря уж о духовом оркестре, который целиком уместился в небольшом классе и заиграл во всю силу, так что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Но я не продвинулся ни на шаг…

Нынче струнный квартет усердно пиликал на своих инструментах, только я их почти не слышал. Мои глаза, как всегда, были устремлены на Хелен, сидевшую в одном из передних рядов между двумя пожилыми дамами, которых в довершение беды всегда приводила с собой, лишая меня надежды перемолвиться с ней словом-другим хотя бы в получасовом антракте, посвященном чаепитию. Да и атмосфера там была против меня — почти все члены общества были уже в годах, а в помещении царил крепкий школьный аромат, слагавшийся из запаха чернил, тетрадей, мела и прочего. Короче говоря, в таком месте было просто невозможно ни с того ни с сего осведомиться: «Вы свободны в субботу вечером?».

Пиликанье оборвалось, и все захлопали. Священник, сидевший в первом ряду, встал и одарил слушателей сияющей улыбкой.

— А теперь, дамы и господа, мы, пожалуй, можем сделать перерыв на пятнадцать минут: как вижу, наши заботливые помощницы уже сервировали чай. Цена обычная — три пенса.

Послышался смех и скрип отодвигаемых стульев.

Я прошел со всеми в глубину вестибюля, положил на поднос три пенса и взял чашку чая и сухарик. После чего настал момент попытаться подобраться поближе к Хелен в слепой надежде на какой-нибудь счастливый случай. Это удавалось мне далеко не всегда, так как меня часто перехватывал директор школы или кто-нибудь из тех, кому ветеринар, любящий музыку, представлялся любопытной диковинкой. Но на этот раз я сумел, словно ненароком, оказаться среди тех, кто ее окружал.

Она подняла на меня глаза от чашки.

— Добрый вечер, мистер Хэрриот. Вам нравится?

О, Господи! Обязательно эта фраза! И «мистер Хэрриот»! Но что мне было делать? «Называйте меня Джимом», — как чудесно это прозвучало бы! Я ответил, как обычно:

— Добрый вечер, мисс Олдерсон. Да, очень хорошо, не правда ли?

Ну просто восторг, дальше некуда.

Я грыз сухарик, пожилые дамы беседовали о Моцарте. И этот вторник будет таким же, как все предыдущие. Пора кончать. Я почувствовал, что надеяться мне больше не на что.

К нашей компании, все так же сияя улыбкой, подошел священник.

— Боюсь, я вынужден искать добровольцев для мытья посуды. Может быть, наши юные друзья возьмут на себя этот труд сегодня?

Мытье чайных чашек никогда меня особенно не привлекало, но теперь я словно узрел перед собой землю обетованную.

— Да, разумеется. Буду очень рад… то есть, если мисс Олдерсон согласна.

Хелен улыбнулась.

— Ну конечно. Мы все помогаем по очереди.

Я покатил тележку с чашками и блюдцами в посудомойную — узкую, тесную, где между раковиной и полками места оставалось только-только для нас двоих.

— Будете мыть или вытирать? — спросила Хелен.

— Мыть! — ответил я и пустил в раковину горячую воду, а сам прикидывал, что сумею без труда дать разговору нужное направление. Когда еще мне представится такой случай: мы с Хелен вдвоем в этой каморке?

Просто поразительно, как летело время. Прошло целых пять минут, а мы говорили только о музыке! С нарастающим ужасом я заметил, что груда чашек уже на исходе, а мне не удалось продвинуться ни на шаг. Когда же я выудил из мыльной воды последнюю чашку, ужас перешел в панику.

Теперь или никогда. Я протянул чашку Хелен, она взяла ее, но мои пальцы продолжали сжимать ручку в чаянии озарения. Она слегка потянула чашку к себе, но я вцепился в ручку мертвой хваткой. Ситуация начинала смахивать на перетягивание каната. И тут я услышал скрипучие звуки, в которых с трудом узнал собственный голос:

— Нельзя ли нам как-нибудь увидеться?

Наступило молчание, и я впился глазами в ее лицо: удивлена она, раздосадована или даже возмущена? Я увидел, как ее щеки порозовели, и услышал негромкое:

— Если хотите.

Из последних сил я проскрипел:

— Вечером в субботу?

Она кивнула, вытерла чашку и исчезла.

Я вернулся на свое место. Сердце у меня гремело, и Гайдн, которого увечил квартет, не достигал моего слуха. Все-таки я сумел! Но действительно ли она хочет пойти со мной куда-нибудь? Или мой вопрос застал ее врасплох и согласилась она от растерянности? Я даже поежился от смущения, но, так или иначе, шаг вперед сделан. Да, наконец-то мне удалось сдвинуться с мертвой точки.

— В «Ренистон»?! — Я поскучнел. — А не слишком шикарно?..

Тристан не столько сидел, сколько возлежал в своем кресле, щурясь на меня сквозь облака сигаретного дыма.

— Разумеется, шикарно. Это самый роскошный отель в стране вне Лондона, но для твоей цели подходит только он. Послушай, ведь нынешний вечер для тебя решающий, так или не так? Ты ведь хочешь произвести на нее впечатление. А потому позвони ей и скажи, что приглашаешь ее в «Ренистон». Кормят там изумительно, и каждую субботу вечером танцы. Сегодня же как раз суббота. — Внезапно он выпрямился и широко открыл глаза. — Неужели ты не видишь, Джим? Из тромбона Бенни Торнтона льется мелодия, ты, подкрепленный омаром а ля термидор, плавно кружишь по залу, а Хелен нежно к тебе прильнула. Заковыка лишь в том, что обойдется это тебе недешево. Но если ты готов потратить разом двухнедельный заработок, то проведешь чудесный вечер.

Последние его слова я пропустил мимо ушей, весь поглощенный ослепительным видением Хелен, нежно ко мне прильнувшей. О каких деньгах могла идти речь? Полуоткрыв рот, я внимал звукам тромбона. Слышал я их совершенно отчетливо… Но тут в мои грезы ворвался Тристан.

— Еще одно. Смокинг у тебя есть? Без него никак не обойтись.

— Ну, мой гардероб оставляет желать лучшего. Собственно, для званого вечера миссис Памфри я взял костюм напрокат в Бротоне, но сейчас у меня нет на это времени. — Я замолчал и задумался. — Правда, мой первый и единственный смокинг у меня сохранился, но я обзавелся им в семнадцать лет и, боюсь, не сумею в него влезть.

Тристан жестом отмел это возражение. Он затянулся до самых глубин своих легких, а затем заговорил, с неохотой выпуская дым маленькими струйками и колечками.

— Ерунда, Джим. Если на тебе вечерний костюм, не впустить тебя они не могут, а для такого красивого, представительного мужчины, как ты, не столь уж важно, если костюм этот сидит на тебе не совсем безупречно.

Мы поднялись в мою комнату и извлекли со дна чемодана пресловутое одеяние. На танцах в колледже я в нем выглядел франтом, и хотя на последнем курсе он стал мне тесноват, все-таки это был настоящий вечерний костюм и как таковой заслуживал уважения.

Но теперь вид у него был жалкий и унылый. Мода изменилась — более свободный покрой, вместо накрахмаленных рубашек — мягкие. Мой же костюм обладал всей жесткостью старой школы и включал нелепый жилетик с лацканами и крахмальную рубашку с глянцевой манишкой и стоячим воротничком.

Но истинные трудности начались, едва я его примерил. Тяжелый труд, воздух холмов и поварское искусство миссис Холл сделали меня заметно шире в плечах (и не только в плечах), так что на животе пуговицы и петли разделяли добрых шесть дюймов. И я как будто прибавил в росте, поскольку между нижним краем жилета и верхним краем брюк образовался заметный просвет. А брюки, плотно обтягивая ягодицы, ниже выглядели нелепо широкими.