Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

Как можно видеть, все это происходит в духе овладевшего нашим законодательством принципа истерической профилактики, но это сумасшествие. Возможно, это оскорбляет наше видовое чувство значимости человеческого рода, но, когда из космоса прилетит огромная глыба, чтобы сплющить нашу планету как яйцо, самое время будет скромно признать, что наша песенка спета.

Давным-давно один английский король показал это на примере волн. Он сидел на берегу и приказал приливу отступить. Кнуд[286] не страдал манией величия. Он просто демонстрировал, что есть вещи, не зависящие от королей, судебных законов или постановлений.

Известные персоны

Что за странный бизнес – подробные развернутые интервью. В известном смысле это иллюстрация восстановления баланса власти в Британии в пользу СМИ. Во Франции или Америке все еще можно прочитать интервью с политиками или знаменитостями, составленные из почтительных вопросов и ответов. Пресыщенному британскому читателю подавай что-нибудь покрепче. Он хочет откровений, признаний. Ему надо во время чтения хвататься за носовой платок. Вот почему британский журналист готовится к интервью с откровенно предательской улыбкой.

Интервьюер ластится, лучезарно улыбается, косит одним глазом на красный индикатор на своем магнитофоне и затем набрасывается. В качестве отличного примера лицемерия современного интервьюера посмотрите эпизод с Мартином Баширом и Майклом Джексоном. Когда программа вышла в эфир, она казалась убедительным актом обличения Вако-Джако[287] относительно его отцовства, с подтекстом, что Башир считает своего собеседника более чем странным человеком. Однако вскоре, предъявив изъятия из видеозаписи, поп-звезда берет реванш. На не вошедших в интервью кадрах притворно улыбающийся журналист буквально со слезами на глазах превозносит умение Джако воспитывать детей и вообще самым отвратительным образом подлизывается к певцу.

Именно из-за того, что интервьюирование не исключает подобных подстав, специалисты по связям с общественностью все более жестко ведут себя: присутствуют во время интервью, вмешиваются, выключают запись и так далее. Журналисты, в свою очередь, пытаясь перехитрить их, становятся все более похожими на крыс. В принципе, конечно, я на стороне пишущей братии.

В конце концов, журналистам приходится перерабатывать кучу пустой болтовни в нечто удобочитаемое, и порой очень трудно из груды словесного щебня выбрать камушки для мозаики. Что касается меня, я всегда стараюсь соблюдать направление и настроение разговора, а в случае лишнего материала обязательно вырезать его. И я стремлюсь полюбить своих собеседников, хотя с Крисом Эвансом мы, вероятно, почувствовали облегчение, когда наша игра в гольф закончилась.

Кен Кларк

Клянусь, есть что-то нарочитое в том, как развязан шнурок на обшарпанном коричневом ботинке; как раскованно его тело; в частом смехе на его веселом лице. А когда он исчезает в прихожей, чтобы причесать волосы, перед тем как сфотографироваться, это, вероятно, признак внутреннего самообладания, которое сделало его самым долговременным из всех современных политиков.

Постоянные читатели политического справочника Wisden[288] знают, что казначейство – это седьмое министерство Кена Кларка. Вместе с Малколмом Рифкиндом[289] и Линдой Чокер[290] он входит в группу министров с самым долгим сроком непрерывной службы после Ллойд Джорджа. А в британской политике за счет одной бестактности не выживешь. Он – слон в посудной лавке. Но слон, который довольно бережно относится к посуде.

«Вы же не будете спрашивать о Европе, – говорит он с притворным благоговейным ужасом. – Люди просто одержимы этой темой», – жалуется он. Мы оба хихикаем. Конечно, я задам ему вопросы о Европе. Но для начала: как он предлагает спасти следующие выборы?

Гарантирует ли он снижение налогов в следующем бюджете, если таковое будет предусмотрено? Кларк начинает топить оппонента, повторяя слово, которое, кажется, ему особенно нравится.

– Я, я, я прошлой осенью по этому вопросу разошелся во мнениях с консервативной прессой или с теми, кто когда-то представлял консервативную прессу. Не думаю, что успехи правительства всецело зависят от снижения чрезмерных налогов для населения.

– Я считаю, что предлагать снижение налогов только с целью подкупа избирателей – значит недооценивать интеллект электората. На самом деле избиратели довольно цинично относятся к нам. И они не хотят, чтобы правительство вело себя так, словно значительное снижение налогов перед выборами дает ему право быть переизбранным на следующий срок.

– Я хочу предложить общественности такую перспективу, чтобы любое уже достигнутое снижение налогов сохранилось. А если нас переизберут, то, возможно, будут снижены и другие налоги.

– Что вы имеете в виду под подкупом? – с деланным возмущением спрашиваю я. – Это ведь наши деньги, разве нет?

– Это наши деньги, наши деньги. Верно. Правительство должно ограничить объем расходования народных денег. Но сначала должен быть контроль над правительством, а потом можно снижать налоги.

Да, но вы же не управленец в стиле мачо, чтобы так урезать бюджет? Джон Мейджор и Уильям Уолдгрейв, главный секретарь министерства финансов, кажется, полагают, что государственные расходы можно снизить до 35 % от ВВП. Но позже сообщили, что Кларк считает: 40 % – это минимум для цивилизованного общества.

«Бросьте, – говорит Кларк. – Во-первых, именно я установил планку в 40 %. Я провел три этапа сокращения государственных расходов, самых значительных, полагаю, со времен войны, и довел их до 42 %. И все еще снижаем. Лично я не считаю себя последним из великих мотов», – кряканье, кряканье, кудахтанье. Я пытаюсь перевести разговор с этим тори «единой нации»[291] на другую тему. «Какая, – спрашиваю я, – разница между вами и Тони Блэром?»

«Между мной и Тони Блэром?» – Он откидывается назад. Кларк думает, что он понял смысл интервью. Я собираюсь выставить его левым.

«Во-первых, мои инстинкты относительно рыночной экономики; относительно отмены государственного регулирования; относительно гибкого рынка труда; относительно противодействия влиянию лобби крупных предпринимателей всегда заметно выделяли меня среди всех членов Лейбористской партии».

«Если он – тори “единой нации”, то я – дядя обезьяны».

По словам Кларка, Блэра никогда особо не волновали законные права медсестер, полиции, докторов, учителей. Кларк гордится реформой государственной службы здравоохранения и приписывает свой успех «твердым убеждениям и, ха, ха, ха, вероятно, излишней самоуверенности». Про самоуверенность – это точно. Но откуда она?

«Моя самоуверенность? Полагаю, она возникла в силу того, что я уже давно занимаюсь этими вопросами, меняю должности и учусь на ошибках других».

Кен Кларк родился в 1940 году в Ноттингеме. Его отец был электриком в шахте. Дед – коммунистом.

«У него, моего деда по матери, был сложный характер. Прекрасный человек, коммунист, почти марксист, который попался на удочку дядюшки Джо Сталина[292]».

«Единственной газетой в доме была Morning Star. По его словам, верить можно было только ей».

А его воспитание повлияло на его левые настроения? «Да, но только в школе. Когда я пошел в университет, я вступил во все политические партии, потому что так делали все. Я не знал тогда, к какой политической партии я склоняюсь больше».

Мафию тори в Кембридже, членом которой стал Кларк, характеризовали скорее амбиции, чем рвение правого толка. Но он был по-своему реакционером. Например, он голосовал против вступления женщин в студенческий клуб, президентом которого был. «Сейчас я думаю, это была ошибка, – говорит Кларк. – Если бы клуб Garrick провел теперь голосование по поводу приема женщин, я бы проголосовал за».

Я говорю ему, что в последнем бонкбастере[293] Эдвины Карри[294] он изображен как Бамптон, толстопузый министр здравоохранения, любитель сигар из Мидлендса, глава традиционного семейства, отец двух детей. Бамптон – циничный сексист, постоянно унижает героиню. Рассмотрим эти обвинения Карри по порядку.

Толстопузый? Это Кларк. «Я похож на человека, который специально прикладывает усилия, чтобы быть в форме? У меня просто крепкое здоровье, – говорит человек, который был прекрасным ходячим упреком патернализму иных министров здравоохранения. – Я люблю ходить пешком, наблюдать за птицами».

Сигары курит? Ставим галочку.

Традиционный брак? Жена Кларка Джиллиан чрезвычайно умный историк по средневековой истории, выглядит как тетушка и не похожа на героинь Эдвины Карри. К тому же, говорят, Кларки преданы друг другу. Мидлендс? Да, там Кларк работал барристером в течение шести лет.