Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

Начинают вырисовываться контуры подлинных старых лейбористов. С учетом того, что в рядах собственной партии Блэр может столкнуться со схизмой по вопросу единой валюты, она обескураживает своей честностью и по поводу Европейского валютного союза.

Клэр ничего не имеет против свободного обращения валют. «Помню, еще в детстве мы поехали отдохнуть на запад Ирландии, и тогда мороженое можно было купить за ирландские или за бирмингемские деньги».

Но Европейский валютный союз навевает на нее ее старомодный левофланговый ужас. «Маастрихтские критерии настолько дефляционны, что они ввергнут Европу в страшную рецессию с самыми ужасными и социально-экономическими последствиями, если она будет протекать слишком быстро. Что касается менее успешных сейчас в экономическом отношении стран, то рецессия отбросит их на второстепенные позиции в ЕС, где может оказаться и Британия».

Клэр Шорт родилась почти 50 лет назад в больнице «Дадли Роуд», Лейдивуд, Бирмингем, в ирландской семье. И она бессознательно поддерживает республиканские идеалы. «Мой отец родом из Кроссмаглена, что в пяти километрах к северу от границы, в бандитских окрестностях Южной Армы». (Под бандитами понимаются убийцы, как я понимаю.)

«Моя семья родом из региона, который располагается по обе стороны границы. И граница здесь противоречит здравому смыслу. Мой отец, незаурядный человек, очень расстраивался из-за этого, чувствовал себя уязвленным, его злило, что страну поделили таким образом. С такими чувствами выросла и я. Это повлияло на наше понимание мира.

Мы росли с мыслью, что британская империя – это плохо. А вот что Индия получила независимость и рабство было уничтожено – это хорошо».

– Вы действительно считаете, что империя – это плохо?

– Да, плохо.

Тем не менее именно британская империя положила конец рабству, и никто другой.

«Британская империя помогала организовать рабовладение».

«Ну, – говорю я, – это местные правители Западной Африки его изобрели, а потом помогли организовать».

«Это были черные африканские короли и их друзья – феодалы в Европе. Они совместно устроили рабовладение», – говорит Клэр, и наша дискуссия о рабстве закачивается со счетом ноль-ноль.

«Все зависит от того, откуда вы родом, – продолжает она. – Моих предков исторически изображают как обезьяноподобных созданий. Около деревни, откуда родом мой отец, находится скала “мессы”. Я езжу туда, поскольку у меня там тетушки, которые уже старенькие и очень мне дороги. К этой скале мои предки ходили, чтобы совершить мессу, так как бриты преследовали их за исповедование своей религии».

Во многих отношениях у Клэр Шорт была тяжелая жизнь, и не в последнюю очередь потому, что ей пришлось наблюдать, как в 1993-м от болезни Альцгеймера медленно и тяжело умирал ее муж Алекс Лайон, бывший министр лейбористского правительства. Но она, кажется, одна из плеяды людей, которые умеют держать удары судьбы и всегда импульсивно встают на защиту неудачников.

К ним она причисляет бедняков, стариков, Организацию освобождения Палестины, ИРА и честолюбивых женщин-политиков. Я наконец спрашиваю ее, почему так важно иметь больше женщин в палате общин? Это место действительно пользуется такой дурной репутацией?

Она признает, что в палате общин можно наблюдать поистине драматические моменты, такие как речь М. Тэтчер при уходе в отставку или нападки сэра Джеффри Хоу на Маргарет Тэтчер…

Или ниспровержение Джека Стро Майклом Говардом?

«Да-а-а, – начинает она и внезапно замолкает. – Ну, я там была не для этого», – говорит она дипломатично.

Но проблема с палатой общин в том, добавляет она, что в ней полно мужчин, похожих на перекормленных подростков, которые только и знают, что фыркают. «Второсортный контингент», – говорит она.

Женщины более разумны, говорит она. Они высказываются прямо. «Я не считаю, что в моральном плане женщины лучше мужчин. Но мы всегда в аутсайдерах, и поэтому мы не такие недостойные».

Но будут ли женщины всегда менее недостойными, чем мужчины? «О, думаю, если женщин продержать в институтах власти вместе с мужчинами лет 100, считая с данного момента, они приобретут те же нежелательные характеристики».

Так что, если вы пойдете своим путем, говорю я, мы все обречены пережить преобразование палаты общин из медвежьей ямы в умилительный семинар в финском стиле, на котором все сидят в кругу и стараются со всем соглашаться.

«Люди, подобные вам, вечно все искажают, поскольку вы приходите в ужас от понимания того, что женщины такие же умные, как и вы, – говорит она. – Успокойтесь!» – и смеется так, что эта идея кажется почти гениальной.

Тони Бенн

Аааа. Я чуть из кожи не вылез. «Я шдесь», – раздается голос, и в воздухе чувствуется слабый запах табака. Я пугаюсь, потому что у моих ног из кирпичной кладки вырастает седая голова. Эти излюбленные карикатуристами глаза и трубка на протяжении всей моей жизни олицетворяли одни и те же идеи.

Как символично для Энтони Веджвуда Бенна жить не в доме на Холланд-Парк-авеню, а в подвальной квартире, что-то вроде того, как быть виконтом Стэнсгейтом, но отказаться от титула[300].

Он ведет меня в свой кабинет, полный предметов высоких некогда технологий, модель Биг-Бена в форме трубки, подарки от левых организаций и глубокое кресло. «Хотите чая или кофе?» – спросил он. Я посмотрел на подтянутую фигуру 71-летнего старика и подумал о миллионах выпитых чашек, кружек и пинт, которые, как утверждается, сохраняют жизненную силу, и о дубильных веществах, продубивших внутренности Бенна наподобие ацтекских снадобий.

Я прошу чай. Вскоре он возвращается с подносом и пускается, по сути дела, в разговор с самим собой.

«Ну, я так долго прожил, потому что вырос в семье политика, я сиживал на коленях Рэмси Макдональда[301] и с тех пор смотрю на лидеров лейбористов несерьезно», – говорит он, не дожидаясь, пока я начну задавать вопросы. Поток шепелявого красноречия продолжается, и он излагает свою теорию о том, что на самом деле случилось в XX веке. На него снизошло озарение – бах! – лет 20 назад, когда Бенн, склонный поддаваться чарам, купил историческую настенную карту The Daily Telegraph. «В верхней части были написаны слова: в первой половине XX века росло политическое влияние промышленного рабочего класса. Если взять мою жизнь и разделить ее пополам, то в первой половине усилилась власть простых людей».

Но за последние 40 или 50 лет рыночные силы осуществили контратаку против достижений демократии. И здесь, как он считает, мы должны быть единомышленниками, так как, говорит Бенн, ничто не было настолько антидемократичным, как Брюшшель: бюрократы, которые пытались помешать ему национализировать нефтяные месторождения в Северном море и хотели сорвать его планы субсидирования промышленности.

«Когда я в первый раз приехал в Брюшшель, я чувствовал себя одним из тех англов, которые маршировали перед императором в Риме. Думаю, что политики на Западе сейчас – это махараджи новой власти денег. Махараджам разрешалось править до тех пор, пока они исполняли волю королевы Виктории, а нам разрешают оставаться до тех пор, пока мы придерживаемся требований международного капитала».

Когда Тэтчер пошла против Брюсселя, она была обречена. «“Нет, нет, нет” погубили ее точно так же, как рынки погубили лейбористов в 1976 году… Я чувствую себя свидетелем неуклонного уничтожения представительной демократии». В его ораторстве есть что-то настолько гипнотическое, что лишь в какие-то моменты понимаешь, что он совершенно искажает факты.

Например, в одном месте Бенн поясняет, что британцами всегда правили иностранцы. «Юлий Цезарь пришел в 55 году до нашей эры и ввел единую валюту. Римляне правили до 610 года нашей эры, когда 7-й легион вынужден был отступить к Масаде[302]». «И?» – спрашиваю я. Я полагал, что иудейские войны шли в 17 году нашей эры. Немного похоже на теорию XX века от Бенна. Бред какой-то, но звучит убедительно, потому что строится на полуправде.

Конечно, он прав, когда говорит, что демократическая политика часто мешала свободному рынку. По мере расширения избирательных прав политики старались привлечь голоса все большего и большего количества людей, тратя на это все больше и больше денег в виде налогов или займов. Вот почему в течение века государство забирало и распределяло все большую часть богатства страны.

Тэтчер пошла против Европы не потому, что она была против свободного рынка. Европа Делора, Миттерана и Коля была во многом антисвободным рынком. Бенн проигнорировал этот простой факт, желая подогнать факты под свою теорию. Удивительно, но Тони Бенн до сих пор верит, что британская обрабатывающая промышленность могла бы быть «лучшей в мире», если бы ему позволили влить в нее денежные поступления от нефтяных месторождений в Северном море. Он с теплотой вспоминает Meriden, курьезный кооператив рабочих, который он создал в тщетной попытке возродить в Британии производство мотоциклов.