Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара

Днем «Ренистон» господствовал над Бротоном, точно гордый средневековый замок, и на его четырех башенках неизменно реяли яркие флаги, однако сейчас он был подобен темному обрыву с пылающей пещерой на уровне улицы, куда «бентли» доставляли свой драгоценный груз. Я не подъехал ко входу в своем драндулете, а тихонько оставил его в глубине стоянки. Блистательный швейцар распахнул перед нами дверь, и мы бесшумно прошествовали по пышному ковру через вестибюль, где расстались, чтобы сдать пальто в свои гардеробные. У себя в мужской я сделал отчаянную попытку смыть с рук грязь и машинное масло, но глубокий траур под ногтями не поддавался ни мылу, ни воде. А Хелен уже меня ждет!

Я посмотрел в зеркало на служителя, вившегося позади меня с полотенцем. Он был явно заворожен моим костюмом и не мог оторвать взгляда от изжеванных брючин и бантов на туфлях, не посрамивших бы и Пьеро. Вручая мне полотенце, он широко улыбнулся, словно благодаря меня за то, что я на мгновение озарил его жизнь.

Мы с Хелен встретились перед дверью внутреннего вестибюля, и я спросил у девицы за барьером, когда начинаются танцы.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Извините, сэр, но сегодня танцев нет. Они у нас бывают раз в две недели.

Я с отчаянием повернулся к Хелен, но она ободряюще мне улыбнулась.

— Ничего страшного. Для меня это большого значения не имеет.

— Ну, в любом случае мы можем поужинать, — сказал я, пытаясь говорить бодро, но меня не покидало ощущение, что над головой сгустилась черная туча. Неужели и дальше все будет идти наперекосяк? Я брел по мягчайшему ковру, все более падая духом, и вид ресторанного зала отнюдь не остановил этого процесса.

Зал не уступал размерами футбольному полю, величественные мраморные колонны поддерживали лепной потолок с плафонами. «Ренистон» был построен в стиле позднего викторианства, и огромный зал хранил всю пышность и декорум тех дней. Большинство столиков были заняты обычными посетителями подобных заведений — местной аристократией и промышленниками из Уэст-Райдинга. В жизни я не видел в одном месте столько красивых женщин и надменных мужчин. Эти последние, заметил я с тревогой, были одеты во что угодно, начиная от темных пиджачных пар и кончая мохнатыми твидовыми костюмами, но только не в смокинги.

К нам двинулся величественный персонаж — во фраке и белом галстуке. Откинутая с гордого лба пышная седая шевелюра, солидное брюшко, орлиный нос и надменное выражение лица придавали ему сокрушающее сходство с римским императором. Скользнув по мне искушенным взглядом, он спросил безразличным голосом:

— Столик, сэр?

— Да, пожалуйста, — промямлил я, с трудом удержавшись, чтобы не добавить «сэр», — столик для двоих.

— Вы здесь остановились, сэр?

Такой вопрос сбил меня с толку — он же сам нас остановил.

— Да… — ответил я растерянно.

Император сделал какую-то пометку в блокнотике.

— Вот сюда, сэр.

С величавым достоинством он лавировал между столиками, а я уныло плелся сзади рядом с Хелен. Путь оказался долгий, и мне все труднее становилось не замечать голов, которые оборачивались взглянуть на меня еще раз. Больше всего меня тревожила вставочка миссис Холл: мне чудилось, что она торчит из-под нижнего края смокинга, как маяк. Когда мы наконец добрались до искомого столика, мои уши горели в буквальном смысле слова.

Находился он в уютном уголке, и к нам сразу подлетела стая официантов — выдвигая стулья, усаживая нас, разворачивая салфетки, укладывая их на наши колени. Когда они упорхнули, в дело вновь вступил император и поднял карандаш над блокнотиком.

— В каком вы номере, сэр, можно узнать?

Я сглотнул и поднял на него глаза над моей опасно вздыбившейся манишкой.

— В номере? Но я в отеле не живу.

— А! — Он прожег меня ледяным взглядом, что-то вычеркнул в блокнотике с совершенно ненужной энергией, сказал два слова одному из официантов и гордо удалился.

Тут я понял, что обречен. Черная туча спустилась ниже и окутала меня непроницаемым туманом отчаяния. Не вечер, а сплошные катастрофы, и неизвестно, что маячит впереди. Нет, я, верно, совсем с ума сошел, если явился в это фешенебельнейшее заведение одетый как клоун. В проклятом костюме мне было жарко до невыносимости, а запонка злобно впивалась в шею.

Я взял у официанта меню, стараясь изогнуть пальцы так, чтобы скрыть грязные ногти. Меню было все написано по-французски, и в своем обалделом состоянии я не понимал почти ни слова, но ужин кое-как заказал. Пока мы ели, я делал отчаянные попытки поддерживать разговор, но он все чаще прерывался, и надолго. Кругом слышались разговоры и смех. Казалось, только мы с Хелен молчали, не находя что сказать.

А хуже всего был внутренний голосок, который продолжал мне нашептывать, что Хелен вообще не хотела проводить этот вечер со мной и согласилась только из вежливости, а теперь столь же вежливо старается скрыть скуку и досаду.

Возвращение домой явилось достойным финалом. Мы смотрели прямо перед собой туда, где лучи фар высвечивали извилистое шоссе, уводящее к холмам, иногда обменивались спотыкающимися фразами и вновь погружались в неловкое молчание. Когда мы наконец добрались до фермы, голова моя раскалывалась.

Мы пожали друг другу руки, и Хелен поблагодарите меня за приятный вечер. Голос ее дрожал, а лицо в лунном свете выглядело печальным и замкнутым. Я пожелал ей спокойной ночи, сел в машину и уехал.

До 50-х годов лекарства вливались в глотку овцы из бутылки, но теперь фермеры пользуются для этой цели дозировочными пистолетами. Глистогонное средство находится в контейнере за плечом этого человека и поступает в пистолет по трубке. При каждом нажиме на ручку пистолет выбрасывает в рот животного требуемую дозу.

Запатентованные в 70-х годах прошлого века утюги миссис Поттс с ненагревающейся ручкой стоили в 1907 году 3 шиллинга 10 пенсов штука и были настолько удобны, что многие фермерши в йоркширских холмах пользовались ими до конца 40-х годов, пока повсеместная электрификация не позволила им перейти на электрические утюги. Литые утюги миссис Поттс продавались наборами из трех — пока одним гладили, два других нагревались на очаге. Деревянная ручка была съемной и быстро надевалась на нагревшийся утюг.

Работы на ферме следовали традиционному и неизменному годовому циклу, но способы менялись, и фермеры любили узнавать о нововведениях, которые могли облегчить их труд или сделать его более прибыльным. Сельскохозяйственные выставки, базарные дни и, главное, еженедельные сельскохозяйственные газеты служили источником сведений о добавках к кормам, средствах против бесплодия и лекарствах от копытной гнили. Кроме того, в газетах (что было не менее важно) помещались объявления, предлагавшие на выгодных условиях запасные части к машинам, сетку для изгородей, креозот и многое другое, что могло потребоваться на ферме.

В повседневных трудах фермерам для исчисления времени вполне хватало солнца и времен года, однако многие деревушки на севере Йоркшира могли похвастать прекрасными солнечными часами, как, например, Гилламур. Скорее всего они требовались, чтобы показывать время церковных служб. Механические часы появляются на церквях и в помещичьих домах начиная с XVII века, но ставились они по солнечным. Необходимость в точном времени возникла только в конце XIX века с постройкой железной дороги. Поезда, останавливавшиеся на маленьких станциях, никогда никого не ждали.

Со времен средневековья почти в каждой британской деревне сохранились колодки, установленные иногда возле церкви, но чаще у рыночного креста. В них на несколько часов или на весь день сажали мелких нарушителей закона. Ноги их замыкались в отверстиях, и наказываемые были вынуждены терпеть насмешки зевак, которые к тому же швыряли в них всем, что попадалось под руку. Наказываемого сажал в колодки деревенский констебль, обычно в базарный день, чтобы зрителей было побольше. Чаще всего в колодки сажали за пьянство. Это наказание исчезает после 1830 года, когда констебли получили в свое распоряжение камеру, куда запирали преступников на сутки-другие.

18. Старый Джон и его пенсионеры

Пока мы завтракали, я глядел, как за окном в лучах восходящего солнца рассеивается осенний туман. День снова обещал быть ясным, но старый дом в это утро пронизывала какая-то промозглость, словно нас тронула холодная рука, напоминая, что лето прошло и надвигаются тяжелые месяцы.