Орхан Памук - Другие цвета
— Если он не собирается покупать, почему хочет посмотреть? — спросил мужчина. — Я не думаю, что его обуяла страсть к неоэкспрессионизму, пока он в Стамбуле бизнесом занимался.
— Ему просто интересно, чем я занимаюсь! — сказала женщина. — Хочет посмотреть, где я работаю.
— Он уже наверняка давно забыл.
— О чем?
— О том, про что говорил… О том, что хочет посмотреть на твои картины…
— Он сказал, что не картины мои хочет посмотреть, а мастерскую, — сказала женщина. — Он хороший парень. Зачем мне прибегать ко всяким уловкам, чтобы он купил мои картины, которые в Нью-Йорке не купили?
— Если будешь думать, что всех обманываешь, то никогда не продашь ни одной картины, — сказал мужчина.
— Чем так продавать, лучше вообще никак.
Воцарилось молчание.
— Все так продают, — произнес потом мужчина. — Все сначала продают своим друзьям.
— Я живу в Нью-Йорке не для того, чтобы продавать мои картины старым друзьям из Турции, — сказала женщина. — Я не для этого приехала в Нью-Йорк. Да я и не думаю, что он купит.
— А для чего ты тогда приехала в Нью-Йорк? — внезапно возмущенно спросил мужчина.
Официант принес кофе. Женщина не ответила.
— Для чего ты приехала в Нью-Йорк? — повторил он со злостью на этот раз.
— Не начинай, пожалуйста! — сказала женщина.
— Я знаю, для чего ты приехала. Ты приехала не ради меня. Ясно, что ты приехала и не для того, чтобы рисовать. Ты приехала делать картинки для дверей уборных и разрисовывать кольца.
Он знал, что это ее обидит. Одно время она рисовала сотни знаков «М» и «Ж» для какой-то фирмы, занимавшейся производством табличек для туалетов: в виде зонтиков, сигар, туфелек на каблуке, силуэтов мужчин и женщин, мужских котелков, сумок, маленьких писающих детей… Эту работу, над которой она первое время смеялась, теперь вспоминала с ненавистью.
— Ну ладно. Барыш остановился в отеле «Плаза», — сказала женщина.
— В «Плазе» останавливаются только хорошие люди, — сказал мужчина.
— Ты не собираешься позвонить ему?
Мужчина встал и пошел в другой конец зала; он нашел номер отеля в справочнике и набрал его, а потом повернулся и некоторое время смотрел на женщину. Она была бледной, но крепкой, с хорошей осанкой, свидетельствовавшей о все еще неплохом здоровье. У нее за спиной висели плакаты с видами Греции и Средиземноморья, которые обычно украшают такого рода рестораны: «Отдых на Родосе! Побывайте в раю! Авиаперелеты с компанией PAN AM!». 712-й номер не отвечал. Мужчина вернулся за стол.
— Хорошего человека нет!
— Я сказала — хороший парень, — внимательно поправила его женщина.
— Если он такой хороший, почему он тогда остановился в «Плазе», почему он зарабатывает столько денег?
— Он хороший парень! — упрямо повторила женщина.
— У нас нет денег даже до воскресенья. А он уплетает себе в «Плазе» устриц и омаров, хороший парень.
— Знаешь что? — спросила женщина мстительно. — Ты напрасно ждешь. Я никогда не вернусь в Турцию…
— Я знаю…
— И знаешь, почему я не вернусь, не так ли: потому что я не выношу турецких мужчин…
— Но ты же — турчанка, — сказал сердито мужчина. — Ты — турчанка, которая все никак не может продать свои картины. Конечно, если это можно назвать картинами.
Они замолчали. Кто-то бросил монетку в музыкальный автомат, и ресторан наполнился приятной музыкой; затем зазвучал усталый и печальный голос негритянки. Они слушали. Когда женщина дрожащими руками начала шарить по карманам и рыться в сумке, мужчина догадался: она искала потерянный носовой платок, чтобы утереть слезы.
— Я ухожу, — сказал мужчина, взял пальто и вышел.
Дождь пошел сильнее, стемнело. Клочок неба между огнями небоскребов был черным, как ночью. Он дошел до 42-й улицы и повернул налево. Продавцы, только что торговавшие беспроводными телефонами, теперь, под дождем, развесили у себя на руках зонтики. Когда он прошел 6-ю авеню, на улицах зажегся свет. Перед заведениями в тусклом свете вывесок стояли чернокожие, и когда мимо них кто-то проходил, монотонно бормотали одни и те же слова — словно все запомнили наизусть одну и ту же песню: «Плохие девочки, обалденные девочки, нежные девочки, девочки-девочки-девочки… Заходите, заходите посмотреть, сэр, заходите к нам! Отдельные комнаты, настенные зеркала, показы вживую, натуральная грудь, девочки-девочки-девочки, заходите посмотреть, заходите…» Несколько мужчин нерешительно разглядывали афиши и рекламные плакаты перед входом: «Дикие мечты». Проходя мимо незастроенного участка рядом с 7-й авеню, он вдруг почувствовал запах сандала: на темном углу пакистанцы в длинных одеждах продавали Коран на английском, четки из огромных бусин, благовония в бутылочках и религиозные брошюры. Он тупо и долго смотрел на автовокзал, а потом по темной 41-й улице вернулся на 5-ю авеню. Ресторан назывался «У Тома». Женщины там не было. Он подошел к официанту:
— Леди, сидевшая здесь, уже ушла?
— Леди, сидевшая здесь? — переспросил официант. — Леди, сидевшая здесь, давно ушла.
ИНТЕРВЬЮ ДЛЯ ЖУРНАЛА «THE PARIS REVIEW»
Корреспондент: Вам нравится давать интервью?
Орхан Памук: Иногда я нервничаю, потому что даю дурацкие ответы на бессмысленные вопросы. Я вообще не мастер говорить, поэтому неправильно строю предложения, они глупо как-то звучат. Впрочем, это происходит и в тех случаях, когда я даю интервью на английском языке. В Турции я подвергался нападкам из-за интервью — политические обозреватели и журналисты не читают моих книг..
Корреспондент: В Европе и в США ваши произведения получают положительный отклик в прессе. С чем связано столь критическое отношение к вашему творчеству в Турции?
Памук: Прошли хорошие времена: когда я только начинал печататься, поколение мэтров турецкой литературы постепенно угасало, и меня хорошо принимали, так как я был новым автором.
Корреспондент: Когда вы говорите «поколение мэтров», кого вы имеете в виду?
Памук: Писателей, которые чувствовали ответственность перед обществом, перед страной. Они были реалистами, не экспериментаторами. Подобно писателям многих небогатых странах, они растрачивали свой талант, пытаясь служить своему народу. Я не хотел походить на них, поскольку уже в юности любил Фолкнера, Вирджинию Вулф, Пруста — но я никогда не стремился к социально-реалистической модели Стейнбека и Горького. Литература шестидесятых — семидесятых годов постепенно утрачивала актуальность, теряла социальную значимость, поэтому меня приняли «на ура» как автора нового поколения. Во второй половине девяностых годов, когда тиражи моих книг побили все мыслимые для Турции рекорды, теплые отношения с турецкой прессой — и с интеллектуалами — закончились. С этого момента критика была единственной реакцией на мои выступления, как и на рост уровня продаж книг, но не на их содержание. А сейчас, к сожалению, я подвергаюсь критике из-за своих высказываний на политические темы; большинство их позаимствованы из данных мною иностранной прессе интервью — этим и воспользовались некоторые турецкие националистически настроенные журналисты, пытаясь представить меня более категоричным и политически несостоятельным, чем я есть на самом деле.
Корреспондент: То есть враждебная реакция на вашу популярность не выдумка?
Памук: Я глубоко убежден, что это своего рода наказание за популярность и политические взгляды. Но я не хочу говорить на эту темы: это выглядит так, словно я оправдываюсь. Возможно, я в чем-то неправ.
Корреспондент: Где вы обычно работаете?
Памук: Я всегда считал, что место, где ты спишь или живешь, не годится для работы. Домашние ритуалы и мелочи почему-то убивают воображение. Они убивают демона во мне. Рутина обыденной домашней жизни в чем-то убивает воображение и заставляет мечтать о другом мире, подхлестывающем творческую фантазию. Поэтому у меня всегда были офис или небольшая квартира для работы.
Но однажды я провел полсеместра в США, пока моя бывшая жена писала диссертацию в Колумбийском университете. Мы жили в маленькой квартирке для семейных студентов, поэтому мне приходилось спать и работать в одном помещении. Семейная жизнь была повсюду, и это выбивало меня из колеи. Поэтому по утрам я обычно прощался с женой как человек, который уходит на работу, проходил несколько кварталов и возвращался как человек, который приходит на работу.
Десять лет назад я нашел квартиру с видом на Босфор и на старый город. Это, должно быть, один из самых прекрасных видов Стамбула. Квартира расположена в двадцати пяти минутах ходьбы от моего дома. Там полно книг, и рабочий стол стоит у самого окна. Я провожу там каждый день около десяти часов.
