Орхан Памук - Другие цвета
Корреспондент: Около десяти часов?
Памук: Да, я люблю работать. Многие считают меня очень амбициозным человеком. Возможно, они правы. Но мне нравится то, что я делаю. Мне нравится сидеть за столом, — так ребенок увлеченно, с удовольствием, возится со своими игрушками.
Корреспондент: Орхан, ваш тезка, рассказчик из романа «Снег», говорит о себе как о служащем, который каждый день ходит на работу, в присутствие. Вы также дисциплинированны в работе?
Памук: Я всегда подчеркивал определенную схожесть этих профессий — писателя и служащего. В отличие, скажем, от поэтов, традиционно уважаемых в Турции. Быть поэтом очень престижно. Большинство османских султанов и государственных деятелей были поэтами, но не в нашем, современном понимании. Столетиями люди, писавшие стихи, считались интеллектуалами. Они собирали свои стихотворения в рукописи, так называемые «диваны», поэтому османская придворная поэзия называлась «диванной поэзией». Многие османские политические деятели создали свои «диваны». Традицию «диванной поэзии» отличает глубокий философский смысл и утонченный стиль. Знакомство с культурными традициями Запада обогатило нашу национальную поэзию, смоделировав новый образ поэта — борца за правду, и повысив его престиж в обществе. С другой стороны, писатель — это, по существу, человек, который упорно и терпеливо, как муравей, преодолевает трудный путь. Нас очаровывает не его демонизм или романтичность, мы восхищаемся его терпением.
Корреспондент: Вы когда-нибудь писали стихи?
Памук: Мне часто задают этот вопрос. Когда мне было восемнадцать лет, я писал стихи и даже кое-что публиковал в Турции, но потом оставил это занятие. Мне кажется, я осознал, что поэт — это глас божий. Ты должен быть одержим поэзией. Я же понял, что со мной Бог не говорит. Поначалу меня это огорчало, но потом я задумался: что я могу сказать от Его имени? И я начал писать — медленно, дотошно, прочувствованно. Так пишут прозу, произведения художественной литературы. Моя работа была сродни работе служащего. Некоторые писатели считают подобное сравнение оскорбительным. Я не принадлежу к их числу: я работаю как служащий.
Корреспондент: Вы считаете, что с годами пишете легче?
Памук: К сожалению, нет. Иногда я чувствую, что мой герой должен войти в комнату, но я не знаю, как мне заставить его сделать это. Возможно, сегодня я больше уверен в себе, что, впрочем, зачастую оказывается совершенно бесполезным, потому что ты уже не экспериментируешь, ты просто пишешь то, что выходит из-под твоего пера. Последние тридцать лет я занимаюсь беллетристикой, и я должен развиваться в этом направлении, оттачивая мастерство. Но иногда, сам того не предполагая, я по-прежнему оказываюсь в тупике: герой не может войти в комнату, и я не знаю, что делать. До сих пор — тридцать лет спустя!
Я придаю очень большое значение — вероятно, в силу своего образа мышления — делению произведения на главы. Когда я пишу роман, я, в большинстве случаев заранее зная сюжетную линию, делю его на главы и продумываю каждую деталь сюжетного хода каждой конкретной главы. Я не обязательно всегда начинаю с первой главы и пишу последующие по порядку. Если я ощущаю некий кризис, что порой для меня неплохо, я могу начать писать с любого места, которое вдруг меня заинтересовало. Я могу писать с первой главы по пятую, а потом, если что-то не понравится, перейти к пятнадцатой и продолжить работу с этого места.
Корреспондент: Вы хотите сказать, что заранее продумываете всю книгу?
Памук: Именно так. Например, в романе «Меня зовут красный» много героев, и каждому герою я отвел определенное количество глав. В процессе работы я вдруг понимал, что в данный момент хочу «быть» именно этим персонажем: закончив одну из глав, посвященных Шекюре, например седьмую, я перескакивал к одиннадцатой главе, где речь снова шла о ней. Мне нравилось быть Шекюре. Переход от героя к герою, от одной личности к другой, иногда оказывается очень непростым.
Последнюю же главу я всегда пишу в самом конце и с первого раза. Это точно. Мне нравится дразнить себя, спрашивая, каким должен быть финал. И по мере его приближения я останавливаюсь, возвращаюсь к предыдущим главам и, как правило, переписываю их. Но конец всегда один.
Корреспондент: В ходе работы вы даете кому-нибудь читать рукопись?
Памук: Я всегда читаю рукопись тому, кто разделяет со мной жизнь. И я благодарен, если этот человек говорить: «Почитай еще» или «Покажи, что ты сегодня написал». Во-первых, это стимулирует, а во-вторых, напоминает родительскую похвалу. А иногда человек может сказать: «Извини, мне не нравится». И это хорошо.
В соблюдении этого ритуала я чем-то похож на Томаса Манна, которым не перестаю восхищаться. Он обычно собирал всю семью, шестерых детей и жену, и зачитывал им отрывки из рукописи. Мне нравится. Отец, рассказывающий сказку.
Корреспондент: В молодости вы хотели стать художником. Когда любовь к живописи уступила место любви к писательству?
Памук: Когда мне исполнилось двадцать два года. С семи лет я хотел быть художником, и моя семья смирилась с этим. Они думали, что я стану известным художником. Но потом со мной что-то произошло, — я вдруг понял, что занимаюсь не тем. Я забросил живопись и тут же начал писать первый роман.
Корреспондент: И что же произошло?
Памук: Не могу сказать. Недавно я опубликовал книгу под названием «Стамбул», половина которой — моя автобиография до настоящего момента, а вторая половина — эссе о Стамбуле, точнее говоря, о детском восприятии Стамбула. Это некий симбиоз размышлений об образах и ландшафтах города, его индустриальной жизни; о восприятии его ребенком и о жизни этого ребенка. Последние строки книги: «Я не хочу быть художником, — сказал я. — Я хочу быть писателем», — не нуждаются в комментариях. Но само произведение может прояснить многое.
Корреспондент: Как семья отнеслась к вашему выбору?
Памук: Мама была расстроена. Отец проявил большее понимание, поскольку сам в молодости мечтал стать поэтом и переводил на турецкий язык Валери, но впоследствии отказался от этой мысли — его подвергли осмеянию его же близкие, да и высшее общество в целом.
Корреспондент: Ваша семья была согласна видеть в вас художника, но не писателя?
Памук: Да, они не предполагали, что я фанатично предамся живописи. Нашей семейной традицией считалась профессия инженера, инженера-строителя. Мой дедушка-инженер заработал приличное состояние строительством железных дорог. Отец и дяди, правда, его отнюдь не преумножили, скорее наоборот, но они тоже окончили Стамбульский Технический университет. Предполагалось, что и я продолжу семейную традицию. «Хорошо, — сказал я, — я пойду в университет». Но так как я считался натурой творческой, было принято компромиссное решение: меня прочили в архитекторы. И я поступил в университет, который, впрочем, вскоре бросил, поскольку разочаровался в живописи и начал писать романы.
Корреспондент: Вы уже тогда знали, о чем будет ваш первый роман? И именно это послужило причиной ухода из университета?
Памук: Насколько я помню, я хотел стать писателем задолго до того, как начал всерьез подумывать о замысле конкретного романа. На самом деле первые попытки оказались неудачными, — я до сих пор храню черновики рукописей. Но примерно шесть месяцев спустя я начал работать над романом, который впоследствии был опубликован под названием «Джевдет-бей и сыновья».
Корреспондент: Он не был переведен на английский язык.
Памук: Это семейная сага, как «Сага о Форсайтах» Голсуорси или «Будценброки» Томаса Манна. Вскоре я начал жалеть, что написал нечто старомодное, этакий роман XIX века, потому что в возрасте двадцати пяти — двадцати шести лет меня преследовала навязчивая идея — мне казалось, что я должен быть современным писателем. К тому времени, когда роман был наконец опубликован, мне исполнилось тридцать лет, и я вполне позволял себе экспериментировать.
Корреспондент: Вы говорите, что хотели быть современным писателем, писателем-экспериментатором. Что вы вкладываете в эти понятия?
Памук: Тогда я не считал Толстого, Достоевского, Стендаля или Томаса Манна великими писателями. Моими кумирами были Вирджиния Вулф и Фолкнер. Сейчас я бы добавил к этому списку Пруста и Набокова.
Корреспондент: Роман «Новая жизнь» начинается фразой: «Однажды я прочитал книгу, которая изменила мою жизнь». Была ли в вашей жизни такая книга?
Памук: Да, была. «Шум и ярость». В возрасте двадцати одного — двадцати двух лет я купил дешевую книжку издательства «Пингвин». Я мало что понимал, особенно учитывая мой плохой английский. Но существовал и отличный турецкий перевод, так что я клал рядом турецкий и английский экземпляры и читал сначала один, а потом другой варианты. Эта книга оказала на меня огромное влияние, она пробудила какой-то внутренний голос, к которому я постоянно прислушивался. И вскоре я начал писать от первого лица единственного числа. В большинстве случаев мне гораздо приятнее отождествлять себя с каким-нибудь из персонажей, чем писать от третьего лица.
