Чарльз Сноу - Портреты и размышления

Вопрос. В романе «Новые жизни за старые» один из персонажей — писатель Ванден — говорит: «Высшее искусство состоит лишь в совершенном знании людей…» Согласны ли вы с этим теперь?

Ответ. Мои представления усложнились. Именно такого рода искусство остается для меня самым высоким; как видно, я инстинктивно чувствовал это еще в молодости. Теперь я этого с такой уверенностью не повторил бы, хотя по-прежнему подобное искусство сохраняет для меня первостепенное значение. Мои воззрения не изменились, но я уже в меньшей степени владею способностью эти воззрения категорически высказывать.

Вопрос. Вам, кажется, приятно слышать похвалы от критики, подчеркивающей ваше хорошее знание людей?

Ответ. Да. Мне представляется, что это моя наиболее сильная сторона. Мне, например, понравилось, как недавно кто-то сказал, имея в виду роман «Поиски», что я живу среди своих персонажей так же, как математики существуют в мире теорем.

Вопрос. Одно меня несколько озадачивает. В ваших романах очень редко встречаются специальные выражения и термины из области новейшей психологии. Не кажется ли вам, что, поскольку новейшая психология стремится свести на нет идею личной ответственности человека за общие судьбы, вы как писатель должны ее, эту психологию, отбросить или же пользоваться ею весьма ограниченно?

Ответ. Это верный, но не полный ответ. В молодые годы я довольно много занимался аналитической психологией{417}. Как ученый, я относился к ней с большим недоверием, чем как писатель. В известной степени дело обстоит так и сейчас. Я убежден, что, хотя писателю следует знать аналитическую психологию, он не должен вводить ее прямым образом в свои произведения. С научной точки зрения, мне кажется, это не более чем догадки: своих истинных результатов аналитическая психология еще не достигла. Поэтому, пользуясь ее результатами сегодня, мы рискуем выглядеть смешными и невежественными в то время, когда будут получены подлинно научные результаты. Мне кажется также, что в искусстве, прежде всего в романе, человеческая личность раскрывается через обычные понятия, такие, как воля, сознание и т. д., гораздо точнее, чем через современные представления аналитической психологии. Вот почему я избегаю употреблять их в романах, хотя в некоторых случаях вы их обнаружите. И думаю, я не ошибся. Если бы мне пришлось начинать сначала, я выбрал бы тот же путь.

Вопрос. Насколько я себе представляю, вопрос о личной ответственности за свои действия имеет в ваших глазах очень большое значение?

Ответ. О да. Это сказывается во всем, что я делаю.

Вопрос. Не могли бы вы описать основные этапы работы над романом? Разрабатываете ли вы до деталей предварительный план?

Ответ. Да, более детально, чем это обычно делают романисты. И тему, и основных персонажей, и сюжет — все я обдумываю прежде даже, чем принимаюсь делать наброски в записной книжке. Затем я записываю сюжет, имея в голове тему. Далее разбиваю общий план на главы, и, как правило, со значительными подробностями. После того как главы размечены, в них очерчиваются действующие лица. Причем особенное внимание я обращаю на общий смысл каждой из глав. Эта работа часто отнимает у меня несколько месяцев, а иногда и лет, прежде чем я напишу хоть одно слово собственно текста романа.

Вопрос. Когда вы начинаете писать, вы строго следуете избранному плану?

Ответ. Да. Я не верю в начало «с середины»… Я почти уверен, что если вы придаете значение творческому процессу, как это делаю я, то обратный порядок в работе может нанести ущерб повествованию, сбив его с ритма и даже спутав его. Я думаю, что коль скоро произведение распланировано, то лучше, а для меня так непременно, продвигаться от начала к концу.

Вопрос. Находите ли вы, что с течением времени ваше искусство как романиста совершенствуется?

Ответ. В некотором смысле да, но вообще это трудный и коварный вопрос. До известной степени ни один романист, конечно, не способен сохранять стремительный темп развития, который он принимает поначалу. В умении, в знании того, как лучше обрисовать сцену или персонаж, вы постоянно совершенствуетесь — с опытом все это дается легче. Да и знания накапливаются. Большинство романистов постоянно развивают свое искусство на протяжении творческого пути, однако темп этого развития заметно замедляется. Надеюсь, пока это мне не грозит, я этого пока не ощущаю, но, когда это произойдет, я об этом узнаю последний.

Вопрос. Есть ли в искусстве романа какие-либо стороны, которые вы хотели бы развить у себя в большей степени?

Ответ. Разумеется. Всякий раз, когда я читаю Толстого, я завидую дару, с каким он рисует живые сцены, создавая совершенно невероятную физическую ощутимость всего, что только попадает в поле его зрения. Очень немногие писатели обладали этим даром. Я к ним, конечно, не принадлежу. Этому дару я особенно завидую.

Вопрос. Какая из ваших книг, вы думаете, вам особенно удалась?

Ответ. Это в свою очередь нелегкий вопрос. Я готов признать, что «Наставники» удались лучше других, но, с другой стороны, это далеко не тот уровень, к которому я стремлюсь.

Вопрос. Несколько лет тому назад в Лондоне была поставлена ваша пьеса, а недавно с большим успехом прошла инсценировка романа «Дело». Собираетесь ли вы еще писать для сцены?

Ответ. Не думаю. Мне, как, впрочем, многим писателям, с невероятным трудом дается сценический язык. Диалог, переданный натуралистически, равно как и диалог стихотворный, мне кажется, в наше время уже не достигает эффекта. Если бы я взялся писать пьесы, я бы шел от Ибсена, но я просто-напросто не нахожу и никогда не мог бы найти подходящей для этого сценической формы. До тех пор пока я не отыщу нужную мне форму сценического диалога, я не стану писать для театра.

Вопрос. А рассказы? Вы пишете рассказы?

Ответ. По правде сказать, за всю свою жизнь я не написал ни одного рассказа. Отчасти это объясняется обстоятельствами моей необычайно сложной жизни. Творческую энергию, которой я обладал, мне следовало потратить на романы. Если бы со времени публикации романа «Поиски» я сделался профессиональным писателем, я бы неизбежно стал писать рассказы. Но мне приходилось беречь силы для того, что мне так хотелось осуществить. Не думаю к тому же, чтобы рассказ оказался подходящей для меня формой. Я добиваюсь впечатления обобщающей картиной, а рассказ по природе своей к широте не располагает. Но попробовать свои силы в этом жанре я, вероятно, решусь.

Вопрос. Если еще раз вспомнить писателя Вандена из романа «Новые жизни за старые», то там он называет Достоевского, Пруста и, «пожалуй, Толстого» величайшими романистами. Склонны ли вы подтвердить это мнение теперь?

Ответ. Вы поступаете довольно жестоко и коварно, «спрашивая с меня» за Вандена, ибо Ванден выражает взгляды моей молодости. Я не могу сказать, что ныне придерживаюсь тех же воззрений. Толстой представляется мне ныне величайшим из романистов. Я по-прежнему считаю Пруста в числе четырех-пяти крупнейших имен, это уровень высшего класса. Достоевский в мои молодые годы значил для меня чудовищно много, но, как это часто случается, со временем я начал чувствовать, что его авторитет в моих глазах тускнеет. Пожалуй, я поместил бы Достоевского в высший класс, но на одно из последних в этом классе мест. В то же время я включил бы теперь в этот класс Бальзака и, как ни странно, Диккенса, которого я, становясь старше, ценю все выше. Мне кажется, что он единственный из английских романистов способен встать в один ряд с названными именами.

Вопрос. Какие романисты, помещенные вами в высший класс, особенно вам нравятся?

Ответ. Иногда романисты меньшего масштаба нравятся мне больше, чем самые великие. Я люблю Джордж Элиот, люблю Троллопа[117], Стендаля, Тургенева. Я невероятно высоко ставлю Лоуренса, хотя и не могу сказать, что люблю его.

Вопрос. Испытывали ли вы в ходе творчества какие-либо четко осознанные вами влияния? Мне удалось заметить, в частности, что Артур Майлз охотно обращается к Уэллсу. Являются ли причиной этого его научные интересы?

Ответ. Не думаю, чтобы влияние Уэллса серьезно отразилось на моих книгах, хотя некоторые следы этого есть в «Поисках». Мне кажется, что наибольшее влияние на меня оказали не английские, а русские романисты. По-разному я многому учился у Толстого, Тургенева, немного у Достоевского и даже у такого менее крупного русского писателя, как Лесков.

Вопрос. И все же вы пишете в сугубо английской традиции. Возможно, кое-что было вами воспринято извне без сознательного стремления к этому?